Анна Берзер - Недолго его хвалили

• Название: Недолго его хвалили
• Автор: Анна Берзер
• Жанр: Публицистика

---

Берзер Анна Недолго его хвалили

АННА БЕРЗЕР

НЕДОЛГО ЕГО ХВАЛИЛИ...

Во всех ныне появляющихся статьях пишут о том, как Фадеев громил роман Гроссмана "За правое дело". Но никто не упоминает о том, что было раньше. До разгрома... Мне хочется восстановить подлинную картину - что было сначала, что стало потом.

Итак, вернемся снова к моменту, когда был напечатан роман, после того как нам стали известны главные силы в истории того, как он появился на свет.

В "Новом мире" роман печатался, как я уже писала, в 1952 году. Его начало - номер 7, его окончание - номер 10, с продолжением в четырех номерах. Таким образом, в октябре мы кончили читать роман. Номер вышел, скорее всего, в начале месяца.

А 13 октября 1952 года собирается секция прозы Союза писателей. Тема "Обсуждение романа В. Гроссмана "За правое дело"". По прямому указанию Фадеева - для выдвижения на Сталинскую премию. Оперативно и быстро, не теряя ни одного дня (чтобы потом отказаться от этого собрания и исхлестать, четвертовать его участников... Но это впереди, впереди).

Председателем секции был Степан Злобин - автор хорошего, по моим воспоминаниям, романа "Степан Разин". И вообще - достойный человек.

Выступали разные люди, некоторые даже старались, чтобы угодить Фадееву. Бывало и так. Но их - меньшинство.

Вообще-то это - единственное в жизни Гроссмана собрание писателей, на котором его горячо и увлеченно хвалят. Такого не было в его жизни - ни раньше, ни потом. "Безудержно" хвалили - так это квалифицировано будет потом.

Среди выступающих критики и писатели тех времен. Некоторые из них тогда казались мне умными, другие - слабыми, тягучими, неверными, подлыми. У меня нет надобности сейчас характеризовать их.

Перечитывая их речи, я думаю о другом: о том, как искреннее чувство объединило и подняло их, и о том, какие слова может найти критик тогда, когда он говорит то, что думает. Даже в те времена.

Первым взял слово активно печатавшийся в те годы театральный критик Иван Чичеров. Он начал с замечательной цитаты из Толстого:

"Я давно уже составил себе правило судить о всяком художественном произведении с трех сторон. Во-первых, со стороны содержания - насколько важно и нужно людям то, что с новой стороны открывается художником, потому что всякое произведение искусства только тогда произведение искусства, когда оно открывает новую сторону жизни; во-вторых, насколько хорошо, красиво соответственна содержанию форма этого произведения; и в-третьих, насколько искренне отношение художника к своему предмету, то есть насколько он верит в то, что изображает, где сказывается его любовь и ненависть".

Сейчас, переписывая эти слова Толстого, я думаю о том, что их в тот же месяц прочитал в стенограмме Василий Семенович и как было ему легко и спокойно от этого толстовского зачина при обсуждении романа.

И потому, что он хранил в своей папке стенограмму - даже первой среди других, - мне хочется рассказать о ней. Мне приятно цитировать тех, кто его хвалил, - в эти редкие недели его успеха, не только у передового читателя, но успеха почти официального. Такого для Гроссмана мимолетного, даже не знаю - нужного ли... и все-таки, подумав, скажу, да, нужного.

С этих высоких толстовских позиций Чичеров обращается к роману "За правое дело", с "трех сторон", как сказал Толстой, и делает вывод, что это "высокохудожественное произведение". И такие, вполне искренние, слова: "Многое, что Гроссман очень тонко и умно заметил, я почувствовал, что это то, что и я чувствовал, а сформулировать не мог..."

Он называет роман философским, с большими, глубокими раздумьями писателя, раздумьями о жизни вообще, о больших закономерностях и о трудном и теневом, "что в жизни есть, что во время войны мешало нам лучше воевать".

Так с первых же слов первого оратора взят высокий, даже восторженный тон.

Правда, где-то в конце, перечисляя свои любимые книги послевоенных лет, Чичеров говорит: "Это - "Молодая гвардия" Фадеева, "Счастье" Павленко, "Жатва" Николаевой, "Журбины" Кочетова и новый роман Василия Гроссмана".

Причудливое, конечно, соединение... Да, страшны "обоймы"! Во все времена страшны "обоймы"... И неповторим цинизм времени, запечатленный в таких "обоймах". И цинизм критика - при самых добрых устремлениях.

Слово берет Иван Тимофеевич Козлов - в те годы ответственный работник Воениздата, редактор романа Гроссмана, за что его ждут увольнение и расплата. Он говорит, что может привести множество примеров, сцен, эпизодов - удивительно верных по их соответствию правде жизни и правде войны. Удивительно точных... И добавляет: "В этом смысле не знаю, в чем можно упрекнуть Гроссмана. Он об этом хорошо написал. По психологии героев, по пейзажам, по военным и батальным сценам, - эта книга удивительно правдива".

