Эдвард Бис - Вина. Очерк заключенного

• Название: Вина. Очерк заключенного
• Автор: Эдвард Бис
• Жанр: Биографии и Мемуары

История приговоренного к смертной казни. Это не работа интервьюера или репортера, а взгляд самого осужденного на высшую меру наказания. Рассматриваются чувства и мысли смертников; психоз дожидающихся казни; а также состояние уводимых на казнь. Раскрывается понимание того, что именно утаивается от общественности при процедурах казни.

---

Вина Очерк заключенного Эдвард Бис

© Эдвард Бис, 2017

ISBN 978-5-4483-9365-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Событие, которое я хотел бы рассмотреть, произошло в 2004 году. Если взглянуть на факты, то как будто давно: время разрушило не только блок №1, в котором я тогда содержался, но и отдалило меня от всех очевидцев того события на девять лет. Однако я склонен рассматривать время как понятие относительное и некоторым образом абстрактное, а потому не хотел бы приписывать давность произошедшему. К тому же моё индивидуальное восприятие совсем не ощущает давности; для меня всё так же живо, как увиденное и пережитое только вчера.

Бесспорно, я имел представление к тому времени как происходят смертные казни. Что-то я читал об исполнении приговоров в журналах, смотрел документальные съёмки экзекуции на электрическом стуле, видел также художественные фильмы с эпизодами человекоубийства-казни, в которых неплохо подчёркивалась трагическая сторона происходящего. Но всё же от меня не ускользало, что многое во всём этом не досказано, скрыто, либо наиграно режиссёрами. Я даже видел интервью со смертником за несколько часов до исполнения казни, где арестант лет тридцати с очень светлой кожей на лице и руках, по-видимому, долго не видевшей солнца, отвечал на вопросы.

«Как вы себя чувствуете?» – спрашивал интервьюер, подавшись вперёд и стараясь выразить соучастие как только можно.

Опрашиваемый сначала тряс головой, вяло жестикулировал неопределёнными сигналами, как будто подбирая ощущения, немного пробегая глазами по предметам и, вроде нащупав ответ, говорил: «Нормально», – и снова тряс головой, глядя уже на берущего интервью. Тот же, как учит психология, так же тряс головой в ответ, склонившись к нему, но оставаясь всё же на почтительном расстоянии.

«Да, да… я вас понимаю…» – говорил он всем своим видом. Но понимал ли он? Хрен с коромысло! Как можно понять ощущение убиваемого за несколько часов до казни?! Такое интервью с идиотскими вопросами, подобными: «Как вы себя чувствуете?» «А что по этому поводу думаете?» – вообще ничего не проясняло.

Мне лично не хватало чего-то, чего я и сам не знал, но без чего не складывалась целевая картина. Исполнитель казни, дававший интервью для печати, выражал свои мысли и чувства. В документальном кино отдавалось предпочтение фиксации технических моментов, в художественных же фильмах актёры хоть и играли роль очень хорошо, но выражали, по-моему, эмоциональное состояние казнённых и дожидающихся своей очереди некоторым образом не так, как следовало бы. Возможно, в связи с этим у меня уже на воле сложилось понимание, что в массах наличествует искажённое представление о процедурах казни, её назначении и её целях. Я же находился в массах и без какого-либо энтузиазма хотел знать соль. Не то чтобы я стремился к этому, а так… помню, раз закралась мыслишка: «Как там, на самом-то деле? Почему? Зачем?»

Повторюсь, я не стремился к таким знаниям, но, по всей видимости, допустил более значительную ошибку, приведшую меня в death row: я зарекался от тюрьмы. Оказавшись же в рядах смертников, я, как и большинство осуждённых, признал главное, что представлял ранее что угодно, но не то, не так и не таким образом.

Во-первых, как и я сам, многие воображали одиночные камеры либо двушки. Во-вторых, никто не допускал, что смертников может быть такое количество! В-третьих, условия содержания в категории и стандарты не вписывались. Но здесь я отступлюсь, да простит мне уважаемый читатель, описывать бытовуху не буду. Не сумею. Боюсь, не осилю. Да и свербит от воспоминаний такого, что, разговаривая иногда между собой, мы единогласно признавали главное: описать или рассказать всё в нюансах невероятно сложно, но если кому-нибудь всё же удастся это сделать, то ему, скорее всего, не поверят.

О нет, в этом нет ничего ужасного, абсолютно ничего. Там где люди – всё по-людски. Но теснота, в которой единовременно оказываются сотни осуждённых, меняет не только психику, но и само отношение к быту, и это вот отношение достойно обитателей дома умалишённых, а не здоровых людей. А именно, когда прибывает новенький, то хоть и не сразу, но въезжает, что рассуждать ему надо с теми людьми как тугому, иначе не поймут, а поступать в тех условиях как чокнутому, иначе не одобрят.

