Евгения Никифорова - Изображая зло. Книга вторая

• Название: Изображая зло. Книга вторая
• Автор: Евгения Никифорова
• Жанр: Русское современное

Даже в самые тёмные времена культ философского камня оставался нетронутым веяниями религиозной философии, провозглашавшей смирение высшей ценностью; бессмертие – мечта, от которой люди не смогли отречься. Читатель познакомится с миром алхимиков, для которых столетие – перевёрнутая страница биографии, с иллюминатами и розенкрейцерами, построившими собственные империи, и мужчиной, возжелавшим стать богом на земле. Действия происходят через тринадцать лет после событий, описанных в первой книге.

---

– И всё же в одном вы оказались правы, – сладко проговорил Мелькарт, наслаждаясь замешательством противника. – Вы мне не ровня.

Глава 4. Жезл Трисмегиста

Кожа истекала ледяным потом, череп разрезала боль – сосуды бешено пульсировали, угрожая кровоизлиянием. Сен-Жермен не помнил, когда он в последний раз так орал. До хрипоты, сдирая горло, не в силах остановить жалящее его оружие. От напряжения лёгкие готовы были лопнуть. В какой-то момент мужчина даже перестал видеть…

Но спустя несколько минут пытка закончилась. Послышались тихие шаги, и сквозь красную пелену проник голос Мелькарта Тессера.

– Мы оба понимаем, что не найдём покоя, пока один из нас не умрёт.

– Так… так убей меня…

– О, нет-нет. Вы представите меня Совету Девяти. А уже потом…

Сен-Жермен старался дышать глубже, пока это было возможно.

– Я знаю, вы и дальше будете вставлять мне палки в колёса и всячески отравлять жизнь, – продолжил между тем Мелькарт, наблюдая, как тот медленно поднимался с колен. – Одно лишь ваше существование действует мне на нервы.

– А ведь… дело… вовсе не в Виктории, – алхимик выдавливал слова с трудом; он бы признал поражение, не будь его противник чудовищем.

При упоминании о фрау Морреаф мускул на лице Мелькарта непроизвольно дёрнулся.

– Я удивлён, как у вас хватает наглости произносить её имя.

– Ищите предателей… среди своих! Не я заминировал горы.

– Но вы подняли на неё руку.

– Её ученик был моей целью! Тессера… Я знаю, чего вы добиваетесь. Виктория для вас просто прикрытие. Не я… Иллюминаты – вот кто вам нужен!

– А вы умнее, чем кажетесь, – ответил Мелькарт спустя мгновение, взирая на Сен-Жермена так, как если бы тот был подопытным кроликом. – Я не смогу достичь успеха, пока иллюминаты будут у власти. Но поверьте, я их подомну. Как и всех остальных.

Ещё пару часов назад алхимик бы рассмеялся, услышав такое. Но не после того, как опознал в изящном золотом изделии Жезл Трисмегиста. Это не было подделкой – силу оружия он испытал на собственной шкуре, – но и верить, что легенда оказалась правдивой и что Виктория отдала жизнь не случайно, отчаянно не хотелось. Сен-Жермен попал в западню.

Поднявшийся над небоскрёбом ветер прислал с собою новую волну опасений. На площадку опускался вертолёт. Мощный звук двигателя заглушал разговор, потому Мелькарт одним лишь резким, повелительным жестом дал указание занять место в кабине, затем, смоделировав своё оружие в трость, сел напротив.

«Без глупостей, надеюсь», – прочёл Сен-Жермен по его губам.

«Мы падём не перед человеком. Перед Драконом».

Бывший «солдат удачи», лучший наёмный убийца Клод Каро пытался донести смысл до единственного, к кому, как он думал, мог тогда обратиться – другу любимой женщины. Бессмертному созданию, прожившему целых три века. И, как выяснилось впоследствии, ни на что не способному. Агент Каро понимал, что никогда не будет оправдан, и всё же решил подвести черту. Знай Сен-Жермен, что случится спустя тринадцать лет, отнёсся бы к предупреждению иначе.

«Перед Драконом».

Да, некоторые рождены для власти и для войны. Рождены сильными. Чем больше им причиняют боли, тем закалённее делается их душа. Виктория была в числе этих людей: прошедшая через суровое Средневековье, она презирала всякое подобие слабости. Её чувства – это нескончаемый поединок Эроса и Танатоса, её ум – точно лезвие, сдирал до плоти и крови всё, во что облачались враги, все их маски. Могла ли она предположить, что будет после того, как обожаемый ученик вырастет?

Сен-Жермен прикрыл веки, вспоминая, как причудливо Виктория танцевала во дворце шаха, а выползавшие из кувшинов кобры вторили её движениям. Вспоминал серо-голубые глаза, в которых упоение могуществом сопрягалось порой с усталостью. «… я застала падение Тевтонского ордена, была в Константинополе, когда к его стенам пришли османы; я помню инквизицию, борьбу с Лютером и нашествие Тамерлана. На моих глазах империи расцветали и рушились…». Отголоски её признания по сей день звучали в голове алхимика. Что могли значить укусы кобр в сравнении с сожжением людей, пытками, уничтожением поселений и городов? Он тенью следовал за Викторией, вполне отдавая себе отчёт, что уже не разбудит в ней любовь.

