Дмитрий Герасимов - Возвращение ценности. Собрание философских сочинений (2005—2011)

• Название: Возвращение ценности. Собрание философских сочинений (2005—2011)
• Автор: Дмитрий Герасимов
• Жанр: Прочая документальная литература

Между христианством и язычеством, на путях выхода из духовного кризиса, связанного с тотальным обесцениванием природного мира, человечества, да и самой ценности в одномерном дискурсе классической мысли, рождается современная неклассическая теория ценности, воспроизводящая новый тип сознания, пребывающий по ту сторону идеала и абсурда, отличающий ценность от смысла и означающий возвращение европейской традиции ценностного мышления. Книга адресована всем интересующимся современной философией.

---

Униженные турками и утратившие всякое политическое значение греки вынуждены были уступить русским требованиям. И хотя учреждение патриаршества никак не повлияло на внутреннее устройство русской церкви, именно с этого момента функция наднационального («вселенского») хранителя веры – по всем канонам греческого православия – переходила на единственного в мире православного царя, каковым и был на тот момент правитель Московского государства, по вере и по крови (родственно) связанный с греческими василевсами. В деле сохранения единства веры последнее обстоятельство играло роль не меньшую, если не большую. Да и сами московские цари, бывшие главными инициаторами учреждения патриаршества на Руси, по сознанию своего статуса всячески подчеркивали, во-первых, хранимую «чистоту» греческого христианства, а во-вторых, высокочтимую родословную преемственность, подобно другим Рюриковичам, продолжая семейную традицию женитьбы на греческих принцессах.

Однако, в сравнении с киевским периодом, ситуация в сфере национально-церковных отношений для Руси складывалась кардинально иной. Для русских, в массе своей впервые сознавших себя православным народом, вышедшие из «греко-римлян» московские цари были уже как бы «свои», «родные», можно сказать, «истинные» греки, в отличие от греков «чужестранных», оставшихся под турецким владычеством, к тому же явно пошатнувшихся в догматических уступках католичеству (после Флорентийской унии). Именно через московских правителей, связанных кровными узами с римскими императорами, функция единственного богоизбранного народа, призванного быть нерушимым сосудом «древлеотеческой» веры, естественным образом распространялась на весь русский народ. Отсюда знаменитая формула – «быть русским значит быть православным», ставшая по-настоящему актуальной только в XVI в.

Легко видеть, что только начиная с конца XV в. православие на Руси становилось собственно русским, что и означало устроение поместной церкви как бы заново, в подлинном смысле обновление веры, а по существу – утверждение новой религии, явившейся «результатом основательной переработки византийского христианства русским народом»86. Оставаясь внешне и формально греческим, православие только теперь (после падения ненавистной Византии) внутренне и содержательно становилось национальной религией русского народа, т.е. именно другой, новой верой! Вот почему в сознании московских людей XVI в. все прежнее «половинчатое» развитие русского православия, представлявшееся теперь хаотическим и бессистемным, отныне должно было принять осмысленную и упорядоченную форму общественного строительства. Устройство монастырей, приходов, богослужебная практика, церковные книги, школьное образование, законы государства и даже самый быт русского народа (нравственный и правовой) – все должно было быть приведено в строгое соответствие с канонами греческого православия (по византийскому лекалу), а по сути – начато заново. Осуществлению революционной программы тотального общественного переустройства (по замыслу их устроителей) должны были содействовать знаменитые Земские соборы, созывавшиеся московскими государями по образцу церковных и византийских (первый – в 1547 г., на нем же бывшее Московское княжество торжественно провозглашалось Русским Царством).

В сфере идеологического обоснования в начале XVI в. решающее значение имели два документа – «Повесть о белом клобуке» посольского толмача Дмитрия Герасимова, в которой представлялось и мотивировалось перенесение на Русь, как в третий Рим, церковной святыни, и послание старца Филофея, инока псковского Елеазарова монастыря великому князю Василию III с характерным названием «О исправлении крестного знамения и о содомском блуде», в которых формулировалась основополагающая идея «Москвы – Третьего Рима», впервые обосновывавшая национально-религиозный вероисповедный приоритет русского православия и фактически ставившая крест на любых внешних притязаниях. Идея «Москвы – Третьего Рима» составляла внутренний центр новой веры, служившей источником массового общественного энтузиазма и тотальной мобилизации русского общества (с массовыми театрализованными действами и вновь создаваемыми общественно-государственными институтами, типа «соборов»). Так, задолго до большевиков, под руководством православного агитпропа на Руси начинался и первый опыт возведения «египетских пирамид» «Царствия Божия на земле»87 (тотального общественного переустройства в соответствии с заданным «планом» – идеалом).

