Виталий Юдин - Импульс любви. Избранная любовная лирика

• Название: Импульс любви. Избранная любовная лирика
• Автор: Виталий Юдин
• Жанр: Поэзия

Название книги, «Импульс любви», говорит о многообразии красок и оттенков, которые автор адресует читателям в отображении чувственного восприятия мира. Здесь и любовная лирика «В трубе калейдоскопа, когда я был дитя, ты пряталась за стекла, мозаикой слепя», пейзажная – «покуда ночь не разломили ладони солнечного дня», романсы, трогательные посвящения И. Мандельштаму, А. Демидовой, А. Вознесенскому. Автору можно доверять, он знает толк в том, что делает, поскольку ещё и художник.

---

В другой ищу твои черты

(романс)

https://www.youtube.com/watch?v=HRXC8c8xIio

В другой ищу твои черты.

Они легки, неуловимы.

Достаточно назвать любимой,

чтобы понять, она не ты.

Могу до полночи бродить

и сном волшебным забываться,

но стоит лишь поцеловаться,

чтоб можно было… позабыть.

Иль память стала подводить?

Вот снова кто-то в дом стучится.

Достаточно нам обручиться,

чтоб никогда уж не любить.

Замок

Посвящается Алле Демидовой

«Я и сейчас скажу. Мной выстроенный, рухнул замок»

Алла Демидова.

(передача: «ВЕЧЕРНИЙ УРГАНТ», на 1 канале ТВ)

«Мной,
выстроенный»,
(скорбно),
«Рухнул замок!»
Остался только от ворот замок,
И холодок из виртуальных залов,
И маленький для чтений – флигелёк.

В руинах стен, ампирного размаха,
Корпускул, ниспадающих, песок,
И страусы в саду на цепких лапах,
И плитами заваленный восток.

Мой флигелёк, я убрала цветами,
Они на стеблях
с лепестками строк.
«Как хорошо, что я больна не Вами»,
Разрушенный мой – замок.
Мой – острог.

В Лувре

На широкой кушетке Лувра
возлегла, приглашая рукой:
ты – художник, а я – натура,
сделай что-нибудь, милый, со мной.
Для любви никогда не надо
выбирать подходящих мест.
Мы одни посредине сада
в пирамиде хрустальных небес.
Пусть шедевры чуть-чуть оттают,
вековую почувствовав связь —
как когда-то, сейчас страдают, —
как когда-то, любят сейчас.
Пусть ворвется в тишайшие залы
выкрик, предвосхитивший шедевр,
когда женщина губы разжала
и дрожит, и тревожит, как нерв.
– Поднимись, – я смеюсь, – опомнись…
Сумасшедшая! Перестань!
– Пусть герои с картин без комплексов
на меня поглядят с холста.
– Поднимайся, – взял за руки, – хватит
повергать залы Лувра в транс.

Уходя, мы отметим:
с симпатией
провожали картины нас.

Интернат

Суровый отчим —
интернат?
От губ не отлипавший – голод,
Отчаянный девичий мат,
И лапавший под юбкой холод,
И банок выскобленных дно
С домашним маминым вареньем,
Уже доеденным давно,
С подругами по воскресеньям.
Наивный бзик, продать вольфрам
Из выкрученных ламп в подъездах,
Не прилипать к чужим рукам,
В их предложениях скабрезных.
И ждать весь день до тошноты,
Когда, придя с работы ночью —
Подруга, принесёт еды,
И курицу жевать с ней молча.
Её – настойчиво: Учись!
Моё – насытившись, я – знаю,
Сквозь слёзы, что ещё лились —
Прошли рефреном через жизнь,
Ни в чём, меня не предавая».

В метро

Когда жизнь отнимает красоту
и сушит кожу, нарушает грацию,
и смельчаки в саду не подожгут,
ломая спички, желтую акацию.

Кто в утешенье освежит гортань
волшебным сном осенних поцелуев?
Все тоньше нить, но все плотнее ткань,
в которую себя я пиленую.

Как – будто плоть
кувшином расколов,
я вылилась, омыв любимых руки…
Как хорошо, безудержно лилось
и, как теперь, протянутые – сухи.

Углей усильем воли не разжечь,
обвитых пеплом, словно сединою.
Одно желанье: обувь снять и лечь —
пусть жизнь, что хочет делает со мною.

Состав летел потемками метро.
«Не прислоняйтесь» – на вагонной двери.
Никто не прислонился к ней – никто, —
пустой, нелепой надписи поверив.

В Писанье душа в сорок дней улетает

Памяти Севе Никитина

В Писанье
душа в сорок дней улетает,
но кто это видел?
И кто это знает?
Порядку привычному
в противовес —
Душа, улетая,
останется здесь:
здесь дверцу под сердцем
слегка приоткрыв, —
– Прислушайтесь,
голос:
«Не верьте,
я – жив!
Из уст моих
дышит
в морозы
парок.
Я – каждый,
посаженный Таней, цветок,
в сынах и Антоне
есть мне уголок,
в друзьях и родных
буду я, как завет.
А смерти не верьте!
Её просто нет!»

