Михаил Чулков - Русские сказки, богатырские, народные

• Название: Русские сказки, богатырские, народные
• Автор: Михаил Чулков
• Жанр: Сказка
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-85689-161-3

Впервые в России спустя 250 лет после первого издания в 1778 году публикуется полный свод русских сказок Василия Лёвшина и Михаила Чулкова. Печатавшиеся ранее отдельными вкраплениями в сборники, эти сказки, восхищавшие Пушкина и Жуковского, сами послужили литературной основой множества других сказок и дали массу сюжетов русским сказочникам. В нашей книге представлен полностью 10-томник сказок Лёвшина-Чулкова, вобравший в одну е-книгу почти 3000 страниц печатного текста. Эти сказки рассчитаны на много-много вечеров чтения каждая, они переходят одна в другую и обмениваются своими героями, и вполне могут быть сравнимы с «русской Шехерезадой».

---

– Я очень доволен вашим послушанием, – отвечал Гассан. – Отпустите всех; ибо я имею необходимость переговорить с вами наедине.

Слова его были соблюдены с крайнею покорностью. Все собрание с великим шумом исчезло, и остался лишь один Пиллардок, которому Гассан приказал открыть то, о чем спрашивал у первого духа.

Пиллардок, подумав недолго, отвечал:

– Милостивейший государь! Не подумайте, чтобы повиновение, коим я вам обязан, принуждало меня открыть таинство, скрываемое до сего часа не только от смертных, но и от духов. Необходимость предпринимаемого вами дела убеждает меня. Строжайшие казни не смогли б были исторгнуть это из уст моих; но я чувствую, что на это есть соизволение самого великого Вирстона, к удовлетворению вашего желания, поскольку от того зависит спасение Падманаба. Не вы первый покушались достать этот меч. Многие прежде вас окончили свои жизни, истощив все возможности проведать о месте, где он хранится. Да хотя бы и проведали, то дерзновение получить его для удовольствования своих страстей, было бы наказано их казнью. Да и я не имел бы о нем ни малейших сведений, если бы не был прежде хранителем острова, на котором покоится этот меч, но и мне под страхом превращения в лягушку, запрещено сообщать об этом, и велено навеки удалиться от этого острова, который потом покрыли воды океана. Можете сами судить, каковы препятствия положены простому смертному! Да и не только невозможность пройти туда водою, кладет пределы к достижению этого желания. Сам остров этот настолько удален отовсюду, что не прежде чем через 1200 лет можно достичь его обыкновенным мореходным плаванием. Вот как сокрыта драгоценная эта вещь, и каковая предосторожность, превосходящая понятие человеческое, положена препятствием к похищению. Так что я вам не могу подать ни помощи, ни совета, разве что сам отнесу вас в жилище Короля духов; где вы от него самого, может быть, получите наставление, как вам туда добраться. И как поступать при извлечении меча. Склонить же короля духов на свою сторону, вы не сможете ни чем иным, разве что излечением единородной его дочери, прижитой им с царевной китайской[44], которая ныне страдает, пребывая в ужасной болезни. Вы сможете исцелить ее, дав ей проглотить всего одну крупинку находящегося у вас праха земли Философского камня. Помощь эта теперь крайне нужна; ибо по тщетным опытам всех сверхъестественных лекарств, осталась она без всякой надежды.

При этих словах дух остановился, ожидая ответа Гассана, который поблагодарив его за уведомление, решил отправиться с ним к Королю духов. Он приказал Кангригану дожидаться своего возвращения в той комнате; ибо он спешил принести благодарность свою Мулом-бабе за данное ею наставление, и взять у неё дозволение к отправке в путь.

Не успел он войти к ней, как увидел её идущую к нему с видом почтения. Удовольствие отразилось на лице ее, когда она узрела Гассана способным к избавлению её брата.

– Любезный Гассан! – сказала она, – не удивляйтесь, что я обхожусь с вами гораздо ласковее прежнего. Теперь вы уже не тот Гассан, коему я возвратила человеческий образ; вы почти равны по силе брату моему. Но, позвольте открыться, вовсе не по должности к знатным людям, оказываю я вам почтение. Неизвестная мне власть; вливает особое к вам чувство, которое вкладывает в мысли мои надежду, что я благодаря вам наконец-то буду освобождена от всех угнетающих мое сердце печалей. Продолжайте же помогать Падманабу, и знайте, что не останется ничего, состоящего во власти моей, от чего бы я не отреклась, чтобы вознаградить вас по его избавлении. Я уверяю вас в том всем, что ни есть святого.

Слова эти придали смелости плененному красотою Гироулы Гассану, изъяснить перед её матерью на словах то, что чувствовал он в сердце; ибо любовная страсть нередко принуждает нас выступать из пределов благопристойности. Почему и отвечал он ей:

– Милости ваши ко мне, высокородная Мулом-баба, столь велики, сколько я недостоин, поскольку был некогда сообщником врагов брата вашего. И если я преуспею в усердном желании моем, способствовать во избавлении его: это не может мне быть засчитано в заслугу, а будет только знаком исправления в моем преступлении… Но если великодушие ваше простирается до такой степени, что можете вы без омерзения взирать на меня… Ах! Сударыня! Простите ли вы смелость? Если я дерзну изъяснить перед вами состояние сердца моего?.. Но язык мой немеет; я уже и так много наговорил, и дерзость моя достойна наказания.

