Елена Иваницкая - Делай, что хочешь

• Название: Делай, что хочешь
• Автор: Елена Иваницкая
• Жанр: Русское современное

Эскапизм – бегство, спасение от реальности. Эскапистский роман «Делай, что хочешь» уносит читателя в страну без названия, в романтическую местность, где неспокойную границу охраняют мужественные ополченцы.

Какая эпоха? Ополченцы скачут на лошадях и стреляют из карабинов. Сюда спасается от своей реальности герой романа Алекс, молодой юрист из столицы. Он бежит от праздности и от диктата родителей…

Вот что удивительно: в романе Елены Иваницкой эскапизм оказывается лучшим способом с головой окунутся в реальность. Это случится и с героями романа и с читателем.

Видимо, чтобы проникнуть в современную действительность и человеческую природу, необходимо «спастись от реальности» и взглянуть на нее со стороны.

---

– Вот, дедушка, дай ему, пусть ставит свой сапог!

Мы рассмеялись. А она заметила мои щегольские сапожки.

Прелюдия окончена, надо заводить беседу. Первые такты – мои.

– Хотелось бы расспросить вас…

– Да уж понимаю. Спрашивай, все расскажу.

Старикам нужны не вопросы, а слушатель. Я потянул паузу. Отложив топор и взявшись за стакан, он посмотрел на меня с предвкушением долгого повествования.

– Нет, ты не думай. У нас хорошо. Жить можно. Тебе понравится.

«Понеслось…» – подумал я. Неисчерпаем и однообразен набор неопределенностей, смысла которых я никогда не мог понять. Для полноты мог бы добавить еще одну сентенцию, например – «больно, но терпимо».

А он словно подслушал:

– Поживешь и скажешь: беда здесь у нас, но терпимо.

Я постарался не усмехнуться, но он неожиданно разулыбался.

– А, подглядывает? Дразнит тебя? – Он погрозил пальцем внучке за окном. – Бойкий ребенок. Ты не обижайся. По ней видишь, справляемся. Когда совсем плохо, дети не такие… Я тебе вот как скажу: у нас жизнь правильная. У нас свобода. Не то, что у вас. Что так смотришь? Говорю – у вас и у нас? В одной стране живем. А так и есть. У вас законы приставучие, но необязательные. На пользу чиновникам, кто наблюдает за неисполнением. Твой родственник, Старый Медведь, так говорит. Я так и не понял, кем он тебе приходится. Чего толком не объяснишь? … А у нас закон строгий. По военному времени. Двери можешь вообще не запирать. У нас не воруют. Забудешь где-нибудь кошелек, вспомни, где оставил, приходи, там и лежит. Не вспомнишь, подберут, весь город на ноги поставит: кто кошелек потерял? И вернут. А чтобы убийство, разбой или девочку обидели, так даже не думай. Не бывает. Но знай: у вас смертной казни нет, а у нас есть. Даже без суда и следствия. Пристрелят на месте или повесят на площади.

– За что?

– Сам понимаешь за что.

– За воровство тоже?

– Если во время военных действий. Подумай головой, человек в бою, а какая-то нелюдь его дом грабит.

– Без суда и следствия?

– Здесь граница.

– Публичные казни? И дети видели?

Старик как-то поскучнел, а до сих пор излагал гордо.

– Это давно было. Скоро после событий. Дети тогда и не такое видали. Кто жив остался. И я тебе вот как скажу. Или уж ты совсем против смертной казни, тогда я тебя поспрашиваю кое о чем, а ты отвечай мне. А если не против, то сам себе отвечай: это что, правильнее, чтобы палач где-то там его прикончил, а ты и не видел? У нас нет палачей.

– А кто же?..

– Кто сам так решил.

– И за дезертирство?

– Какое дезертирство? У нас ополчение. Народная милиция. Не уверен в себе, боишься – не записывайся. Не выдержал, не можешь, не по силам – выпишись. Все поймут, никто слова не скажет. А в бою струсил, сбежал – дело другое. Тут уже не тебе, а с тобой никто не скажет слова. Как жить будешь? Да и нет у нас трусов. У нас люди хорошие, вот увидишь.

Анита выглянула через ограду, легко подтянулась и уселась наверху.

– Скажу тебе. Если опасность, люди серьезно живут. А настанет красота и покой, распояшутся, поди, начнут грызть друг друга. Что скажешь?

Ничего странного и нового в этой мысли не было.Духовная мобилизация общества. Сплотимся ради будущего. Может, настоящая опасность только здесь, но о границе наши газеты предпочитают помалкивать.

Однако, с бедой кончится и самоуправление… и тогда

– … получите наместника и те самые приставучие законы.

– А вот и нет. У нас гарантии. На все годы послевоенного восстановления – прежние нормы. Наместник-то и сейчас есть. Мы же к южному округу относимся. Только он сам по себе, а мы сами по себе.

Старик смотрел совсем довольным. О том, что гарантии гроша ломаного не стоят, я промолчал, естественно.

Если он видел мои вчерашние выходки, сейчас «предостережет по-отечески». И точно.

– Ты вино-то пей. Коньяк проклятый брось, забудь про него совсем. У нас места виноградные. Все заново насадили. Уже и винодельни есть настоящие. Пей смело, одна польза.