Но историческое движение к «русскому синтезу» сопровождалось острой идейной борьбой. XV – XVI вв. – время недолгого пробуждения богословской мысли, если не сказать – мысли вообще на Руси, как раз и обусловленное возникшими впервые внутренними проблемами русского церковного сознания. Лидер «заволжских старцев» Нил Сорский (1433 – 1508) и Иосиф Волоцкий (1439 – 1515) – главный творец политической теории московского царства, были не просто лидерами двух идеологических группировок в православии – «нестяжателей» и «иосифлян». Будучи духовными детьми и прямыми продолжателями преподобного Сергия, т.е. вырастая, по сути, из одного духовного источника и вступая в острую полемику, они, таким образом, вскрывали двойственное, глубоко противоречивое и переходное значение русского святого, олицетворявшего собой новый этап в развитии православия. Их спор был спором Руси народной, свободно и бескорыстно принявшей христианство, с одной стороны, и Руси властной, расчетливо и при необходимости – силой, утверждавшей свою религиозность, с другой стороны: Руси, сбросившей «двойное иго», но безвозвратно уходящей в прошлое, и Руси становящейся, вырабатывавшей для себя новое «добровольное иго» национально-религиозного самовластия. Одним словом – православия еще во многом «романтически-идеалистического», переходного (с неясными, хотя и оптимистическими перспективами динамичного развития) и православия «зрелого», государственно укоренившегося (пессимистически ощетинившегося против истории, само движение которой означало разрушение установившегося порядка). Характерно, что и самый миф о «Святой Руси» – Руси трансцендентно-национальной, существующей не иначе, как в форме надприродного идеала – зарождается (с конца XV в.) именно в среде русского пустынножительства и «нестяжательства», которое наиболее фанатичные из «иосифлян» прямо ставили в один ряд с еретиками-жидовствующими. И впервые обосновывается не кем-нибудь, а именно князем Андреем Курбским – первым русским политэмигрантом и оппонентом Ивана Грозного (конец 70-х XVI в.), таким образом (т.е. по святости!) противопоставившим природную Русь («святорусскую землю») самовластию московского государя.

Противники монастырского «стяжания» все еще несли в себе анархически-внегосударственную, «гражданскую» (как сказали бы теперь) энергию русского исторического «антитезиса», отстаивая непротиворечивое соединение природных сил народа и наднациональной, вселенской религиозности (хотя и окрашенной совершенно по-гречески – в мистико-аскетические цвета, но, в отличие от греческого православия, по-евангельски и по-славянски человечной, терпимой). Напротив, иосифляне – сторонники «христианства жестокого, почти садического»88, по словам Н. А. Бердяева, мыслили это соединение совсем в духе византинизма – в смысле исключительного тождества нации и религии, в смысле государственной религиозности, однако с явно нерасположенным к грекам выводом о вероисповедном приоритете русской национальной церкви в деле вселенского христианского просвещения и, следовательно, исключительном положении русского государства в мировой истории. Таким образом, оба «направления» в русской церкви – каждое по своему – частично противопоставляли себя аутентичному греческому православию, но иосифлянство в большей мере реализовывало главный «тезис» русской истории, а потому ему и суждено было победить. В нем совершалась тенденция, четко обозначившая будущий русский «синтез» – острая национализация церкви и церковного сознания, в византийском духе «обраставших» миром и собственным политическим значением.

Не случайно к концу XV в. (т.е. ко времени освобождения от татар и одновременно с ним) на Руси начинает стремительно распространяться значительное еретическое движение, охватившее самые разные слои русского общества, служившее естественной (хотя и весьма упрощенной) формой внутренней оппозиции вновь обретавшей силу в русской церкви духовно репрессивной исключительности. Ересь отчасти брала на себя ту же функцию, что в первые века христианизации исполняло ушедшее в «партизанское подполье» славянское язычество. Типичная для возрожденческой Европы и занесенная на Русь через свободолюбивых, «удельных» новгородцев, ересь «жидовствующих» представляла собой «джентельменский набор» из полуиудаизма (через ветхозаветные особенности греческого православия подкапывавшегося под христианство вообще), популярного в светских кругах оккультизма, магии, астрологии и новомодного «содомского греха» (очень распространенного в Московской Руси и приписываемого даже митрополиту Зосиме89). Для понимания ереси принципиально важное значение имеет тот факт, что у ереси не было бы ни единого шанса на успех без самого православия, без того идейно-богословского, культурного и морального фона, который создавался на Руси греческим христианством. К числу чисто «местных» предпосылок возникновения ереси следует отнести колоссальную умственную отсталость, безграмотность тогдашнего русского общества – его «малокнижность», начетничество и просто невежество90; иначе говоря, веками культивировавшееся в качестве достоинства «истинно православного» неумение рационально мыслить, и как следствие, рационально усвоить себе христианство. Поскольку для борьбы с ересью (как и для церковного самоуправления) не хватало ни теологических познаний, ни опыта самостоятельной мысли, с Афона были вновь (как и в первые века христианизации) специально выписаны ученые греки, среди которых был и выдающийся христианский проповедник, европейски образованный Максим Грек (Триволис), чей недолгий – меньше 4-х лет (1518—1521) – умственный триумф на Руси, в отличие от многих его предшественников, завершился отлучением от церкви и почти тридцатью годами тюремно-монастырского заточения. Греков действительно больше не жаловали на Руси, хотя в них по-прежнему остро нуждались.