Т. Дрыжакова (Легошина) - Эхо прошедшей войны. В год 60-летия Великой Победы. Некоторые наиболее памятные картинки – «бои местного значения» – с моей войны

• Название: Эхо прошедшей войны. В год 60-летия Великой Победы. Некоторые наиболее памятные картинки – «бои местного значения» – с моей войны
• Автор: Т. Дрыжакова (Легошина)
• Жанр: Биографии и Мемуары

Это книга воспоминаний о Великой Отечественной войне. Она написана участницей тех давних уже событий. Читатель увидит войну глазами совсем ещё молодой девушки, которая провожала на фронт родных и друзей, рыла окопы в тылу, а потом и сама прошла фронтовыми дорогами через Украину до самой Германии. Она мёрзла и голодала, попадала под бомбёжки, теряла однополчан. Но всё-таки дождалась Победы в войне, которая так круто изменила её жизнь, жизнь её ровесников, изменила жизнь всей страны и всего мира.

---

Учебный год промучили, получили аттестаты. Возвращаясь с выпускного вечера в 6 часов утра, встретила маму с известием, что меня посылают на строительство военного аэродрома в Бессоновке. Теперь к тяжёлым работам прибавились ещё и ежедневные поездки на пригородном поезде – в 3 часа утра туда, в 11 вечера оттуда. Сил не хватало даже на чтение писем от знакомых ребят с фронта, о которых мне сообщала Варя, младшая сестра. Я её спрашивала, что пишет, и довольствовалась её ответами, а чтоб возмутиться, почему она читает чужие письма, мне и в голову не приходило, – наоборот, я была ей благодарна за внимание и помощь.

Как родная меня мать провожала

После окончания курсов бухгалтеров вернулась я в свой родной колхоз, и определили меня на должность не бухгалтера, а всего лишь счетовода. Ладно, думаю, будет меньше ответственности. Святая простота! Вот от неё-то меня как раз никто освобождать и не собирался. Сразу же столкнулась с проблемой – несоответствием между тем, чему учили и тем, что делали. На все мои возражения реагировали снисходительной улыбочкой, какая, мол, ты ещё совсем дурочка. Дурочкой я себя не считала, пожаловалась отцу. В результате переговоров «на высшем уровне» пришли к соглашению: заставлять подписывать незаконные документы меня больше не будут, а такая я им не нужна была. Меня стали использовать не по назначению. Я и учётчик, и бригадир, и пропагандист-агитатор, то есть, работала непосредственно с людьми. Меня это устраивало, а ходить в поле даже нравилось.

Другая проблема посложнее. Меня угнетало осознание того, что я всё время нахожусь под прицелом любопытных и даже косых взглядов – мне завидуют, мной попрекают, а больше недоумевают, почему это я столько времени дома. Особенно страдали мои родители, им приходилось по-своему защищать меня и оберегать. К нам в дом по вечерам стали наведываться работники райвоенкомата, особенно зачастил один помоложе, и его каждый раз угощали чем бог послал. Думаю, неспроста тратились мои старики на угощенье для него. На мой прямой вопрос, зачем они делают это, отец смущённо ответил, что он и корову не пожалеет, лишь бы отстоять меня от них. Такая перспектива не устраивала меня, и я спросила его: «Ну, а дальше-то, что? Дом продашь?» Вроде убедила.

Теперь мама. Как только я приходила домой – днём ли, вечером ли – она тут же отправляла меня в амбар «отдохнуть» или «не мозолить глаза людям». На этой почве у нас с ней стали возникать серьёзные разногласия: она меня посылает в амбар – я возмущаюсь – она сердится. И вот однажды, когда в очередной раз она собиралась отправить меня в амбар, я пригрозила, что, если она не перестанет меня прятать, я сама пойду в военкомат и попрошусь на фронт. Надо же было мне сказать такое и уйти, оставив её в душевном смятении, а немного позже мне самой пришлось пережить нечто подобное.

По дороге в Грабово я встретила нарочного из сельсовета с повесткой для меня, которую он мне и вручил. Завтра в 8 часов утра с вещами явиться на сборный пункт в Бессоновку. Господи, думаю, ведь не поверит она мне, когда увидит меня с повесткой в руках, подумает, что это я сама её выпросила. Что же делать? Оправившись от минутного замешательства, отдаю повестку обратно посыльному и прошу отвезти её к нам домой и не говорить, что встретил меня. Когда же вечером я вернулась домой, мама сама подала мне повестку.

Сборы – коротки: сообщила отцу, сходила к подруге Вале Долговой проститься, а вернувшись домой, застала здесь брата Василия, приехавшего в 10-дневный отпуск после ранения. Набежали родные, соседи – все рады видеть живого фронтовика. Сели за стол, и непонятно было, встречу ли отмечают, проводы ли – всё смешалось как в доме Облонских. Мне показалось, что радости было гораздо больше, чем печали, и это не удивительно, ведь столько пришлось пережить родителям за жизнь любимого сына.

Обо мне вспомнили только утром. Брат оглядел меня критическим взглядом и спросил, далеко ли я собралась в таком виде. На фронт? В туфельках на каблучке? В нарядном платье? Засуетились мои сёстры, мама – раздели меня и вновь одели, теперь уже во всё новое, простое и крепкое. Потом, на фронте, когда нас очень долго не обмундировывали, эти добротные вещи сослужили мне добрую службу.