Я выпил. Старик начал о повседневном. У семьи сад, половина винодельни, а еще ягодное вино, яблочное, – дело новое, но хорошо началось. Где привыкли с виноградом работать, там и с ягодами удается. Ничего, жить можно. Я решил оставить его в торжественных размышлениях и распрощался, сказав, что мы еще не раз вернемся к этому разговору. Забытая Анита с досадой перекинула через ограду стройные ножки в красных туфельках на каблучке и спрыгнула, только алая юбка взметнулась. Но я удалялся, как будто ничего не заметил.

В столярную мастерскую идти было неприятно в ожидании откровенных или спрятанных косых взглядов. Принял вид сухой и деловитый, но встретили меня простодушно-радушно. Тоже налили стакан, подставили новенький плетеный стул – «Вот, сами испробуйте» – и я, как загипнотизированный, час и другой и, кажется, третий следил за размеренной, молчаливой работой мастера и подмастерья.

Пообедать заглянул в подвернувшийся кабачок, а возвращаясь, свернул куда-то не туда и оказался на самой окраине. В густо заросшем овраге шумел полноводный ручей, горбатый мостик с тремя ступеньками вел к последнему ряду домов. Я увидел маленькую площадь, мутно-зеленую воду. На белом постаменте – черного всадника со старым, страшным, изглоданным лицом и гневно-молодым разворотом плеч. Он с угрозой вонзал бронзовый взгляд в мирные ставни на той стороне канала. Его тень черным крылом достигала воды. Вдруг из тени выступила Марта. Изысканно-нарядная, в жемчужно-сером атласном платье с высокой талией, в треуголке из белых кружев и с кружевным зонтиком. Свернутая узлом коса в серебряной сетке. Присмотрелся: а я тоже там? Увидел и себя. Появилась гондола, раздалась баркарола, но эту романтическую пошлость досматривать не стал, а серьезно задумался: может ли в действительности тень памятника так перерезать площадь Сан Дзаниполо, как мне это вообразилось?..

На закате устроился за столиком, любопытствуя, кто ко мне подсядет, в то же время ведя этнографические наблюдения и ожидая возвращения дозора.

Толпа густела. Вечером женщины снимали косынки, да и многие мужчины тоже.

– Людей посмотреть, себя показать? – спросил объявившийся вдруг старик, сдавший мне комнату для конторы. – Вон, полюбуйся, наши молодожены. Какая парочка, а?

Он присел за мой столик. Я оглянулся и увидел до смешного юную и действительно очень яркую пару. Красавица новобрачная была, как двойняшка, похожа на Аниту, такая же черноглазая, крепкощекая, русая, кудрявая, с хитрым вздернутым носиком. Счастливый супруг, совсем мальчишка, с неправильным треугольным лицом и целым вороньим гнездом чернейших волос, был выше ее чуть не на две головы. Совсем некрасивый, но неотразимо сияющий, он по-детски держал ее за руку.

– Она тоже ваша внучка?

– Делли? С чего ты взял?

Странно, что он не видел несомненного сходства. Значит, это здешний тип красоты, круглой, жаркой и лакомой: глазки – вишни, губки – малина, щечки – персик, кудри – орех.

– Не внучка, но знал малыми детьми и его и ее. Феликс сирота, после событий никого родных не осталось. Его город растил. Хороший парень. Ополченец. А у нее отец погиб и дядья. Мать с бабкой сами девочку поднимали. Они портнихи знаменитые и вышивальщицы. И она тоже. Видал, какие нарядные?

Теперь и я обратил внимание на обдуманность местного франтовства. У нее белая вышитая рубашка, красная юбка, украшенная черным сутажом, белые чулки, черные башмачки. У него черные штаны с красными шнурами, как с лампасами, красная рубашка и синяя безрукавка с густой вышивкой.

– Ишь какие счастливые. А вон смотри, кто идет. Сам Дон Дылда. Герой. Лучший стрелок на границе. У него, как в сказке, пули заговоренные. А вообще-то он телеграфист. Начальник нашего почтового участка.

Я удивился, что герой носит такое непочтительное прозвище. Хотя про себя признал, что убедительное: он был нескладный и узкоплечий.

– Дон Довер. Увидали – обозвали дылдой. Это когда приехал. А когда узнали поближе, так и прозвище само собой стало почтительным. У нас никого долговязого просто так дылдой теперь не назовут. Это, знаешь, еще заслужить надо, если самого Дона Довера так называют.

Действительно, на площади разыгрывался спектакль под названием «наш герой». А тот смущенно раскланивался, хлопал по плечам и пожимал руки. Так, а в каких случаях жмут руку?

– Давай познакомлю. Народ у нас хочет его с твоей сестрой поженить. Со старшей. Ну, с ним-то никто не сравнится, но она тоже знаменитый стрелок.

Тоже знаменитый? Надо же. Дон Дылда как раз приближался к нашему столику. Старик встал. Я тоже поднялся, здороваясь. На мой циничный взгляд, герою сильно не хватало брутальности. Он был какой-то мягко-бесцветный. Под высокими скулами щеки так сильно втянулись, что в углах губ складывались робкие полуулыбки. Каким-то загадочным образом казалось, что он смотрит не сверху вниз, не с высоты своего роста, а нерешительно снизу вверх.