Генри Олди - Свет мой, зеркальце…

• Название: Свет мой, зеркальце…
• Автор: Генри Олди
• Жанр: Социально-психологическая фантастика

Борис Ямщик, писатель, работающий в жанре «литературы ужасов», однажды произносит: «Свет мой, зеркальце! Скажи…» – и зеркало отвечает ему. С этой минуты жизнь Ямщика делает крутой поворот. Отражение ведет себя самым неприятным образом, превращая жизнь оригинала в кошмар. Близкие Ямщика под угрозой, кое-кто успел серьезно пострадать, и надо срочно найти способ укротить пакостного двойника. Удастся ли Ямщику справиться с отражением, имеющим виды на своего хозяина – или сопротивление лишь ухудшит и без того скверное положение?

В новом романе Г. Л. Олди, как в зеркале, отражаются темные и светлые уголки человеческой души, и временами свет меняется местами с тьмой.

---

– На третий быть беде, – отражение подмигнуло снова, без видимых причин. – В третий раз старик закинул невод…

– И сидит теперь, как дурак, без невода.

Разговор с двойником бодрил лучше допинга. Воображение, заржавевшее от долгого бездействия, с удовольствием набирало обороты. Рациональное объяснение, камеры, компьютер? Рацио психо не помеха. Герой – психопат, личность раздвоена, как язык у змеи; половинки-антагонисты ведут диалоги без начала и конца, словно в пьесах Эжена Ионеско, их речь освобождается от привычных значений и ассоциаций, делается понятной только им двоим. Боже мой, кому интересен нормальный, уравновешенный герой? Никому, и автору – в первую очередь. Норма скучна, норма блекнет рядом с шикарным буйнопомешанным Синьором Отклонением. Извращение – это прекрасно! Психи у Ямщика выходили живее всех живых. Он их любил, но странною любовью.

– Психи – твой конек, верно?

– Ага, конек. Конек поехавшей крыши.

– Жалкие потуги. Не смешно.

– Критиканствуешь?

– Хохмишь? В петросяны метишь?

Двойник скорбно поджал губы. Ямщику, считай, голому, в одних семейных трусах, почудилось, что мимолетный программный сбой одел двойника в строгий угольно-черный костюм. Синяя рубашка, неяркий галстук в горошек, завязанный узлом, похожим на крепко сжатый кулачок… Траур? Похороны таланта? Костюм исчез, вернулись трусы, вялый животик и безволосая грудь. Отражение склонило голову набок, изучая оригинал с откровенным скепсисом: так коллекционер антиквариата смотрит на экспонат из захолустного краеведческого музея.

Ямщик втянул живот, расправил плечи:

– Саспенс и драйв – наше всё?

– С драйвом у тебя, дружище, затык. Допинг? Подыщи что-нибудь круче пустой болтовни.

Заигрался, отметил Ямщик. Пора заканчивать. Впрочем, игра с отражением увлекла его. Еще капельку, а? Как в детстве: дочитаю эту главу, и спать! Ну ладно, еще одну… Нет, ну это точно последняя на сегодня! Что? Уже завтра?

– О чем задумался, детина?

– О твоем предложении. Допинг покруче? She don't lie, She don't lie, She don't lie – Cocaine[2]? Дорожка из белого порошка в страну волшебника Оззи?

– Кокс по-дзэнски, ударная доза!

С достойным ответом вышла промашка: двойник вдруг обрел чрезмерную самостоятельность, вызывающе наплевав на оригинал. Ямщику даже послышался тихий, но явственный треск, словно порвалась пуповина, соединявшая его с зеркальным отражением. Наверное, с таким звуком в мозгу рвутся нейронные связи. «…Со слабым таким сухим треском, словно обыкновенная паутина лопается, но, конечно, погромче…» – подкинула дровишек в огонь услужливая память.

Он хорошо знал, чем это кончилось у Стругацких.

Кошкой метнувшись в угол, двойник ухватил старую швабру – наследие эпохи развитого социализма. С потешной решительностью взмахнул раритетом: арлекин, пародирующий доблестного рыцаря Айвенго. Семейные трусы – сияющий доспех, швабра – меч-кладенец… Комедию портили глаза, с детства знакомые Ямщику глаза, загоревшиеся чужим хищным огнем.

Нет, глаза у двойника были совсем не потешные.

Когда отражение бросилось на него из зеркала, Ямщик рефлекторно отшатнулся. Так отшатывается от экрана монитора новичок, рискнувший поиграть в 3D-шутер от первого лица. Если в лоб тебе несется полыхающий файербол, поди, останься на месте! Боковым зрением Ямщик отследил странное движение; не в зеркале, как предполагалось, а в ванной комнате. Злополучная швабра, отражение которой сжимал в руках двойник, недоброй волей выбралась из угла и взмыла в воздух над Ямщиком, чиркнув по белой «вагонке» потолка. На краткий, призрачный миг обе швабры слились воедино, грянул ослепительный салют, угас, снова вспыхнул – свет-тьма-свет – и Ямщик обнаружил себя сидящим на кафельном полу. Квадраты бежевой плитки, тонкая аккуратная расшивка; мохнатый комок пыли под умывальником – паук-птицеед в засаде. Спину давил угол стиральной машины. Голова болела, саднил оцарапанный висок; вторя голове, отчаянно ныл ее антипод, отбитый при падении.

– Твою мать!