– Продолжайте, – говорила Мулом-баба, понимающая его намерения, – слова ваши не несут мне огорчения, в чем бы они не состояли. Я клянусь в том благополучием моего брата.

Ободренный тем Гассан повергся на колени, и продолжал:

– Вы ведаете, до какой степени может простираться власть всесильной любви; итак представьте вину мою достойную прощения, если я откроюсь пред вами. Прелести беcпримерной Гироулы, вашей дочери, поразили сердце мое с первого взгляда, и овладев моими чувствами, вы сделали меня её вечным невольником. Теперь судьба моя в ваших руках. От соизволения вашего зависит жизнь или смерть моя; я всё сказал.

Он пал к ногам ее, ожидая решения своего жребия. Но Мулом-баба, не допуская его к таковому унижению, говорила:

– Я была бы непризнательна за усердие ваше к нашему дому, являемое вами в столь опасном предприятии и к тому же весьма трудном для избавления моего брата: если бы захотела стать причиной ваших мучений. Склонность ваша к дочери моей составляет верх её благополучия, и я не буду препятствовать действию приятного вашего голоса, которым вы в бытность свою еще птицей, воспламенили её сердце. И в залог верности слов моих, я сейчас даю я вам её руку. – Она кликнула дочь свою, которая вошла к ним, закрытая покрывалом.

Неожиданное свершение желаний Гассана, привело его в такой восторг, что он, считая себя счастливейшим из смертных, не дал Мулом-бабе выговорить, и бросясь к ногам Гироулы, заговорил голосом, наполненным нежности:

– Божественная Гироула! Вы видите у ног своих человека, плененного вашей красотою с первого же брошенного на вас взора. Я изъясняю теперь то, чего вы не могли разуметь из движений и песен моих, когда я был еще птицею. Не ставьте же мне в вину того, что я осмелился просить руки вашей без вашего на то согласия. Почтение, которым я обязан вашему достоинству или, лучше сказать, любовь безнадежная мне в том препятствовала. Но когда счастье мое столь велико, что и родительница ваша на то согласна; то от вас одной зависит совершить мое благополучие или вечное несчастье. Поведайте же мою судьбу.

Гироула пришла в смятение, и стояла безмолвная. Но её мать пришла ей на помощь. Она потребовала от дочери доказательств повиновения, дав согласие на желание Гассана. Она подняла юношу, лежавшего у ног её дочери, и сняв с нее покрывало, обнажила столько прелестей, собранных в лице ее, сколько заключило бы сияние красоты в самой богине любви. Стыд, рассыпавший розы на щеках ее, умножил те прелести, которые проницают во внутренность души. Взор скромный, но решительный, явил Гассану его счастье, хотя был с препровождаем ловами, что благополучие её состоит только в том, что было бы угодно её матери. Все совершилось для счастливого Гассана. Он поцеловал прекрасную руку Гироулы, которую подала ему Мулом-баба.

Он бы еще долго пробыл во сладостном этом восторге, если бы благоразумие не напомнило ему того, что прежде следует оказать услугу Падманабу, и тем, загладив прежний свой проступок, стать более достойным внимания Гироулы и её матери. И так против воли вынужден он был оставить предмет своей нежности, и сказать, что настало время ему начать предприятие, и что не осталось уже ему желать иного, кроме благополучного ему окончания.

– Ступай же, сын мой, – говорила ему Мулонбаба; – я не буду называть тебя иначе с этого времени: иди совершить наше общее желание! От твоей неустрашимости и любви к Гироуле все зависит. Но для отвращения некоторых неудобств в пути твоем, возьми этот пузырек, – продолжала она, подавая ему склянку. – Одна капля состава, в нем содержащегося, имеет силу избавлять человека от голода и жажды. Прощай же и знай, что отсутствие твое будет нам чувствительно.

Гироула, хотя ничего не говорила; но взоры её яснее слов показывали, насколько тягостно ей его отбытие. Гассан поцеловав руки их, вышел, и поспешил к началу своего предприятия.

* * *

Дух Пиллардок дожидался его в комнате. Гассан принял несколько капель состава, данного ему Мулом-бабой; от чего почувствовал приумножение отваги и силы.

– Начинай свое дело, неси меня к Королю духов, – сказал он Пиллардоку.

Пиллардок с великим подобострастием посадил его к себе на руку, и выйдя вон, поднялся кверху, рассекая воздух с невообразимой скоростью. Величие земного шара тотчас скрылось из глаз Гассана. Он видел его малой точкой, блистающей в пространстве эфира. Менее двух часов спустя Пиллардок, достигнув столицы короля духов, начал опускаться книзу с быстротой пущенной из лука стрелы, и любой другой, кроме Гассана, задушен бы был воздухом в этом путешествии; но его охраняли капли Мулом-бабы. Вскоре узрел он хребты гор, которые, казалось, гордились своей вышиной достигнуть ночного светила. Чем ниже они спускались, тем слышнее становился Гассану шум ужасных бездн кипящей воды. Волны бросало выше гор, между которыми море это, или лучше сказать страшная пучина находилась. В это место, способное одним видом своим принести человеку смертельный страх, дух, опустившись, погрузился вместе с Гассаном. Как ни бесстрашен он был, но можно ли не трепетать сердцу, увидевшего очевидную погибель? Он содрогнулся, и мысленно уже укорял духа в измене, возлагая на него желание утопить его в водах это клокочущей пропасти, как почувствовал, что ему и в воде, столько же свободно было дышать, как на свежем воздухе, и что сама вода и к платью его не прикасалась.