Арутюн Улунян - Балканский «щит социализма». Оборонная политика Албании, Болгарии, Румынии и Югославии (середина 50-х гг. – 1980 г.)

• Название: Балканский «щит социализма». Оборонная политика Албании, Болгарии, Румынии и Югославии (середина 50-х гг. – 1980 г.)
• Автор: Арутюн Улунян
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-91244-101-1

В монографии рассматриваются различные аспекты оборонной политики четырех коммунистических государств Балканского полуострова с момента установления двублокового (НАТО и Варшавский Договор) противостояния в регионе до вхождения этих стран в период системного кризиса на фоне обострения очередного этапа холодной войны и окончания детанта. Основное внимание уделяется формулированию концепции национального суверенитета при проведении оборонной политики, принятию собственных версий военных доктрин, разработке конкретных планов обороны, военно-стратегическим и военно-техническим аспектам проводившейся их руководством внутриблоковой и межблоковой политики. В контексте темы затрагиваются проблемы формулирования военных доктрин в США и СССР, разработка двумя сверхдержавами военно-стратегических концепций, включая использование ядерного оружия. Исследование базируется на широком круге ранее не доступных или малоиспользуемых источников военного и политического характера из четырех Балканских стран – Албании, Болгарии, Румынии и Югославии, а также США, СССР, стран Западной и Центрально-Восточной Европы. Активно привлекалась мемуаристика как отдельная группа источников. Особое внимание в работе уделяется национальной историографии четырех Балканских стран по вопросам оборонной политики с середины 50-х гг. и до 1980 г. Монография рассчитана на историков, политологов и военных специалистов, работающих по широкому кругу вопросов политической и военной истории Балканского региона.

---

Белград надеялся на создание неформального «Балканского сообщества» в международной политике таким образом, чтобы с ним считались в политическом, а при определенных условиях, и военном отношении, как на Западе, так и Востоке. Оборонная составляющая подразумевала создание таких условий, при которых в военном конфликте на Балканах решение об участии в нём принималось бы странами региона, а не руководством двух соперничавших блоков или ведущих государств противостоявших пактов. Одновременно Белград надеялся на усиление именно своих позиций, так как участие Югославии в Движении неприсоединения, одним из лидеров которого был И. Броз Тито, давало основание для подобных планов. В этой связи официальные органы информации Югославии в начале февраля 1966 г. всё более активно озвучивали идею трёхстороннего сотрудничества между Белградом, Бухарестом и Софией[492]. Румынская сторона продолжала проводить собственный внешнеполитический курс, призванный продемонстрировать высокую степень независимости от СССР и его наиболее близких союзников. Изменения в высшем военном руководстве, последовавшие после скоропостижной смерти министра обороны Л. Сэлэжана и заключавшиеся в назначении на этот пост одного из самых молодых (42 года) представителей военного истеблишмента СРР – генерал-полковника И. Ионицэ[493], не повлияли на взятый Бухарестом курс, проявлявшийся в усилении самостоятельности Румынии в рамках ОВД. Примечательным стало озвучивание сущности такой политики высшими представителями румынских военных кругов даже в частных беседах с их коллегами по ОВД – болгарскими офицерами: независимость и недопущение давления со стороны кого бы то ни было, включая Советский Союз или Китай[494]. На этом фоне особое внимание Запада привлекала политика Болгарии в регионе. Попытки Софии добиться особых позиций на Балканах, используя также и свои тесные отношения с Москвой, достаточно болезненно воспринимались Белградом. Для болгарской стороны претензии Югославии на роль регионального лидера были неприемлемы, а постоянно подчеркивавшаяся Белградом идея македонской этнической идентичности не только в рамках югославской союзной государственности, но и в региональном масштабе, вызывала жёсткое сопротивление Софии. Сам «македонский вопрос» продолжал серьезно влиять на межгосударственные и межпартийные отношения Болгарии и Югославии. Осенью 1966 г. эта проблема вновь обострилась, но уже в контексте расширявшейся дипломатической активности Софии. В югославской официальной прессе в сентябре 1966 г. отчётливо проявилось раздражение белградского руководства слишком настойчивыми и явно идущими вразрез с его планами действиями болгарской стороны, стремившейся составить конкуренцию попыткам СФРЮ занять на Балканах признанные в системе международных отношений позиции главного координатора региональных инициатив. В этой связи, София обвинялась в приверженности плану Балканской федерации с целью фактического расширения своего влияния во всей Македонии, включая её югославскую часть[495].

Важность региональной компоненты в планах Софии была подчеркнута на IX съезде БКП (14-19 ноября 1966 г.): в выступлении Т. Живкова доминировал, как отметили зарубежные аналитики[496], внешнеполитический аспект. Для болгарской стороны было важно избегать осложнений отношений с Румынией. Поэтому, несмотря на существовавшее региональное соперничество между Софией и Бухарестом, продолжал сохраняться обмен разведывательными материалами по оборонным вопросам в отношении НАТО на балкано-средиземноморском направлении[497].

