Вадим Кожинов - Загадочные страницы истории XX века

• Название: Загадочные страницы истории XX века
• Автор: Вадим Кожинов
• Издательство: Прима В
• Жанр: История
• Год: 1998
• ISBN: 5-85240-059-9

Как-то так получилось, что слово «черносотенцы» («черная сотня») стало бранным. А ведь это словосочетание вошло в русские летописи с начала XII века. Черные, или земские, сотни не раз защищали Отечество наше в тяжкие времена. Было так на Куликовом поле, было и в 1612 году, когда, собравшись вокруг Минина, они спасали Москву и всю Россию от поляков и изменников. Не пора ли реабилитировать их сейчас, когда Россия снова оказалась у черты, за которой бездна небытия?

---

Нельзя не сказать еще и о том, что гучковско-милюковское обвинение высшей власти в измене и шпионаже не только явилось пусковым механизмом Февральской революции, но и имело далеко идущие тяжкие последствия. Это обвинение было вполне доступно сознанию любого солдата, рабочего и крестьянина и, овладевая этим сознанием, обретало поистине страшную разрушительную силу. “Оружие”, сконструированное Гучковым и Милюковым, было затем, в октябре 1917 года, успешно использовано большевиками, обвинившими Керенского в намерении сдать Петроград германской армии. Обвинение опять-таки являлось абсолютно безосновательным, — и даже не потому, что Керенский не был способен на предательство, а потому, что он (как это давно выяснено) был фатально связан политической — в частности, масонской — клятвой с врагами Германии и, даже ясно сознавая гибельность продолжения войны для своей собственной власти, все же никак не мог прекратить войну.

Тем не менее, именно обвинение в “измене” сыграло решающую роль в том, что, по сути дела, никто не стал защищать Временное правительство в момент большевистского переворота. В. И. Ленин с середины сентября 1917 года начал постоянно пропагандировать это обвинение и с особенной радостью сообщал 7 октября (то есть за две с половиной недели до большевистского переворота) делегатам Петроградской городской конференции большевиков, что “среди солдат зреет убеждение в заговоре Керенского”. 62 К 25 октября это “убеждение” вполне “созрело” (конечно, под воздействием не ослабевавшей пропаганды), и у Временного правительства не оказалось никаких защитников. То есть целиком повторилась ситуация Февраля — когда также не было сколько-нибудь серьезного сопротивления силам, свергавшим историческую власть, объявленную Милюковым и компанией пособницей Германии…

Много позднее А. Ф. Керенский с вполне оправданной обидой писал в своей книге “Россия на историческом повороте” об атмосфере накануне 25 октября 1917 года: “Играя на подлинно патриотических чувствах народа, Ленин, Троцкий и им подобные цинично утверждали, что “прокапиталистическое” (в действительности почти все окружение Керенского к октябрю составляли социалисты. — В.К.) Временное правительство во главе с Керенским готово продать родину…”. 63

Необходимо добавить к этому, что “атмосфера”, созданная в стране в 1915-1917 годах широкомасштабной кампанией по разоблачению изменников и шпионов в высших эшелонах власти, не мота рассеяться сколько-нибудь быстро (во всяком случае, при жизни тогдашних поколений людей). И когда нынешние крикуны обвиняют “народ” в том, что он в 1937-1938 годах со странной легкостью верил любым судебным процессам над высокопоставленный “изменниками” и “шпионами”, необходимо вспомнить о первосоздателях такой общественной атмосферы — Гучкове и Милюкове со товарищи. Ясно, что судьба того же генерала от кавалерии Сухомлинова через двадцать лет повторилась в судьбах маршалов Блюхера, Егорова, Тухачевского…

Наконец, еще одна очень — или, пожалуй, самая — существенная сторона дела. Гучков и Милюков, добиваясь своих целей, проявили крайнюю, в сущности смехотворную, недальновидность. Им казалось, что, полностью дискредитировав верховную власть, они, наконец, займут ее место и станут более или менее “спокойно” управлять Россией, ведя ее к победам и благоденствию. Между тем предпринятая ими кампания привела к дискредитации власти вообще (и из их собственных рук власть выпала через всего лишь два месяца). Россия погрузилась в хаос полнейшего безвластия до тех пор, пока большевики посредством жесточайшей диктатуры не восстановили государство, — и это был, без сомнения, единственно возможный выход из создавшегося положения…

Милюковская речь 1 ноября 1916 года, казалось бы, явилась настоящим его торжеством: уже 10 ноября был отправлен в отставку председатель совета министров. И на следующем заседании Думы, 19 ноября, Милюков потребовал полного устранения существующей власти, уверяя своих единомышленников: “Гг., после 1 ноября (то есть после его великой речи! — В.К.) страна вас вновь нашла и готова признать в вас своих вождей, за которыми она пойдет…”. Если бы пришло к власти “то правительство, которого мы желаем, мы совершили бы чудеса”. 64 Какие “чудеса” совершили после Февраля Милюков со товарищи, хорошо известно…

