Сергей Серванкос - Несерьёзно о серьёзном. Мы часто смеёмся там, где надо плакать

• Название: Несерьёзно о серьёзном. Мы часто смеёмся там, где надо плакать
• Автор: Сергей Серванкос
• Жанр: Русское современное

Мы любим посмеяться над другими, кто-то охотно смеётся и над собой. Только хотим мы или нет, порой то, над чем мы весело смеёмся, заставляет потом горько плакать.

---

Несерьёзно о серьёзном Мы часто смеёмся там, где надо плакать Сергей Серванкос

© Сергей Серванкос, 2017

ISBN 978-5-4485-1964-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Быть или не быть?

«Не лгите друг другу. Снимите старую личность с её делами и облекитесь в новую личность, которая благодаря точному знанию обновляется по образу Сотворившего её»

(Коллосянам 3:9,10)

События, которые перевернули нашу жизнь начались обычным сентябрьским утром. Я выбежал из дома, как всегда опаздывая на работу и думал, что бы сказать Мих Михочу, так мы между собой звали начальника смены Михаила Михайловича Воронцова. Возле входа баба Вера, как доблестный часовой на посту, тут же прореагировала на мой выход:

– Что, Сучков, опять на работу опаздываешь?

– Я Сурков. Ничего не опаздываю, у меня отгул сегодня.

– Ага, отгул за прогул. Не надо песни во дворе всю ночь горланить. Я всё участковому расскажу. Пусть выпишет тебе за нарушение общественного порядку. Ночью люди спать должны.

«Вот и спала бы себе, карга старая» – подумал я и побежал к автобусной остановке.

Когда уселся на свободное место возле окна в разбитой маршрутке, продолжая обдумывать варианты оправдания своего опоздания, вдруг услышал душераздирающий крик женщины говорившей по сотовому. Она бросила телефон и выпучив глаза орала, как ненормальная, тыча пальцем в ладонь своей руки:

– Господи! Что это?

Я посмотрел на её ладонь, но ничего не увидел. Женщина продолжала орать, водитель резко затормозил, все обступили потерпевшую.

– Что случилось? – спрашивали её.

– У меня палец пропал, – орала женщина, тыча в ладонь.

Тут я увидел, что у неё нет мизинца, невольно глянул на свою ладонь и похолодел от ужаса. У меня не было левого мизинца. Самое странное, что я не чувствовал боли или какого-то неудобства. Посмотрев по сторонам, увидел, что некоторые пассажиры тоже недосчитывались пальцев на руках.

– Что это? – визжали женщины.

– Не иначе вирус какой-то новый, коленвал его дери! – пробасил водитель, разглядывая свою четырёхпалую кисть. – Мигом все из маршрутки! Я в поликлинику, коленвал её дери!

– Мы с вами! – заорали дружно пассажиры.

В поликлинике был переполох. Все, с поредевшими конечностями, рвались к врачу. Плач, истеричные крики, духота и теснота сводили с ума. Я попытался занять очередь к терапевту, но оказалось, что он сам лишился уже кисти и находится в долгосрочном обмороке. Пока ему оказывали помощь я сел на кушетку у стены. Рядом сидел молодой парень. Он плакал.

– Ты чего? – спросил я.

– Я знаю из-за чего это. Почему я мать не слушал?! – он уткнулся в колени и зарыдал.

– Ты знаешь! Так скажи, что это? – стал я тормошить его за плечи.

Он выпрямился, вытер нос рукавом левой руки, тут я увидел, что правой у него нет вообще. Парень всхлипывая стал не спеша говорить:

– Я у вокзала напёрстками промышляю. Сегодня утром нашёл пару лохов и хотел их развести. Один ещё спросил: «А вы не обманите?», я: «Нет, конечно». Тут у меня мизинец исчез, я думал показалось. Стал напёрстки крутить, одного облапошил, безымянный пропал. Думаю, вчера дури перебрал, теперь мерещится чепуха какая-то. Второго облапошил, смотрю средний исчез. Тут бы остановиться и мать вспомнить. Она мне всегда говорила, что не доведут меня до добра эти махинации. Так нет же, как же я брошу, если клиент просит ещё и ставки повышает! Когда кисть исчезла, я хотел сбежать, а эти полоумные, словно слепые, орут: «Давай ещё!» А чем давать – кисти нет, напёрсток нечем брать. Я им говорю, что патруль идёт, сейчас повяжут. Подействовало, лохи сбежали, а у меня руки по локоть не стало. Пока сюда ехал таксисту не заплатил, сказал, что нечем. Вот без руки и остался.

– Ты хочешь сказать, что когда врём исчезает тело?

– Ага.

Я вспомнил ответ бабе Вере и посмотрел на место, где раньше был мизинец на моей руке. Если это правда, то надо просто больше не врать. Такой вывод меня немного успокоил, я стал пробираться к выходу. Народ всё прибывал.

