Ф. Брокгауз - Энциклопедический словарь (С)

• Название: Энциклопедический словарь (С)
• Автор: Ф. Брокгауз
• Издательство: Русское слово
• Жанр: Энциклопедии
• Год: 1996

---

Немного, вообще, найдется писателей, которых ненавидели бы так сильно и так упорно, как Салтыкова. Эта ненависть пережила его самого; ею проникнуты даже некрологи, посвященные ему в некоторых органах печати. Союзником злобы являлось непонимание. Салтыкова называли «сказочником», его произведения – фантазиями, вырождающимися порою в «чудесный фарс» и не имеющими ничего общего с действительностью. Его низводили на степень фельетониста, забавника, карикатуриста, видели в его сатире «некоторого рода ноздревщину и хлестаковщину, с большою прибавкою Собакевича». С. как-то назвал свою манеру писать «рабьей», это слово было подхвачено его противниками – и они уверяли, что благодаря «рабьему языку» сатирик мог болтать сколько угодно и о чем угодно, возбуждая не негодование, а смех, потешая даже тех, против кого направлены его удары. Идеалов, положительных стремлений у С. по мнению его противников, не было: он занимался только «оплеванием», «перетасовывая и пережевывая» небольшое количество всем наскучивших тем. В основании подобных взглядов лежит, в лучшем случае, ряд явных недоразумений. Элемент фантастичности, часто встречающийся у С., нисколько не уничтожает реальности его сатиры. Сквозь преувеличения ясно виднеется правда – да и самые преувеличения оказываются иногда ничем другим, как предугадыванием будущего. Многое из того, о чем мечтают, например, прожектеры в «Дневнике Провинциала», несколько лет спустя перешло в действительность. Между тысячами страниц, написанных С., есть, конечно, и такие, к которым применимо название фельетона или карикатуры – но по небольшой и сравнительно неважной части нельзя судить о громадном целом. Встречаются у Салтыкова и резкие, грубые, даже бранные выражения, иногда, быть может, бьющие через край; но вежливости и сдержанности нельзя и требовать от сатиры. В. Гюго не перестал быть поэтом, когда сравнил своего врага с поросенком, щеголяющим в львиной шкуре; Ювенал читается в школах, хотя у него есть неудобопереводимые стихи. Обвинению в цинизме подвергались, в свое время, Вольтер, Гейне, Барбье, П. Л. Курье, Бальзак; понятно, что оно взводилось и на С. Весьма возможно, что при чтении. С. смеялись, порою, «помпадуры» или «ташкентцы»; но почему? Потому что многие из читателей этой категории отлично умеют «кивать на Петра», а другие видят только смешную оболочку рассказа, не вникая в его внутренний смысл. Слова С. о «рабьем языке» не следует понимать буквально. Бесспорно, его манера носит на себе следы условий, при которых он писал: у него много вынужденных недомолвок, полуслов, иносказаний – но еще больше можно насчитать случаев, в которых его речь льется громко и свободно или, даже сдержанная, напоминает собою театральный шепот, понятный всем постоянным посетителям театра. Рабий язык, говоря собственными словами С., «нимало не затемняют его намерений»; они совершенно ясны для всякого, кто желает понять их. Его темы бесконечно разнообразны, расширяясь и обновляясь сообразно с требованиями времени. Есть у него, конечно, и повторения, зависящая отчасти от того, что он писал для журналов; но они оправдываются, большею частью, важностью вопросов, к которым он возвращался. Соединительным звеном всех его сочинений служит стремление к идеалу, который он сам (в «Мелочах жизни») резюмирует тремя словами: «свобода, развитие, справедливость». Под концом жизни эта формула кажется ему не достаточною. «Что такое свобода», говорить он, «без участия в благах жизни? Что такое развитие, без ясно намеченной конечной цели? Что такое справедливость, лишенная огня самоотверженности и любви»? На самом деле любовь никогда не была чужда С.: он всегда проповедовал ее «враждебным словом отрицанья». Беспощадно преследуя зло, он внушает снисходительность к людям, в которых оно находит выражение часто помимо их сознания и воли. Он протестует, в «Больном месте», против жестокого девиза: «со всем порвать». Речь о судьбе русской крестьянской женщины, вложенная им в уста сельского учителя («Сон в летнюю ночь», в «Сборнике»), может быть поставлена, по глубине лиризма, наряду с лучшими страницами некрасовской поэмы: «Кому на Руси жить хорошо». «Кто видит слезы крестьянки? Кто слышит, как они льются капля по капле? Их видит и слышит только русский крестьянский малютка, но в нем они оживляют нравственное чувство и полагают в его сердце первые семена добра». Эта мысль, очевидно, давно овладела С. В одной из самых ранних и самых лучших его сказок («Пропала совесть») совесть, которою все тяготятся и от которой все стараются отделаться, говорит своему последнему владельцу: «отыщи ты мне маленькое русское дитя, раствори ты передо мной его сердце чистое и схорони меня в нем, авось он меня, неповинный младенец, приютит и выходит, авось он меня в меру возраста своего произведет да и в люди потом со мной выйдет – не погнушается... По этому ее слову так в сделалось. Отыскал мещанишка маленькое русское дитя, растворил его сердце чистое и схоронил в нем совесть. Растет маленькое дитя, и вместе с ним растет в нем и совесть. И будет маленькое дитя большим человеком, и будет в нем большая совесть. И исчезнут тогда все неправды, коварства и насилия, потому что совесть будет не робкая и захочет распоряжаться всем сама». Эти слова, полные не только любви, но и надежды – завет, оставленный С. русскому народу.