Письма

Перечитывал твои письма:
Жар саван, сквозь житейскую стынь.
«Ты не спас меня». – Ныне и присно.
«И любви не признал», – Аминь.
«Мы теперь по разные стороны
Категорий добра и зла». —
Ты болела, строка со стоном
Вся в испарине, полегла.
«По-над Рузой дожди повиснув,
Заслонили лечебную синь.
Ты не спас меня». – Ныне и присно.
«И любви не принял». Аминь.
«Как ты нужен был мне в тот вечер,
А ты, даже не позвонил».
Жар пройдёт, тебе станет легче,
Утром встанешь полная сил.
Но останутся эти строки,
Чтобы я никогда не забыл,
Мной не выученные уроки,
Той, которую я любил.

Все звёзды потеряем

Когда, вдруг спохватившись, начинаем,
сбиваясь,
звёзды на небе считать,
растерянно как отрок,
понимаем:
где раньше было десять, будет – пять.
Вернись звезда из чёрных дыр вселенной,
из световых, неисчислимых лет!
Но космос расширяется презренный,
к любой мольбе, как будто её нет.
Настанет миг.
все звёзды потеряем.
Погаснет солнце.
В тёмном забытьи,
счастливые
в своём непонимании
что нас теперь в пространстве не найти.

Муравей

О. Мандельштаму

Я спал.

Во сне – большая яма.

Карьер.

По осыпи камней,

ползёт фигурка Мандельштама —

спасающийся муравей.

Арест.

Конвой приходит рано,

как зверь за жертвою своей.

Мелькнёт фигурка Мандельштама

из ям карьерных лагерей.

Тревожнее кардиограммы,

строки – судебная скамья:

испепелила Мандельштама,

но не достала муравья.

Он буковкой бежит по строфам,

то здесь за почерком, то – там,

знакомый, огибая профиль

на белом фоне: Мандельштам.

Я виноват

Я – виноват, как лес после дождя.
Как не сутулься и себя не комкай,
С деревьев сыплются за воротник, дрожа,
В листве пригревшись, молнии осколки.

Я – виноват, растерян и незряч,
Гортензией раскидистой, на даче,
Что я, не подал отношений мяч,
Не требовавшей мастерства, подачи,

Что я поверил другу – подлецу
И собственному сердцу – непослушен,
Вёл наши отношения к концу
И отношенья становились – суше.

Ты в этот час, могла меня встряхнуть,
Как на батуте, на обычном слове,
А не искать сторонний, лёгкий путь,
Где хорошо и не каких условий.

Какой бы нас не сёк бытийный град,
Какие б не ласкали упованья,
Я перед нашим прошлым виноват,
А не виновны лишь воспоминанья.

Нейтрализуя гнев

Заря гребёт веслом,
плывя по хладным росам.
Туманом занесло,
как поздним снегом озимь.
От дёрна берегов,
волною вглубь уносит:
и тени, и мальков,
весну, зиму и осень.
Кварцитовый голыш
летит, касаясь глади,
как – будто сам летишь
аэропорта кладью.
За чередой молитв
всех атомов и клеток
да будь ты неофит
ты, подчинен сюжету.
И вот светила свет
на семь цветов распался,
встречающий рассвет
бездушным не остался.
Он вздрогнул от озноба
и чувственно прозрел —
заря снимает злобу,
нейтрализуя гнев.

На взлёте

Любите страстно? Прекрасно поёте? —
Вскользь, по касательной счастья зацеп.
Только на взлёте, только на взлёте
рвётся скрежащая времени цепь.

Счастье! Отчёта себе не даёте-
Голод ли мучит, подёнщины плеть.
Только на взлёте, только на взлёте,
вдруг ощущаете – можно взлететь.

Что происходит? Не осознаёте…
И
будь, что будет,
поздно реветь…
Только на взлёте, только на взлёте-
в злобе своей задыхается смерть.

И отрезвляясь на развороте,
вволю напившись увиденным сном,
вы понимаете: только на взлёте-
кратким явлением счастья живём.

Непостижимости ума

Что значат – сны?
Сегодня видел —
всех тех, кого на свете – нет,
биологическое видео
прошедших лет.
Какою цифровою платой
был образ сохранен в мозгу?
И голоса их – как когда-то,
и тот же – ясный свет в глазу.
Мозг, миллионами нейронов,
придумывая свой сюжет,
неясным следуя законам,
дарил мне сказку прошлых лет?
Во сне – и мы, живые, были,
меж нами не было препон:
смеялись, пели, говорили,
не помня горечь похорон.
Допустим:
«облачная» паперть,
придумка,
сервис
в интернет.
Как в каждой доле мозга —
 память,
хранит проекцию примет?
О, гениальность воплощения:
иллюзия ночного сна —
скорбящим душам, в утешенье —
непостижимого ума.

Осенний натюрморт