Выйдя на улицу, я направился домой. На лавочке перед подъездом сидело два туловища. Одно было в платье бабы Веры и с её головой, но рук и ног у него не было. Рядом такое же тело бабы Сони из соседнего подъезда. Они оживлённо обсуждали последние новости, а их тела медленно укорачивались. Я быстро проскочил мимо, но был замечен бдительными старушками. Не расслышанные мною слова, видимо, были не совсем правдой, потому что у бабы Веры исчез нос, а у бабы Сони левое ухо.

Забежав домой, я тут же включил телевизор. На всех каналах шли специальные выпуски новостей. По местному каналу наш мер, точнее его голова в сером костюме от Армани заверяла нас, что ситуация под контролем, но на очередной фразе у мера исчез рот и его голова замолчала, а потом и вовсе исчезла, так и не докатившись до конца передачи.

Это исчезновение меня напугало. Получается врать нельзя даже в уме, а это значит… Я стал судорожно осматривать своё тело и в ужасе обнаружил, что нет мизинцев на стопах обеих ног. Варианты для Мих Михыча не прошли бесследно.

А на экране телевизора показался ещё один колобок, в отличии от мера он был в рясе от Армани, но речь святого колобка была тоже не долгой. Как только он сказал, что всё это кара небесная за наши грехи, как тут же растаял, только ряса чернильным пятном растеклась по полу.

Я был в ужасе. Быстро выключил телевизор и залез в шкаф, так я прятался в детстве, когда родители оставляли меня одного. В темноте, за пыльными плащами и пальто я сидел и думал, как жить дальше. Ведь, если исчезнет ложь, придётся заново учиться жить, а если ложь останется, то исчезнем мы.

Чужие

«Они в недоумении, потому что вы уже не бежите с ними в тот же омут разгула, и говорят о вас оскорбительно»

(1Петра 4:4)

В нашей деревне Путеево ЧП: семья Фёдора Свистулькина посинела! Ей богу! Вот таки прямо в один миг все посинели! Сам Фёдор, его жена Марфа и трое детишек. Не в том смысле, что померли, а в буквальном, синими стали, как кабачки, с головы до пят. То ли самогон некачественный попался, то ли «Аватара» насмотрелись, то ли «Тайда» вместо манки накушались. Одним словом – ЧП!

Вызвали докторов, те охают-ахают, руками разводят, ничего не понимают, говорят: «Неизвестный феномен». Местный экстрасенс – бабка Акулина говорит, что печень сбой дала надо отвар из майских лягушек в ноябрьской росе сделать и пить по капле с нового года до следующего, через пару лет всё как рукой снимет; короче, на том и порешили, стали мая ждать, чтоб лягушек наловить.

Понемногу к синеве Свистулькиных стали привыкать, к тому же собутыльник он был отменный, опять же, на гармошке так играл, что ноги сами в пляс просились, а его Марфа была первой певуньей на деревне; бывало, подопьёт, как запоёт в три часа ночи, три соседних деревни вокруг просыпаются.

А ещё Свистулькины славились семейными скандалами, было на что посмотреть: мат-перемат, Фёдор окна громит, Марфа посуду об его голову, а дети визжат, как резанные. А тут ещё и в синем цвете всё – кино, да и только!

Прошёл год, майсконоябрьский отвар из лягушек по капельке убывал, а синева не сходила, да и не особо хотелось уже от неё избавляться, ведь Свистулькины стали местной достопримечательностью, на всех свадьбах и гулянках рядом с хозяевами на почётных местах. Опять же, ну и что, что синие, все когда-то посинеем, родные они – путеевские, стало быть, свои.

Но вот однажды уехали Свистулькины в область на какой-то слёт лучших людей края и пробыли там около месяца, а когда вернулись, что-то с ними сделалось не так. Нет, синева осталась, а вот с мозгами прямо беда, какими-то странными они стали.

Первое, что по глазам резануло, одеты странно. Дети все чистенькие такие, в новеньких костюмчиках, Марфа в модном платье, с нафуфыриной причёской, да и сам Фёдор не в промасленной фуфайке, а в пинджаке, галстучке, морда выбрита до синевы, ну, прямо – Ален Делон. Ладно, понятно, с города приехали, так они и на следующий день тоже отутюженные и выбритые до синевы вышли, и через неделю, и через две.

В деревне забеспокоились, что-то с нашими Свистулькиными не так, а когда Фёдор стал от самогонки отказываться, а Марфа ни разу за это время соседей песней не разбудила, да к тому же, ни одного матюка от них за месяц никто не услышал, а только: «Спасибо! Извините! Пожалуйста! Будьте добры!», тут паника началась.

– Их зомбировали там, – заговорческим шёпотом сказал местный пастух Митроха, собирая стадо у края деревни.

– Точно закодировали, – поддержала его Фёкла, здоровенная баба, знавшая всё и вся про всех в деревне.

– А, я знаю, это когда ампулу вшивают и, если выпьешь, то сразу кранты, – сказал счетовод Петрович, которого жена каждое утро выгоняла вместе с Бурёнкой со двора, крича вслед: «Иди мозги проветри, чтобы недостачи не было!»