Андрей Дорофеев - Игра больше, чем жизнь. Рассказы

• Название: Игра больше, чем жизнь. Рассказы
• Автор: Андрей Дорофеев
• Жанр: Русское современное

Дорогие друзья! Данные рассказы на разные темы частично были опубликованы в бумажных журналах или на интернет-порталах, где молодые писатели бьются за право печати, а частично не печатались нигде. Я буду рад, если вам понравятся эти удивительные зарисовки из жизни или фантастические очерки: они не были написан просто так, в каждом произведении своя мораль, выстраданная опытом и практикой. Никакие части данных рассказов не взяты из приватных бесед с другими людьми. Приятного прочтения!

---

Игра больше, чем жизнь Рассказы Андрей Дорофеев

© Андрей Дорофеев, 2017

ISBN 978-5-4485-0502-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От автора

Дорогие друзья! Данные рассказы на разные темы частью были опубликованы в бумажных журналах или на интернет-порталах, где молодые писатели бьются за право печати, а частью не печатались нигде.

Я буду рад, если вам понравятся эти удивительные зарисовки из жизни или фантастические очерки: ни один из них не был написан просто так, в каждом своя мораль, выстраданная опытом и практикой.

Никакие части данных рассказов не взяты из приватных бесед с другими людьми.

Если вам захочется прислать какой-либо отзыв, пишите мне на электронный адрес [email protected].

Приятного прочтения!

Бесполезное бремя земли

Веселый каток искрился звонким девчоночьим смехом ничуть не меньше, чем отблесками карнавальных фонариков, качающихся под ветром вкруг него.

Андрюша осторожно катил на своих древних «динозаврах», коньках, подаренных отцом на тринадцатилетие, по краю морозного озерца, частью внимания наблюдая, как бы не врезаться в берег, а частью – наблюдая за богиней.

Он знал – её звали Катюша. На своих коньках, тонких и стремительных, словно две игривые серебряные молнии, она кружила по льду, изящный светло-зелёный шарфик развевался на шее, а пшенично-жёлтая толстая коса была уложена на голове аппетитным караваем.

Катюша катила, расставив руки, медленно и грациозно отталкиваясь от январского льда, и была до краёв довольна происходящим. Андрюше надо было сделать что-то, пока она рядом, а то будет поздно.

"Подкачу к ней, а там будь что будет. Авось, мамку не позовёт", – подумал Андрюша и неуклюже пристроился рядом.

– Здравствуй! Я знаю, тебя Катюша зовут!

Катюша с широкой улыбкой посмотрела на него и прямо на ходу подала красную от холода ручку. Андрюша с готовностью дал ей свою, чувствуя, как маленькая ледышка внутри его ладони начинает оттаивать. Улыбка нечаянно, но неуклонно начала растекаться и по его лицу, и вдруг… какой конфуз! Свалился, как куль с мукой, на лёд.

Смущению Андрюши не было конца. Глупец! Разява! Как же теперь Катюша подойдёт к тебе? Румянец, как ему казалось, проявился даже на отмороженном лице.

Но Катюша не укатила от него, смеясь, а встала рядом, наблюдая, чтобы в Андрюшу не врезался на полном ходу какой-нибудь из таких же неуклюжих ездоков.

– Больно?

– Нет, конечно! – признаться, что правое колено пульсирует болью под синими штанами, было бы совсем не мужественно.

– Ты не смущайся, – сказала она ласково, подавая руку, чтобы помочь встать. – Нас же, девочек, кататься на коньках в гимназии учат.

И Андрюша снова почувствовал на шее пудовый гнёт. Катюша, при всём том, что дочерью была купеческой, училась в гимназии, как и другие девочки. В женской гимназии. Через четыре дороги отсюда. В тридесятом царстве.

Никогда не сможет Андрюша гулять с нею, сидеть рядом на уроке каллиграфии, провожать до дому, катать на лодке. Разве что на катке видеться, или на ярмарке какой. Или у неё же дома.

Андрюша знал про Катюшу многое, потому как была она единственным птенцом гнезда Армановых, а отец Андрюши был у Арманова в подчинении – стряпчим.

Не судьба ему, потомку грязного смерда, гулять пусть и не с дворянской, а пусть и с купеческой дочерью. Вон и сейчас, нянечка бежит к ней, как корова елозя по льду.

– Мне пора! – так же с улыбкой сказала ему Катюша. – До свидания!

Махнула рукой и укатила, не дождавшись ответа и оставив Андрюшу с томлением в сердце. Он стоял на льду, смотрел в её сторону и думал, что она даже не спросила его имени.

Дома Андрюша, сняв мятый картуз, долго смотрел в тусклое зеркало в людской. Выпростал руку с воображаемой саблей.

Хотелось быть сказочным рыцарем, что прискачет к своей принцессе на белом коне, освободит её от драконов, что окружают замок. Тогда принцесса, потупясь, снова протянет свою дрожащую от холода руку к его руке.

Хотелось бы.