И еще одно очень ценное свидетельство. Козлов вспоминает "Повесть о настоящем человеке" Полевого.

Там написано: "Танки ворвались в населенный пункт и ведут огонь со всех видов бортового оружия". И поясняет: "У танков бортового оружия нет".

"Таких вещей в романе Гроссмана нет", - заключает Козлов.

И еще: "Здесь говорили о том, что в романе много публицистических отступлений. Да, много. Это не слабость писателя, в этом его сила", говорит Козлов.

Приведу слова "безродного космополита", критика Льва Субоцкого: "Возможность появления такой книги и сам факт появления книги - это знамя перехода нашей литературы на новую, высшую ступень, это движение литературы по пути к эпопее... Эпопеи о непобедимости, бессмертии советского народа..."

(За все еще придется отвечать всем...)

Разные критики... Разные люди... Толченова и Бровман тоже вступили в восторженный хор. Сейчас трудно понять почему.

Злобин как председатель ведет себя и молчаливо и скупо. Он не может не слышать бушующих за стеной ветров. И одновременно не хочет, чтобы обсуждение изменило русло.

И после очередного оратора он пытается закончить разговор. Злобин говорит, что задача этого заседания, как он называет, "узкоприкладная".

Почему? Да потому, что назначение его - "выдвижение на Сталинскую премию". И, добавляет он, с этой точки зрения оно может на этом закончиться, так как все выступившие до этого "единогласно" и "положительно" оценили роман.

Но поставить точку не удалось.

После этого кто-то кричит, что у романа есть противники. Пусть они скажут свое слово. Кто-то отвечает, "что противников нет". Один говорит: "Значит, есть сведения о том, что есть противники", другой говорит, что таких сведений нет.

Подлое время своими неповторимыми оборотами и репликами врывается, как бесы, начинает крутить, вертеть.

Но длится это недолго. Слово берет писатель Авдеенко, автор повести "Я люблю...". Он произносит замечательную речь, живую и непосредственную. И очень искреннюю.

"...Что бы я ни делал, вся моя душа рвется к этому роману... Я уверен, что не найдется человека в мире, который, прочитав начало романа, не захотел прочитать его до конца..."

И далее так благородно: "Я считаю себя писателем неплохим, как и вы все, но считаю, что я не дорос еще до написания такой книги. Я не боюсь сказать все хорошие слова в адрес этой книги... Я считаю, что это замечательная книга. У меня не хватает эмоций, умения, разумения, может быть, образования, чтобы оценить полностью эту книгу".

Авдеенко приводит цитаты из романа Гроссмана, читает их, восхищается ими. И заключает:

"Еду ли я по Москве, завтракаю ли или еще что-то делаю, весь строй моих мыслей вращается вокруг этого произведения".

Важно, что здесь запечатлен живой и естественный порыв души, мгновенная реакция на роман, который сейчас, вчера или сегодня, в эти именно минуты был прочитан в первый раз и первый раз оценен.

Жаль, что Василий Семенович тогда не услышал речи Авдеенко (хотя и прочитал ее потом), и сам оратор сокрушается, что нет Гроссмана и он не может ему все прямо сказать. Но снова получает разъяснение, что не положено присутствовать, таков порядок при выдвижении на Сталинские премии.

Авдеенко напоминает, что роман Гроссмана в номере 10 "Нового мира" оказался рядом с романом Симонова. И говорит, что Симонову невыгодно такое соседство. У Симонова, говорит он, "роман плоский, как монгольская пустыня..."

Видно, что даже в те времена мгновения свободы слова раскрепощают душу и язык писателя. (Жестокую расплату за эти .мгновения еще предстоит пережить Авдеенко.)

Мрачный и темный производственный прозаик К. Мурзиди пытается на минуту призвать к порядку товарищей по перу, И говорит, что, когда он слушал их, "в нем нарастал протест и желание остановиться и подумать - все ли так хорошо в романе, действительно это энциклопедия советской жизни...", как назвал роман "За правое дело" один из ораторов.

Мелко и тягуче он критикует роман, споря почти со всеми. Очень беспомощно. И голос его тонет и проваливается в пустоту.

Ему отвечает Гоффеншефер - знающий и серьезный критик. "Меня этот роман взволновал особенно, - говорит он, - как человека, который был на Сталинградском фронте". И говорит о романе как критик и одновременно как свидетель событий. Что так важно. И вспоминает время войны: "Мы отходили от Дона к Сталинграду. И тогда все до одного погибли из нашей дивизии, задержав наступление..." Потом на это место боев, где все погибли, приехал Гоффеншефер, чтобы написать об этом для своей газеты: "Чтобы представить себе, как люди дрались и как они погибли..." И так трудно это сделать, "когда нет людей", говорит Гоффеншефер. "Я это сделал просто журналистским приемом", - рассказывает он. "...Я поражаюсь, как Гроссман восстановил эту картину боя, не заложив в нашу душу сомнения в правдивости изображения. Эта сцена написана кровью сердца, только художник, который вжился всем своим существом в ощущение солдата, мог создать такой эпизод, и мне кажется, что он является типичным для всей манеры художника Гроссмана".