В декабре 1966 г. интенсивность межгосударственных контактов между Болгарией, Румынией и Югославией усилилась, так как партийно-государственное руководство каждого из государств рассматривало региональную политику как важный аспект всей своей внешней, а также оборонной политики. Дипломатическая активность трёх стран давала зарубежным экспертам основания предполагать о формировании некого «балканского треугольника» София – Белград —Бухарест, в котором так называемый «болгарский угол» был наиболее слабым из-за исключительной лояльности Т. Живкова Москве. Высокая степень самостоятельности И. Броз Тито и Н. Чаушеску, наоборот, усиливала позиции этих двух стран на региональном уровне. Болгария в этой конфигурации выступала как союзница СССР, а не как независимый региональный субъект[498].

В военно-стратегическом отношении отсутствие видимой определенности в советской оборонной доктрине и, в частности, в той её части, которая касалась применения ядерного оружия, способствовало тому, что в военно-политических кругах НАТО вопрос о выработке необходимых мер противодействия СССР находился в центре дискуссий. На проходившей в Париже 25 ноября 1966 г. встрече министров иностранных дел выявилось два подхода к решению проблемы. Первый из них, поддержанный большинством, в которое входили Великобритания, Бельгия, Нидерланды, Норвегия и США, заключался в необходимости принятия соответствующей стратегической концепции, способной определить реальную роль ядерного оружия в оборонной доктрине НАТО с учётом намерений СССР[499]. Вторая группа стран, т. и. меньшинство, была представлена средиземноморскобалканским «сообществом» – Италией, Грецией и Турцией. Они принимали во внимание «традиционные элементы возможностей противника, нежели его намерения, и выступала за максимальное обладание ядерным потенциалом и [средств] сдерживания с тем, чтобы оказывать влияние на намерения Варшавского пакта». При этом другие государства – Дания, Люксембург, Исландия, Канада и Португалия – устранились от обсуждения данного вопроса, но последняя (Португалия) склонялась к точке зрения, высказанной представителями государств южного фланга НАТО, в то время как ФРГ была сторонницей первого подхода[500]. В складывавшейся ситуации, когда, как отмечалось американскими дипломатами, Италия проявляла гибкость, предстояло оказать нажим на Афины и Анкару, представляющих собой «особый случай»[501].

К поздней осени 1966 г. проблема выработки решений по оборонной политике НАТО в контексте вероятных советских намерений, военных возможностей СССР, а также определения так называемого «момента тревоги» (т. е. высшей степени опасности военного нападения) приобрела внутри альянса отчётливый политический характер. Обсуждение этих вопросов министрами обороны Североатлантического союза 15 декабря 1966 г. в Париже вновь обострило противоречия между группами государств – членов организации. Несмотря на согласие всех участников с необходимостью разработки общих политических принципов оборонного планирования в новых условиях, отчётливо выявилось их стремление усилить оборонные возможности в собственных национальных интересах. При этом греческий и турецкий министр обороны надеялись на решение финансовых проблем обеспечения вооруженных сил этих государств, что было критически оценено представителями США, так как основным «донором» фактически должен был бы выступать Вашингтон[502].

На этом фоне конфликтная ситуация в «Балканском секторе» Варшавского пакта являлась в определенной степени схожей с тем, что происходило среди балканских членов НАТО. Ещё в декабре 1966 г. вопрос о взаимоотношениях членов ОВД с Западной Германией являлся одним из наиболее серьезных в повестке дня Варшавского пакта. Варшава и Берлин постепенно оказывались в изоляции, так как в Софии, Праге и Будапеште начинала доминировать идея нормализации отношений с Бонном[503]. Действия Румынии, которая первой взяла курс на установление отношений с ФРГ, серьезно подействовали на обстановку внутри ОВД. Это привело к тому, что во время встречи в Варшаве 11 января 1967 г. министра иностранных дел Польши А. Рапацкого и главы внешнеполитического ведомства ГДР О. Винцера первый заявил о том, что вопрос о заключении двустороннего договора о дружбе будет во многом зависеть от того, подпишет ли аналогичное соглашение Чехословакия с Польшей и ГДР. В этот момент чехословацкая сторона вела переговоры с ФРГ об установлении отношений[504]. 13 января Л. Брежнев фактически дал согласие на установление странами-членами ОВД дипотношений с Бонном[505]. Одновременно советская сторона полагала, что в тот момент было важно добиться согласия большинства компартий на проведение международной конференции компартий. Последнее достаточно остро было воспринято в Белграде, что нашло своё отражение в публикациях официальной югославской прессы непосредственно по данной теме[506], а также по вопросам болгаро-югославских взаимоотношений, так как действия руководства Болгарии нередко рассматривались в официальных кругах Югославии не как самостоятельные, а срежиссированные Москвой. Обращение Софии к так называемому македонскому вопросу[507] в данном контексте оценивалось в Белграде с учётом того, что это может происходить в интересах усиления нажима на Югославию и достижения выгодного не только Болгарии, но, прежде всего, СССР решения по другим проблемам. К их числу относились как политические, так и оборонные аспекты взаимоотношений Белграда с ОВД.