Всей гурьбой отправились в Бессоновку пешком, а тем временем весть о приезде брата успела распространиться на всю округу, и нас ожидали почти у каждого дома нашей многочисленной родни. Вместо 8-ми утра мы прибыли только к вечеру и, ещё не доходя до военкомата, услышали крики: «Счетовод из „Сталина“! Счетовод из „Сталина“!» Значит, меня здесь давненько ждут. Объясняться с военкомом пошёл мой брат – фронтовик, выше его по званию, – и тот спустил тормоза: перестал грозить мне трибуналом, и даже отпустил ночевать домой, только с тем, чтоб уже завтра без опозданий явиться на сборный пункт прямо в Пензу.

Провожала меня утром рано к поезду крёстная Свистунова, мама не могла, лежала с тяжёлой головной болью после всех волнений. В Пензе нас продержали несколько дней, в один из которых навестила меня мама и обещала приехать проводить. Не приехала, и никто не приехал, я была единственной, кого никто не провожал на фронт. Надо ли писать, что мне было не по себе?.. Писать просили? Не дождётесь! С тем и уехала. Это потом я узнала, что в семье произошло ЧП со старшей сестрой, и родители срочно решали эту проблему.

Угроза моя в отношении родителей продержалась до первого боевого крещения. Перед лицом смертельной опасности она мне показалась такой мелкой и незначительной, и я обещала, что сразу напишу домой, если, конечно, останусь жива. Написала сразу же.

Мы едем, едем, едем…

Погрузились в эшелон, отправляемся на фронт. Хоть и не сумели мои родители приехать проводить меня, как обещали, продуктами снабдили заранее: насушили сухарей, напекли булочек. Выдали нам и сухой паёк – сухари на несколько дней. Зачем они мне, подумала я, у меня есть свои, белые. Да, пожалуйста, берите, сколько хотите. Они, мои новые попутчицы, и брали, сколько хотели, так что через несколько дней у меня ничего не осталось – ни своих, ни казённых. По времени мы давно должны были добраться до места назначения, а мы всё ещё в пути, и конца этому пути не видать. В дороге нас покормили всего один раз – в Тамбове. У кого-то ещё что-то из припасов осталось, и они потихоньку в уголке жевали, у меня же – совсем ничегошеньки. И я не помню, чтобы кто-то со мной чем-нибудь поделился. Впрочем, и делиться-то было нечем – всё, что взяли из дома, и паёк, и сухари, всё съели. Так и ехали голодные до Казачьей Лопании – станции недалеко от Харькова, запомнилась она мне на всю оставшуюся жизнь.

Поезд остановился, и мы увидели женщин, направляющихся к нашему вагону. В руках у каждой был хлеб. Мы зачарованно глядели на него: маленькие буханочки хлеба. Наконец сообразили, зачем женщины идут к нам. Девочки быстро начали рыться в своих мешках, вытаскивая оттуда свои «лишние» вещи, чтобы обменять их на хлеб. А я всё смотрела на одну буханочку – совсем маленькая, скорее булочка, но такая белая, пышная, румяная, что у меня даже дух от волнения перехватило. Достала и я своё новое красивое платье, которое зачем-то положила в мешок, и выменяла его на эту буханочку. От счастья у меня слёзы на глаза навернулись. Прижимаю её к себе, но не трогаю, потому как женщина не уходит от вагона, а всё со всех сторон разглядывает моё платье. Вроде бы, она довольна своим обменом, но я смотрю на неё ещё со страхом: вдруг раздумает и заберёт мой хлеб обратно. Вот тогда я точно бы не пережила такого обмана. Наконец она ушла, а я вздохнула полной грудью и стала причащаться.

В Харькове нас должны были встретить представители 14-ой железнодорожной бригады, но пока никого нет, и мы остаёмся в вагоне всё такие же голодные. Той булочкой только аппетит раздразнила, да и когда это было?..

Через раскрытую дверь вагона недалеко от станции увидели базар, «толкучку»: мозг наш заработал напряжённо, хотя хорошо понимаем, что лишних вещей ни у кого из нас не осталось. Что же делать?.. И тут одна из нас – энергичная, решительная – первая ответила на этот вечный вопрос. Она велела нам всем вытряхнуть содержимое вещмешков на нары, и сама начала рыться в наших вещах и отбирать всё, что могло представлять хоть какую-то ценность. У меня, например, забрала две новые сорочки, а мне взамен бросила одну, чужую и ветхую; забрала мою новую блузку, а взамен уже ничего не дала – велела сказать спасибо, что оставила мне мой вельветовый жакет. Так я его надевала потом прямо на старенькую сорочку, а когда, наконец, получили обмундирование, расплатилась им с хозяйкой за ужин.

В общем, набрали тряпок со всех понемногу, отнесли на базар, продали и на вырученные деньги купили хлеба. Разделили на всех и заморили червячка. Стало чуть веселее ждать встречи со своей судьбой. Наконец-то дождались. За нами приехали на машинах, но прежде чем погрузить, нас накормили обедом. В кои-то веки мы, кажется, досыта наелись и, счастливые, отправились навстречу своим невесёлым приключениям.