Блок номер один тюрьмы Банг-Кван тогда ничем не отличался от других блоков. В нём стояло однотипное двухэтажное здание с решётками, в котором на ночь запирались заключённые. Первый этаж, так же как в блоке номер два, был под смертниками. В камерах того времени содержалось от 21 до 24 человек. Кто знает тайский обычай расположения невольников на полу, не допускающий кроватей, столов, табуреток или тумб и представляет метраж камер, что-то около 3,80x7,40 метров, включающий мизерный санузел в углу с очком в полу и танком воды, тот поймёт, в какой тесноте находились люди.

Я помню цифру 503, означающую количество смертников в нашем блоке. По моему наблюдению, это была максималка, обычно цифра прыгала между 460 и 490.

В камере, где я содержался, было 20 человек. Это была некая привилегия для нас. Но, тем не менее, когда все ложились, передвигаться до дальняка приходилось на цыпочках, чтобы не наступить на чужую конечность.

Раз, заглянув в камеры, в которых содержалось по 23—24 человека, я вернулся немного не в себе и сразу обратился по-русски к семейнику эстонцу: «Е… нуться! Как они вообще там умещаются?»

– Тебе не по..уй? – ответил он.

– Люди же. Не звери.

– Если тебе жалко, то ты можешь поменяться с кем-нибудь местами. Ты – туда, а кто-нибудь оттуда – сюда.

Мне был преподнесён урок необходимости ценить хоть какое-то отличие или комфорт, без стеснений подчёркивая этим своё положение и безразличие к худшему. Ведь ещё Лев Толстой подмечал: «Если мне действительно жалко лошадь, которая меня везёт, то я должен с неё слезть». Получалось, что мне их не жалко? Не знаю. Но выходило, что жалеть надо в первую очередь самого себя и, по крайней мере, ближнего, но никак не дальнего.

Эстонец был единственным русскоговорящим вышкарём. К моему прибытию в ряды он провёл уже 6,5 лет в неволе, из которых 4 года дожидаясь решения первого суда и два с половиной – как положено было тогда смертникам – в кандалах. Он уже видел несколько раз, как забирали людей из камер для казни и поделился со мной своими знаниями.

Не берусь судить, по каким приметам или слухам, но дожидающиеся своей очереди удивительно точно подмечали день экзекуции, определяя казнь за несколько часов! Как? Все секреты в могиле. Бывала, конечно, ложная паника, но и в этом случае среди немногих, так как казнь наверняка, а не «возможно» или «может быть», подмечалась особыми приметами.

Очереди же дожидались те лица, у которых решение верховного суда осталось без изменений, и в течение года после его окончания, максимум полтора, королём не даровалось помилование. Да, помилование становилось последним шансом для таких людей, и если через полтора года после отправки ими петиции не было результатов, то они начинали настраиваться психически и подготавливаться умственно к уходу.

Каждый будничный день, с 16.00 до 16.30, они прислушивались к шорохам и проглядывали с помощью маленьких зеркалец центральную дверь, ведущую в коридор. Объясню коротко. Все смертники заполняли свои камеры с 14.30 до 14.50. До трёх часов дня, как правило, происходил подсчёт голосов с запиранием камер, после чего входная коридорная дверь запиралась снаружи. Движения в тюрьме, тем не менее, к этому времени не заканчивались: пожизненно осуждённые начинали заходить в свои камеры после 15.30 и, как правило, укладывались до 16.00. После этого времени считалось, что ни одного заключённого вне камер не было. И после этого через 15—20 минут, а именно в 16.15—16.20, опять же, как за правило, появлялись надзиратели в чёрной форме. Чёрный цвет униформы, отличный от светло-бежевого, в котором обыденно ходят надзиратели, не оставлял никакого сомнения в причинах такого внезапного посещения. А появлялись они, как определил позже я сам, как реальные духи: отворяя коридорные двери без лязга и ступая мягко, без единого звука.

Центральные двери, говоря начистоту, были даже не дверьми, а арматурными двустворчатыми воротами, которые, по моему усмотрению, открыть, не звякнув или не скрипнув металлом, мог только обученный этому специалист. Вот чтобы не пропустить появление смертоносного отряда, а именно встретить его эмоционально подготовленными, данные категории вышкарей и проделывали вышеописанные коридорные проглядывания и прислушивания.

К моменту описываемого случая в большинстве камер находилось по одному или даже несколько человек, чьи петиции на помилование рассматривались более полутора лет. Каждый из таких понимал, что теоретически может стать кандидатом.