Но из зеркала на Андрюшу смотрел не герой, а прямо-таки аника-воин какой-то. Пухлое тельце в засаленном сюртуке, наивное лицо, маленькие глазки и нос картошкой. Где же волевой непреклонный взгляд, где шпага в крепкой руке?

"Почему я уродился такой – непохожий на принца из сказки? Голова два уха, бесполезное бремя земли…"

Андрюша отошёл от зеркала, с досады кинул картуз в угол и пошел в господскую кухню – отвлечься от грустных мыслей порцией хорошей похлебки.

Лето выбралось жаркое. Озерцо близ базарной площади, где зимою был каток, теперь обмелело, заросло ряскою и смердело немилосердно.

Грязные бабки-торговки и мужики, устало утираясь рукавами, выкрикивали зазывы о товаре, но со стороны озерца было видно – неторговый нынче день. Над площадью поднималось марево горячего пульсирующего воздуха, искажавшего квадраты тряпочных навесов над рядами, и все кухарки сидели под низкими закопчёными сводами своих подвалов.

Эти полгода были посвящены Андрюшей лишь богине.

Увидеть Катюшу удалось несколько раз. Один – когда Арманов в своей красной коляске, на пружинах и с половинчатым верхом, выезжал с фамилией на загородное владение.

Катюша в нарядном чепчике с вавилонами, томно потупясь, сидела рядом с маман. Когда, остановившись близ площади, Арманов вышел и скрипя сапогами пошел проведать своего управского чиновника, Катюша посмотрела на площадь, обвела её глазами, на миг остановилась на Андрюше, но продолжала обсервацию, словно и не было его. Узнала ли?

Вдругоряд – на балу, когда она танцевала в лиловом креповом платье с китовым усом. Её визави был паренёк, затянутый в какой-то ужасно неудобный венецианский костюм, серьёзный, но… тоже не бряцающий доспехами рыцарь.

Ещё несколько раз её милый профиль просвечивал сквозь флёр розовых гардин её комнаты, а дальше мысли Андрюши уносили его в заоблачные замки, где воображение дорисовывало остальное.

Не в силах уместиться в скудном умишке батрачьего сына, заоблачные замки материализовывались под неумелой поначалу рукой на бумаге.

Образы выходили из-под облизанного, дрожащего грифеля на разбитом в пух, а потом распластанном листами льняном и пеньковом тряпье.

Профиль и анфас небесной принцессы можно было найти на всём, чём мог писать угольный "мастеровой", и на всём, что мог достать его чумазый хозяин, – на обрывках чертёжной, печатной, обёрточной, пропускной, цедильной и даже сахарной бумаги, на картоне, на папках, на обоях в тёмных углах хозяйских владений.

А маленькая фея, купеческая дочь, и не знала, что её изображения, словно лики святых, хранят дух любви в стенах, где качалась её колыбель.

Отец Андрюши, Порфирий Иванович, нашёл однажды Катюшино изображение, заботливо припрятанное Андрюшей на дне комода, и хмыкнул:

– Что, брат, малюешь? Ну, малюй, малюй. Такая цаца не про нас, чуешь, да? – и помахал неопределённо рукой в воздухе, сплюнув презрительно на пол.

А завидя, что его слова ввели Андрюшу в краску, снисходительно заметил:

– Ну, сын, это ничего, не куксись. Когда отец твой малой был, он тоже писульки девкам строчил. Вырастешь, поумнеешь – тогда пройдет. А так – малюй себе! Только…

Отец подошёл к Андрюше, легонько, небольно взял его за грудки и продышал в лицо ему табачным перегаром:

– Только не вздумай это Арманову и его отпрыску показывать – они тебя не прибьют за это, так я прибью. Понял? Ха – из грязи да в Моцарты! Играй вон берендейками своими лучше.

Он вышел, подбоченясь и продолжая ухмыляться над собственной шуткой, и не услышал, как Андрюша тихо ответил вослед, сжав зубы:

– Я и не стесняюсь… Я горжусь этим, и буду гордиться вечно!

Наутро солнечные лучи осветили каменную лужайку перед фасадом Армановых, обрамлённую кустами сирени и жимолости. Ещё пьяный сторож Тимоха в старом барском тулупе вышел на площадку с холщовым мешком костей для полкана, да так и застыл.

– Матерь Божья, ляпота-то какая! Адамант…

Тимоха прямо протрезвел. Перед ним стоял, как живой, расписанный масляными красками образ маленькой двенадцатилетней барыни. Огромный, в пять шагов. И до того прекрасны и вдохновенны были её черты, настолько проникновен и полон жизни был её нарисованный взгляд, что ещё попахивавшая самогоном слеза пробилась сквозь всю мужскую тимохину суть и закатилась в первую же сухую морщину.

И сразу мысль:

"Как есть, смоет с лица земли-матушки… Уничтожит, изверг, на корню! Да как же – сюда же весь город наш сойдется как к Мекке басурманской, поклоны класть будет".