Сергей Смирнов - На границе стихий. Проза

• Название: На границе стихий. Проза
• Автор: Сергей Смирнов
• Жанр: Русское современное

Проза классического стиля. Книга о жизни чукотских и колымских Северов последней трети ХХ века. Возвращение в 1941 год, сегодняшний взгляд. Афганская и чеченская трагедии. Не забытая страна – рассказы об эпохе «застоя». Автор Сергей Смирнов. 530 стр.

---

На границе стихий Проза Сергей Смирнов

© Сергей Смирнов, 2017

ISBN 978-5-4483-8809-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ПРЕДИСЛОВИЕ

Геология и литература живут по общим законам. И та, и другая не терпят суеты. И писатель, и геолог отправляются в дорогу без каких-либо гарантий на успех, без надежды на «быстрые деньги». Можно пройти сотни километров по буреломной тайге и ничего не найти. Можно исписать сотни страниц и не найти издателя, больнее того – можно самому разочароваться в написанном и сжечь рукописи (а они всё-таки горят). Случалось в геологии, когда палили в землю из двух стволов золотым песком и выдавали участок за богатое месторождение. В литературе подобные трюки случаются намного чаще, потому как химическому анализу она не поддается, зато существует тьма посредников, умеющих выдавать пустую породу за драгоценный металл.

Геолог Сергей Смирнов сел за письменный стол взрослым человеком с трезвым взглядом на жизнь, поэтому не надо искать в его рассказах восторженную романтизацию Севера. Прочтите «Пельмени по-чукотски» или «Путь в архипелаг» и поймёте, почему его тексты долго вылёживались «в столе». Он не гнался за сиюминутным успехом, ему было важнее сказать правду.

Честную прозу издать трудно, но в отличие от прозы конъюнктурной она не скоропортящийся продукт.

Сергей Кузнечихин

ОТ АВТОРА

Большинство представленных в этой книге рассказов написаны более двадцати лет назад, когда и сам автор, и многие из прототипов были молодыми людьми, а те, кому было за сорок и пятьдесят, казались пожилыми и пожившими.

Вот и нам за шестьдесят.

И многих уже нет с нами…

…Да, проблемы Севера были другими, эпоха была сложна и противоречива. И всё же…

И всё же, мы, прожившие свои лучшие годы в той жизни и в тех местах, вспоминаем главное, когда чувства долга и локтя объединяли и сплачивали нас, придавая силы в окружении северных стихий, которые не казались нам страшными или непреодолимыми, потому что все мы, кто хлебнул полярной романтики, были и останемся навсегда одной командой.

Я благодарен судьбе за знакомство и жизнь бок о бок с этими людьми. К ним, далёким теперь, отношу я и себя самого, и хочу, читая книги о Севере, хотя бы на время заглушить свойственную северянам ностальгию.

Где же то место, пласт, сфера, куда уходят души романтиков, бродяг, первопроходцев Севера?

Великая Отечественная война, Афганистан, Чечня. Память современников и поколений… Кто-то пишет «новую» идеологически приукрашенную историю, кто-то из участников боевых действий не хочет переживать их заново, вычёркивает из своей жизни. Может быть, это их право…

Автор не пытался восстановить в военной прозе историческую правду или расставить какие-то акценты, осуждая одних и обеляя других. В мирное время невозможно примерить эту мерку на себя. В повести «Взятие Бахтинки. 1941» приведена последняя страничка последнего письма красноармейца Дмитрия Павловича Бурдасова. Это подлинное свидетельство того времени, тех человеческих настроений, той Великой Отечественной…

Мне хотелось высказаться, рассказать о том, что же думает о мире и о себе поколение 50-х. Конечно, моё мнение не всеобъемлюще. Это всего лишь попытка сделать это.

У Виктора Конецкого есть определение вдохновения, – это ощущение приближения к истине.

Это чувство автор и испытывал, работая над этой книгой.

…Нельзя было не написать, но и напечатать непечатные рассказы тоже было почти невозможно.

Любой рассказ, очерк, короткая заметка – есть временной знак. За несколько десятилетий писания «в стол» накопились такие знаки-рассказы, разные по теме, размеру, «крепкости», по месту и времени их написания. Автор старался минимально править их, готовя эту книгу. Самому старому – более тридцати лет.

Автору показалось, что можно включить их в этот том.

Менялась страна, менялся, видимо, и взгляд автора. Судить об этом тебе, читатель.

Искренняя благодарность всем, кто взял на себя труд прочесть эту книгу.