В высокой степени своеобразны слог и язык С. Каждое выводимое им лицо говорит именно так, как подобает его характеру и положению. Слова Дерунова, например, дышат самоуверенностью и важностью, сознанием силы, не привыкшей встречать ни противодействия, ни даже возражений. Его речь – смесь идейных фраз, почерпнутых из церковного обихода, отголосков прежней почтительности перед господами и нестерпимо резких нот доморощенной политико-экономической доктрины. Язык Разуваева относится к языку Дерунова, как первые каллиграфические упражнения школьника к прописям учителя. В словах Фединьки Неугодова можно различить и канцелярский формализм высшего полета, и что-то салонное, и что-то Оффенбаховское. Когда С. говорит от собственного своего лица, оригинальность его манеры чувствуется в расстановке и сочетании слов, в неожиданных сближениях, в быстрых переходах из одного тона в другой. Замечательно уменье Салтыкова приискать подходящую кличку для типа, для общественной группы, для образа действий («Столп», «Кандидат в столпы», «внутренние Ташкенты», «Ташкентцы приготовительного класса», «Убежище Монрепо», «ожидание поступков» и т. п.). Мало таких нот, мало таких красок, которых нельзя было бы найти у С. Сверкающий юмор, которым полна удивительная беседа мальчика в штанах с мальчиком без штанов, так же свеж и оригинален, как и задушевный лиризм, которым проникнуты последние страницы «Господ Головлевых» и «Больного места». Описаний у С. немного, но и между ними попадаются такие перлы, как картина деревенской осени в «Господах Головлевых» или засыпающего уездного городка в «Благонамеренных речах».

Собрание соч. С. с приложением «Материалов для его биографии», вышло в первый раз (в 9 т.) в год его смерти (1889) и выдержало с тех пор еще два издания.

Литература о С, P., "Литературная деятельность С. " («Русская Мысль» 1889 г. № 7 – перечень соч. С.); «Критические статьи», изд. М. Н. Чернышевским (СПб., 1893); О. Миллер, «Русские писатели после Гоголя» (ч. II, СПб., 1890); Писарев, "Цветы невинного юмора (соч. т. IX); Добролюбов, соч. т. II, Н. К. Михайловский, «Критические опыты. II. Щедрин» (М., 1890); его же, «Материалы для литературного портрета С.» («Русск. Мысль», 1890 г. М. 4); К. Арсеньев, «Критические этюды по русской литературе» (т. 1, СПб., 1888); его же «М. Е. С. Литературный очерк» («Вестн. Европы», 1889 г. № 6); статья В. И. Семевского в «Сборники Правоведения», т. I; биографии Салтыкова, С. Н. Кривенко, в «Биографической библиотеке» Павленкова; А. Н. Пыпин, «М. Е. Салтыков» (СПб., 1899); Михайлов, «Щедрин, как чиновник» (в «Одесском Листке»; выдержки в № 213 «Новостей» за 1889 г.). Автограф письма С. к С. А. Венгерову, с биографическими сведениями, воспроизведен в сборнике «Путь-дорога», изданном в пользу нуждающихся переселенцев (СПб., 1893). Соч. С. существуют и в переводах на иностранные языки, хотя своеобразный стиль С. представляет для переводчика чрезвычайные трудности. На нем. яз. переведены «Мелочи жизни» и «Господа Головлевы» (в универсальной библиотеке Реклама), а на французский – «Господа Головлевы» и «Пошехонская старина» (в «Bibliotheque des auteurs etrangers», изд. «Nouvelle Parisienne»).

К. Арсеньев

Салтыков Петр Семенович

Салтыков (граф Петр Семенович) – ген.-фельдмаршал; службу начал в 1714 г. рядовым солдатом гвардии и был отправлен Петром Великим во Францию, для обучения мореходству. Участвовал в шведской войне 1742 г. Во время семилетней войны, в 1759 г., был назначен главнокомандующим русскою армиею и одержал победы над пруссаками при Цюлихау и при Кунерсдорфе. Последняя победа доставила ему фельдмаршальский жезл. Во время кампании 1760 г. он заболел и сдал начальство ген. Фермеру, но в 1762 г. опять вступил в командование армиею и начальствовал ею до окончания войны; затем назначен был присутствовать в сенате, а в 1763 г. – главнокомандующим в Москву. В 1771 г., когда там стала свирепствовать чума, С. уехал из столицы, чем навлек на себя гнев Екатерины II. В 1772 г. он оставил службу и в том же году умер. Сын его, граф Иван Петрович (1730-1805), участвовал в семилетней войне и в первой войне с турками; с 1784 г. был ген. губернатором владимирским и костромским; в 1790 г., командуя войсками, действовавшими в Финляндии против шведов, блистательно окончил кампанию. В 1795 г. С., вследствие ссоры с Румянцевым, вышел в отставку, но через год назначен киевским губернатором, а затем произведен в ген.-фельдмаршалы, с назначением ген. инспектором всей кавалерии в главнокомандующим украинскою армией. С 1797 по 1804 г. был военным губернатором Москвы.