Любовь женщины к мужчине. Но не любовь матери к ребёнку.

– Интересно, обретёте ли вы покой, узнав, что исполнили клятву? – прошептал Сен-Жермен, устремляя взгляд в вечернее небо.

– С кем вы разговариваете? – произнёс Мелькарт.

– С вашей матерью.

Заметив вопрос на лице собеседника, алхимик пояснил:

– С вашей духовной матерью. Викторией Морреаф.

– И о какой клятве идёт речь?

«Он ничего не знает», – осенило графа. – «Да и откуда бы ему знать? Кто поделится таким со злобным мальчишкой?» Мелькарт между тем ждал ответа. И отступать не собирался.

– Эта тайна касается меня и Рейги, – чуть ли не по слогам выдавил Сен-Жермен. – И никого другого. Вас тем более.

– Забыли упомянуть Совет.

– Совет вынес бы смертный приговор Виктории, не сделай я того, что сделал.

Мелькарт задумчиво рассматривал лицо соперника.

– Это мой грех, – добавил алхимик. – И я искупаю его уже второе столетие.

– Вы что, считаете, я вас осуждаю? – тот усмехнулся. – Мне просто любопытно, зачем вы убили её сына, вот и всё. Чем таким особенным прославился Рейга, что сами Неизвестные решили его убрать? Он…, – мужчина выдержал паузу, – был похож на меня?

– Ни капли. Это был порядочный юноша. Умный и честный. И излишне доверчивый.

– А вы его доверчивостью воспользовались.

– Я не буду перед вами оправдываться! Всё равно… что бы я ни сказал сейчас, это ничего не изменит. Виктория не простила меня. Да и как простить такое? Мне самому противно… я сотню лет живу с этими воспоминаниями: как пришёл в её дом, когда Рейга был один, как усыпил его…, – Сен-Жермен прочистил горло и глубоко вздохнул, пытаясь вернуть самообладание. – А ведь вы мне завидуете, Тессера!

– Завидую?

– О, да. Вам не терпится узнать, какие тайны хранились в её прошлом. Виктория вела яркую, насыщенную жизнь. И так уж выходит, что я во всём мире единственный, кто по-настоящему был с ней близок, – граф чуть наклонился вперёд, вглядываясь в разноцветные светящиеся глаза противника. – Вот почему вы не убили меня.

Несколько мучительно долгих мгновений Мелькарт молчал.

– Quid pro quo, – внезапно предложил он. – До Швейцарии ещё далеко, так что я готов обменять историю своего путешествия на рассказ о Рейге. Мы всё равно ничего не теряем.

Сен-Жермен бросил взгляд на красивую блестящую трость. О, да, ему не терпелось выведать побольше, однако какая-то часть внутреннего «Я» содрогалась при мысли прикоснуться к этому оружию – и не потому что получасом ранее мужчину подвергли пыткам. В нём говорила суеверная, подвластная предрассудкам сторона. Говорила о том, что эта вещь проклята. Разрушительна для человека.

– Вы боитесь его, – произнёс Мелькарт. – Не надо отрицать.

– Нет, вы не понимаете, что я чувствую. То же, наверное, было, когда горели Хирасима и Нагасаки. Смятение. Ужас. Самая моя суть сопротивляется.

– Это слабость. За триста лет вы не усвоили урок, – пальцы любовно огладили трость, и в этот момент Сен-Жермен подумал, что она на удивление хорошо смотрится в руках Мелькарта, так, словно с начала своего сотворения предназначалась ему. – Людей с рождения учат, что они никчёмны. Обезьяны, рабы… Всё могущественное им кажется опасным. Недопустимым. Их заставили верить, что деньги – зло, что власть – это испытание, а не награда, что знания следует держать на замке, молча. Сколько изобрели мифов! Плоть человеческую назвали греховной, грязной, хотя по-настоящему она совершенна – настолько, что не имеет аналогов. Абсолютно ко всему, что им видится лучше, чем они сами, люди жестоки. Из-за этого истребили целые популяции – вепрей, мустангов, волков; сжигали произведения искусства и убивали творцов. Всё из-за страха. Из-за ошибочного понимания своей природы. Вместо того чтобы двигаться вперёд, ходят по кругу. Потребляют что дадут и бездумно плодятся. Тех же, кто не следует схеме жизни, изгоняют из стада: в давние времена предпочитали казнить на публике, в назидание, так сказать, а сейчас ограничиваются косыми взглядами и оскорблениями. Хотя оскорбления бывают страшнее открытого нападения, они сводят с ума. Люди так поступают, потому что ненавидят себя самих. Они знают, что отличаются – отличаются больше, чем кто бы то ни было в этом мире, – и устраняют всё отличительное. О, граф, вы прекрасно понимаете, что я прав. Ведь иначе не стали бы тем, кто вы есть. Однако…

Мелькарт покачал головой будто бы в разочаровании.

– Однако, живя среди этих животных, уподобились им. Рассуждаете как они. И смотрите на величайшее достижение ума глазами никчёмного грязного раба… глазами дарвиновской обезьяны.