СЕВЕР БЕЗ НОСТАЛЬГИИ

ПЕЛЬМЕНИ ПО-ЧУКОТСКИ

Безвременно ушедшему Константину

Воскресенскому

С середины августа погода сломалась: зарядили дожди со снегом и просто снег без дождя, небо спустилось к самой земле, и его разорванная серая плоть клочьями неслась над побелевшей тундрой. Ручьи наполнились мутной стремительной водой, выхлестывающей на поворотах из обложенного сползшей дерниной русла, сырой пронизывающий ветер мотался по долинам, трепал пожухлую траву, намокшие перья из разорённых птичьих гнезд и набухший брезент палаток, – не было конца его полёту. Вместе с ветром летел снег, падал, набивался во все щели и углубления, таял, и снова падал, и летел, и снова таял.

Так продолжалось две с лишним недели, и ровно семнадцать суток, чадила и коптила, почти не переставая, жестяная печка с продавленными боками, пуская из покосившейся трубы короткие пунктиры искр, ослепительных на фоне чернильных снеговых туч.

За эти семнадцать суток махрового безделья шлиховой отряд, состоящий из Кеши, Паши и Фёдора Ивановича Шаляпина, истрепал две колоды карт, выкурил ящик папирос и успел опухнуть от нездорового сна и бесконечного чая. Уже все было переговорено, начиная со счастливого детства и кончая нынешним неудавшимся сезоном.

«…будь она неладна, эта погода, план по шлихам уже не выполнить, и никто, конечно, не сделает скидки на метеоусловия, и в коридорах экспедиции опять, как после каждого сезона, будут большие разговоры, что шлиховой отряд опять не дал плана, ох уж эти романтики, всегда у них погода виновата, а у других, наверно, южный берег Крыма, и продукты вовремя, и почта, и забрасывают, и с лагеря на лагерь перевозят тоже вовремя…».

И так они день за днём перемалывали одно и то же, и каждый раз заново переживали, а потом кто-нибудь, Кеша или Паша, выглядывал наружу, шурша обледеневшим брезентом, и долго смотрел куда-то и крутил головой – что там на небесах? – а кто-то обязательно кричал, что надо двери закрывать, что на дворе, чай, не май-месяц и, возможно, даже кидал чем-нибудь в ватный выставленный зад. И каждый раз наблюдатель, вползая в дымное и холодное нутро палатки, делал загадочный вид, протыкал заскорузлым пальцем дым очередной папиросы и начинал:

– По-моему, что-то происходит…

Но ничего не происходило. Палаточная крыша вздувалась и опадала, как бока большого уставшего животного, тяжёлая кожа-брезент провисала между рёбрами.

Фёдор Иванович по поводу погоды не высказывался, но тоже частенько выбирался наружу и, обтерев слезящиеся от постоянного дыма глаза, подолгу простаивал на раскисшем снегу, оглядывал близкий нечёткий горизонт, прищурившись, высматривал что-то, – и иногда ему везло: облака расступались, открывая недалёкую перспективу низменности, уходящей куда-то вверх, в небо, где чёткими штрихами висели едва различимые силуэты гранитных останцов, «каменных людей».

Налетал ветер, заделывал облачную брешь, и Фёдор Иванович опять смахивал навернувшуюся слезу и, постояв немного, возвращался в палатку, начинал шуровать в печке, откуда сразу же вылетало пахнущее дёгтем облако серебристой золы и, поскольку сам он ничего не произносил, кто-нибудь не выдерживал:

– Как там?

– Опять балбесов разглядывал? – добавлял Паша. – Смотри у меня!

– Угу… – думая о своём, бурчал Фёдор Иванович.

Безделье и непогода угнетали его, скучным и ненужным становилось зябкое взвешенное существование, напоминающее неуклюжее и замедленное шевеление коллекционного жучка в коробочке, пришпиленного к вате. А ведь где-то там, далеко и наверху, стояли «каменные люди», прикрыв от солнца тяжёлые шелушащиеся веки, молчаливые и потому мудрые. Они, казалось ему, прошли на земле свой положенный путь, пока не остановились на самой высокой горе, где всегда было солнце, а ветер сух и неприметен.

Вот только чтό они оттуда видели, кроме его крохотной фигурки, Фёдор Иванович не мог представить, ему очень хотелось увидеть это самому, – ведь связь с ними, с «балбесами», уже была установлена, они звали его к себе. Однако, путь его ещё не был закончен, он, видимо, не заслужил ещё покоя и солнца, и не мудрость, а усталость пока тяжелила ему веки.

«Не пустит, – думал Фёдор Иванович. – Ему бы только карты месить, да о похождениях своих рассказывать. Как у них просто всё: работа – это не волк, десять лотков отмыли – хорош на сегодня, есть норма! Снег выпал – ещё лучше, отмели, косы под воду ушли, – глаза под лоб и на боковую, в тряпки. И спят часов по двенадцать воронкой кверху. Ах, эта бессонница! Ведь могут и по пятнадцать…».