Александр Шмидт - Перепросмотр

• Название: Перепросмотр
• Автор: Александр Шмидт
• Жанр: Русское современное
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-9909810-2-7

Центральная тема романа – судьба человека, остро пережившего удушающую пустоту «эпохи застоя», абсурдность своей службы в органах МВД, ощутившего на себе весь трагизм «Федорчуковской волны» и последующих событий, разворачивающихся на фоне драматических переломных преобразований в жизни народа, всей страны, мутный поток девяностых и, наконец, постепенное осознание необходимости собственной духовной трансформации. Люди, подобные главному герою романа уже не жаждут активного участия в судьбе общества и тем более его изменения. Они уходят на его периферию, становясь созерцателями, магами или философами, так как жизнь в этом мире причиняет им слишком много боли, а познаваемый новый мир рождает все большие чудеса восприятия. И, тем не менее, «они наделяют глубоким смыслом то, что кажется незначительным. Их задача-привносить в этот мир просторную тишину через абсолютное присутствие во всем, что они делают. Их цель – превращать любое дело в священнодействие и оттого их влияние на мир оказывается намного глубже, чем это может показаться, если смотреть на видимую часть их жизни» – Эрхарт Толле

---

Как-то в один счастливый год, получая свою законную «стипуху», я умудрился работать на трех работах: полставки электрика в одном из общежитий, полставки сторожа-дворника в детском саду. В качестве платы за щедро оставляемое мне детское диетическое питание я должен был начистить за ночь ведро картошки, что не особенно меня тяготило. Зато утром, когда я с бидончиком приезжал в общагу со службы, мои товарищи по комнате боготворили меня, уничтожая сырнички, омлетики… Третья работа была наиболее примечательной: я работал «мужчиной» в ближайшем детском саду. Что это была за работа! Естественно, за сорок рублей, но ка-ка-я!? «Ходил в меня влюбленный весь слабый женский пол…» этого заведения.

Я скромно открывал дверь этого замечательного дошкольного учреждения и сразу слышал приветливые голоса… Ну, как водится на Руси, «перво-наперво мужика накормить надо». Я достойно и не спеша съедал изумительные по своей чистоте и вкусу (институтской столовке – ловить нечего) первое, второе и третье и на мгновение замирал от восторга. Потом брал тетрадь заявок и изучал их. Все – аккуратный женский почерк. Чистота и опрятность во всем! Как это радует мое сердце, уставшее от борьбы за выживание! «В младшей группе сломался стульчик». P.S. «Да, и еще в умывальнике кран все время подтекает». Следующее: «В старшей группе мальчишки разбили стекло. Нужно срочно вставить! Стекло у тети Гали в подсобке».

– Вставим! – весело соглашался я и брался за дело.

Со временем я стал жить так хорошо, что завел себе сберкнижку, а в день ее пополнения трудовыми накоплениями позволял себе откушать в ресторане и непременно «мороженое с коньяком». Однако сладкая жизнь протянулась недолго. Не минуло и года, как я стоял в длиннющих очередях институтской столовой и тихо просил на раздаче: «Мне, пожалуйста, подливки побольше».

Совдепия тяготила меня, подавляя всю эту природную деловитость, загоняя в узкие рамки социалистического стойла, в убогую формулу для Homo Sovetikus: «Быть как все!». Эта формула раздражала меня. От нее разило трупным запахом! Иногда, в депрессивном болоте, я мог пролежать на кровати целый день, а встречные люди на улице казались мне мертвецами. Режим потихоньку уже начал щелкать меня по носу, обманом, хамством, наглостью, укрощая мою прыть и приводя в мирное социалистическое русло. Тупо и холодно желая превратить живое в неживое. У советских людей, а может быть даже не только у них, должно быть на могильном камне три даты: рождения; смерти духа, как компромисса с обществом, совестью, собственным Я; физическая смерть.

После зимней сессии на четвертом курсе я стал подбирать единомышленников для весеннего сплава на плотах. Когда-то, после второго курса, я уже сплавлялся по горной реке в Башкирии, однако это было в июне, и обмелевшая река не представляла больших сложностей. Сейчас же, в конце апреля, выбранный участок являл собой полноводную горную речку со льдинами по берегам, бурными перекатами, резкими поворотами, полуметровыми перепадами и ледяной водой. Третья категория сложности не вызывала большого энтузиазма у любителей приключений, тем более, что требовала недельного пропуска занятий. Кого-то не пускали родители, кто-то просто боялся экстремальных ситуаций. Мой друг Серега сразу согласился с моим предложением, тем более, что спрашивать разрешения ему было не у кого: он жил без родителей. Отца не знал, а мать два года назад как умерла. Я вообще не посвящал родителей в свои авантюры и уведомлял их post factum, на что мама реагировала с пониманием и даже участием, никогда не ведя себя, как глупая наседка с цыплятами, а если в моих действиях проглядывали воля и мужество, то принимала это с гордостью. С детства она повторяла мне: «Geld verloren – nichts verloren; Wuerde verloren – viel verloren; Mut verloren – alles verloren.»[7]

Худо-бедно записались знакомые ребята с другого факультета. Команда была в сборе, и мы отправились в Башкирию на сплав по реке Инзер.