Хрустя коленями, кряхтя по-стариковски, цепляясь за стиралку – та качнулась, но устояла – Ямщик предпринял попытку встать, но сумел лишь утвердиться на четвереньках, по-собачьи. Отражение в зеркале поигрывало шваброй, ухмылялось, глядя на его жалкие потуги. Еще, без слов спрашивал двойник. Еще порцию, клиент? Оригинал швабры покачивался в воздухе над ванной, рядом с сушилкой для полотенец, в точности повторяя движения своей зеркальной копии.

– Ну как? – спросил двойник. – Чувствуешь просветление?

С подчеркнутой медлительностью, окаменев лицом, он занес орудие вразумления, намереваясь повторить урок. Швабра-оригинал также пришла в движение. Кюдзо, вспомнил Ямщик. Знаменитый фехтовальщик Кюдзо из культовых «Семи самураев» Куросавы, прелюдия к поединку с грубияном, и реплика Симады Камбэя, случайного зрителя, прозвучавшая за миг до того, как грубиян ринулся вперед, к своей позорной гибели: «Безумец!» Безумец, завопил кто-то надтреснутым голосом. Безумец! Опрометью, плохо соображая, что делает, Ямщик на четырех костях бросился прочь из ванной. В мозгу жужжала, трудилась, выгрызала колкую щетину взбесившаяся электробритва: насухо, без пены и лосьонов. Слава богу, беззвучно вскрикнул Ямщик. Слава богу, что я бреюсь электро… Отчетливо, будто наяву, он видел, как двойник берет с отраженной полочки опасную бритву «Solingen» с перламутровой рукояткой, открывает ее – и высверк лезвия со стремительностью атакующей кобры полосует Ямщика по горлу. Струя крови брызжет на зеркало, ухмылка отражения превращается в клоунский оскал, стекает вниз, по подбородку, на польский пластик, в мойку, пузырится в сливе; злой клоун хохочет, тонет в блестящем омуте, блеск гаснет – и наступает тьма кромешная.

– Боря? – спросила с кухни жена. – У тебя все в порядке?

– Все! – заорал Ямщик. – Все!!!

– Боря?

– Все! Моим врагам такой порядок!

Глава вторая

Я вернусь,
Пока живу, дышу и горю,
Я клянусь, что пройду через это,
С руками, протянутыми во мрак,
С глазами, прикипевшими к зеркалу,
       удивляясь, если все это истина.

Питер Хэммилл, «Удивляясь»

1 Большое человеческое спасибо

– Два американо.

– Мне эспрессо.

– Один эспрессо и один американо.

– Заказ принят. Садитесь, вам принесут.

Дылда медлил, топтался у стойки. Пиджак он сменил на другой, джинсовый, с бордовым кантом на карманах. Пиджак был Дылде коротковат: наверное, кто-то убедил щеголеватого патологоанатома, что такой фасон удлиняет ноги, а значит, стройнит. Убедительный кто-то соврал Дылде, но Ямщику меньше всего хотелось сейчас обсуждать тонкости высокой моды.

– Коньячку? – спросил Дылда. – По пятьдесят?

– Спасибо, не надо, – отказался Ямщик.

– Детская доза! Сосудики расширим…

– Я не буду.

– «Старый Кахети», а? Ага, вон еще «Renuage», он мягче…

– Возьмите себе. Я ограничусь кофе.

– Ну, если передумаете…

Садясь за угловой столик у окна, Ямщик без интереса смотрел, как Дылда берет два по пятьдесят. Упрямый, подумал он. Упрямый осел. Надеется меня соблазнить. Нет, это я осел. Зачем я согласился? Неужели потому, что мне страшно оставаться дома? Мне, домоседу, моллюску, обитателю башни из слоновой кости?!

Столик, как и пиджак, оказался не по размеру: Ямщик при каждом движении боялся опрокинуть держатель с салфетками, лаковую стоечку с рекламой коктейлей, а то и сам стол, будь он проклят.

– Где вы взяли номер моего телефона? – задал он вопрос, когда Дылда с коньяком в руках, не доверяя официантам, вернулся к столику. – Не помню, чтобы я вам давал его.

Вопрос прозвучал агрессивно, но Дылда сделал вид, что ничего не замечает.

– Жена отыскала, – коньяк тяжко колыхнулся в бокалах, оставил на стенках маслянистые потеки. – Моя Натуся что хочешь найдет. Хотите сокровища Флинта? Вы только маякните, она найдет…

Захрипела кофемашина. Бармен выставил на стойку пару блюдец, разложил пакетики с сахаром, ложечки. Дылда наблюдал за действиями бармена с таким вниманием, как если бы смотрел «Паяцев» в La Scala, и Амброджо Маэстри уже запел пролог. Боится, понял Ямщик. Боится меня, боится предстоящего разговора; знает, чего хочет, но не знает, как начать.

– Извините, пожалуйста, – с изяществом слона в посудной лавке Дылда умостился напротив. Он пригубил коньяк, вернее, одним глотком ополовинил порцию и повторил, дернув щекой: – Извините, а?

– За что? – удивился Ямщик.

Он ждал чего угодно, кроме извинений. Дылда ни словом не заикнулся о своем намерении просить прощения, когда звонил Ямщику и настаивал на личной встрече. Настаивал? Вцепился мертвой хваткой, как бульдог в глотку соперника. Голос звериного прозектора журчал в мобильнике, соком белены лился в уши, вязал по рукам и ногам; таким проще уступить, чем объяснить, почему ты отказываешься, и Ямщик кивнул: «Хорошо, только поближе к моему дому. «Франсуа»? Да, эта кофейня устраивает. В пять тридцать, договорились…»