Стоит привести здесь по-своему замечательное позднейшее высказывание генерала Сухомлинова. Временное правительство за отпущенный ему срок не успело загнать его в “каторжные норы”; после некоторых мытарств он в октябре 1918 года эмигрировал и в 1924 году издал в Берлине книгу “Воспоминания”, которая заканчивалась так:

“Залог для будущей России я вижу в том, что в ней у власти стоит самонадеянное, твердое и руководимое великим политическим идеалом (то есть идеалом коммунистическим. — В.К.) правительство… Что мои надежды являются не совсем утопией, доказывает, что такие мои достойные бывшие сотрудники и сослуживцы, как генералы Брусилов, Балтийский, Добровольский, свои силы отдали новому правительству в Москве”. 65

Сухомлинов здесь был совершенно искренен и исходил из вполне понятного чувства, которое можно было бы выразить так: “Слава Богу, что во главе России эти самые большевики, а не Гучков с Милюковым и Керенским!”

Но, говоря о роковой разрушительной роли Милюкова, Гучкова и им подобных, нельзя умолчать и о том, что часть “черносотенцев” и близких к ним “националистов” приняла прямое участие в разоблачении мнимого предательства Российской власти. То “рукопожатие”, которым Пуришкевич обменялся с Милюковым в 1914 году, воистину оказалось символическим; вскоре после подрывной милюковский речи на заседании Думы прозвучало в сущности мощно подкрепившее ее выступление Пуришкевича (19 ноября, перед только что цитированным выступлением Милюкова о “чудесах”).

Объявив “я самый правый!”, Пуришкевич определил смысл своей разоблачительной речи так: “Бывают, однако, моменты, гг., когда должно быть приносимо в жертву всё.” Именно так: “всё”. И он нанес прямо-таки сокрушительный удар по верховной власти, утверждая (с опорой на различные мнимые “факты”), что “дезорганизация”, охватившая Россию, “составляет несомненную систему… Эта система создана Вильгельмом и изумительно проводится при помощи немецкого правительства, работающего в тылу у нас…”. Современный историк констатирует, что эта “самая знаменитая речь Пуришкевича была построена на непроверенных слухах и подтасованных фактах. Он не мог привести никаких доказательств связи высших правительственных лиц с Германией. Выступивший через три дня Н. Е. Марков документально опроверг обвинения… Однако в разгар политической борьбы никто не хотел устанавливать истины. Марков был лишен слова…”. Само же упомянутое выступление Пуришкевича 19 ноября “вызвало шквал аплодисментов, впервые ему рукоплескали либералы и левые. Крики “браво!” не смолкали несколько минут. Подобного выражения энтузиазма IV Государственная дума еще не знала”. 66

Один из наиболее почитаемых либеральных деятелей философ Е. Н. Трубецкой писал тогда о пуришкевичской речи: “Впечатление было очень сильное… За это Пуришкевичу можно простить очень многое. Я подошел пожать ему руку”. 67 Пуришкевича за его роль в подрыве власти простили не только либералы, но даже и — позднее — большевики. Сразу после Октябрьского переворота он попытался создать антибольшевистскую подпольную организацию, был арестован ВЧК, судим ревтрибуналом и приговорен… к “общественно-полезным работам”. А всего через несколько месяцев, 1 мая 1918 года, Пуришкевич был амнистирован и без помех уехал в Киев, а затем в Добровольческую армию (где, впрочем, не играл сколько-нибудь существенной роли). Между тем почти все другие главные деятели “черносотенных” партий были в 1918-1919 годах расстреляны без суда.

Как же все это понять? Речь Пуришкевича показала, что он (подобно большинству его противников) в ответственейший момент выступил, в сущности, не как политик, а как политикан: характернейшая черта политиканства (в отличие от реальной политической деятельности) состоит в сосредоточении на сегодняшних, даже сиюминутных целях и интересах, без ответственного понимания и предвидения последствий того или иного действия. Фактически присоединившись к либералу Милюкову, Пуришкевич окончательно дискредитировал Российскую власть, которую он вроде бы всеми силами стремился отстаивать… Естественно, его речь вызвала настоящий восторг в антиправительственных кругах.

И едва ли будет ошибкой утверждение, что именно политиканство во многом и отвращало выдающихся деятелей культуры от “черносотенных” лидеров и возглавляемых ими организаций (хотя, конечно, немалую роль играла здесь и клеветническая кампания против них в либеральной печати, лжеинформации которой подчас невозможно было не поддаться). С. Н. Булгаков вспоминал: “Чем дальше, тем напряженнее становились отношения с Гос. Думой, — которая от Пуришкевича до Милюкова — принимала революционный характер”. 68