Что за чудо находиться в Уральских горах весной! Все живое только отошло от суровой зимы и набиралось энергии для бурного танца любви. Острое восприятие жизни особенно ощущалось после учебных аудиторий и нездоровой жизни в общежитии на девятом этаже! Да еще когда ты молод, голоден и по-звериному здоров и энергичен! К вечеру добрались до Инзера и разбили лагерь. По «заграницам» тогда не мотались и с удовольствием осваивали родную страну.

Таких как мы, судя по огонькам костров в обозримом расстоянии, разбросано по берегу было немало. И кругом молодое веселье, озорной гомон, и, конечно, под гитару: «Все перекаты, да перекаты, послать бы их по адресу…» или «Милая моя, солнышко лесное…»…

Природа до утра замерла, чутко внимая шумливым, нагловатым гостям. Инзер, три дня назад еще скованный и заснеженный, дышал холодом прибрежных льдин и недовольно ворчал на перекатах. Черная ночная бездна неба усыпана ярко мерцающей россыпью звезд. К погожей радости!

Плот сработали добротный и надежный, хотя и несколько тяжеловатый – похожий на «главного инженера», подшучивали в мой адрес товарищи. Когда, привязав к днищу накачанные камеры, мы, на счет «три» выбили подпорки, Валерка Уфимцев не успел отпрыгнуть, и остов плота хорошо зацепил его голову. Вопреки нашим опасениям, после такой мозговой встряски его институтские дела пошли еще успешней.

Мы прекрасно проходили «дистанцию», и надежность нашего плота с лихвой оправдывала его завышенную инерционность. На привалах дурачились и горланили песни. Выяснилось, к большому удивлению моих товарищей, что я совсем «не умею играть».

В детстве, в силу характера, самое большее удовольствие мне доставляли тихие одинокие игры и занятия, либо просто созерцание природы. Забьешься куда-нибудь в угол, на крышу, в гущу леса, и смотришь на мир, сливаясь с ним и наполняясь блаженством. Вероятно, мне нужно было родиться деревом. Сосной, согласно календарю друидов, одиноко стоящей на краю обрыва.

Отец никогда не играл со мной, и мы были странным образом отстранены друг от друга. Однажды он поправил мне подушку, когда я собирался засыпать. И этот жест теплого участия в моей жизни я запомнил навсегда. В классе я не дергал девочек за косички и не забавлялся дурашливой борьбой с мальчишками, а если она и возникала, сходу пытался закрутить на «болевой» или «удушающий», благо с возрастом, от занятий самбо и борьбой, мастерство исполнения только возрастало.

Река делала резкий поворот влево и сразу метров через пятьдесят проходила под каменным мостом, образуя между «быками» перепад высот в полметра. Обычно в сложных ситуациях за руль плота брался я, как уже имеющий опыт. Здесь же вызвался рулить плотом Нагашбай – мой товарищ с другого факультета. Очень амбициозный малый, проявлявший свои «лидерские» качества где надо и не надо. Не слушаясь растерявшегося рулевого, плот развернуло, а на перепаде еще и сильно накренило: хлынула вода, плот стал опрокидываться. В лучших национальных традициях Нагашбай бросил руль и кинулся на задравшуюся «сухую» часть плота, куда со страхом отпрянули и все остальные. Гребь, зацепленная за «быка», скрежетала и выворачивала подгребицу. Я, скорее из желания спасти руль, кинулся в воду и резко выдернул его. Освободившись от зацепки, плот пронесся под мостом, выравниваясь. На берегу, трясясь от холода и нервного хохота, жалась к костру одна группа наших однокашников, потом другая из мединститута, потом третья… Как выяснилось позднее, все они перевернулись здесь, под мостом, на своих «облегченных» плотиках. Утонули и унеслись диким водным потоком рюкзаки с провизией, ружье. Мой кондовый плот, к ликованию публики, испытание выдержал!

Как-то на привале выяснилось, что у нас кончился «стратегический» запас водки. Самые легкие на подъем потащились за «араком» в ближайшую деревню, а это двенадцать километров в одну сторону! Небольшой аул в горах. Гостеприимные жители встречали нас с искренней радостью, достойной знаменитых экспедиций. Как все-таки прекрасен человек, живущий среди божественной природы, неразвращенный «благами цивилизации»! Взяли «арака». По пути я даже познакомился с молоденькой «кызымкой», которая называла меня Искандером.

К лагерю приволоклись едва живые, что ничуть не помешало развернувшемуся веселью. Через пару часов мы услышали приглушенный ветром зов: «Искандер! Искандер!» Вбежав на ближайший холм, мы увидели вдалеке трогательную картину: Галима, как звали мою знакомую, в одежде, принятой нами за национальный костюм, обнаружив, что мы ее заметили и возбужденно машем руками, – танцевала на далеком от нас, там, где река делала петлю, противоположном берегу реки! Теплый ветерок и она грациозно играли длинным розовым шарфом. Она кружилась и тонко струилась под музыку ветра, порхая над зеленеющим лугом. И это кружение было простым и органичным для нее; она чувствовала естественность своего соития с темнеющими горами, родной рекой, багряным закатом за ее спиной… Милая, по-детски искренняя Галима, щедро дарила нам божественные минуты, ничего не прося взамен.