Алексей Козлов - Джунгли Блефуску. Том 3. Исход

• Название: Джунгли Блефуску. Том 3. Исход
• Автор: Алексей Козлов
• Жанр: Прочие приключения

Из несвободного, грязного, испорченного Ворвилля главный герой стремится в горы, в мир дикой природы. Он начинает своё путешествие, которое приведёт его неизвестно куда. Здесь, в лесу основана удивительная колония алкоголиков и философов, не задумывающихся о будущем. Наконец драма разрешается неожиданным образом.

---

– Бог, короче, помог!

Неуверенно он говорил как-то, с подъёбочкой!

А про то, что поезд после наддал и скрылся в тоннеле – ни-ни!

«Шмелинский Уездный ГОК располагался на улице Булыжной в маленьком, да, в маленьком, низеньком, ушедшем в землю по самое небалуйся домике ярко-красного помидорного цвета, сделан он был как оказалось из цветного кирпича, и судя по состоянию постоянно хлопающей и визжащей в епетлях двери, без всякой ручки, но со следами всевозможных ног от низа до лица, -аааа, часто и с делом посещался всякой шелупонью и посетителями более или менее высокого ранга, как говорил один знакомый маразматик, специализировавшийся на местной истории!

– Диспозицию уяснил!

– Продолжаю!

– Не томи!

– Прямо посреди комнаты, насчитывавшей метра три квадратов, перегораживая и разделяя всё сущее, не две неравные части, стоял древний комод, вросший в землю и покрытый мхом и всякой непредставимой в приличном светском общстве блевотиной, в котором, не смейтесь раньше времени, господа, гнездились всякие уездные дела с тщательно выскребанными двуглавыми орлами. Слева от уважаемого шкафа стоял обыкновенный, ничем не удивительный ломберный стол с отломанным углом и вывороченной ножкой, как будто этот стол подвергся в иные времена долгому и извращённому насилию, а потом долго оставался в тени, отдав пальму первенства иным антрибутам общественного провинциального интерьера, что подчёркивалось и небрежно брошенной на него потёртой, изъеденной молью солдатской шинелью, а также невесть откуда взявшейся книгой «Капитал», отчасти портившей общую картину. Под книгой капитал лежала другая книга, амбарный гроссбух в зелёном преплёте с разводами.

И надо сказать вам, господа, что при общем прикольно-печальном виде, за столом всё же сидел

– Виду осложнения обстановкив регионах, я ввожу указ гносис о введении полного перзиденского правления в ущелье!

– Давно пора Фрич, давно! Все ждут с заутрени! Устали уж!

– Заусенцы! Да! Но это ещё не всё!

– А что, что ещё!

– Отменяю схой закн и ввожу вердинкт!

– Вермут?

– Вер-динкт!

– Может, пдождать, пока королевские сойки не прилетят? Фью! Фью!

– Нет! Ждать больше не будем! Нет сил! И так всё на волоске!

– И?

– Что и?

– И-и?

– Не обосрись, брат! Я подопру!

– И?

– Далее все п-по прядку! Тпру-у!

– И?

– Так вот! За столом сидел вечно хмурый, всё чем-то недовольный тип, всё время писавшей в гроссбузе вечным пером..

– И?

– И! Ахтунг! Ахтунг! Ввожу хим-хим-химическую катсрацию для некоторых форм педафилов! Как?

– О! Как далеко, однако, заглядывает наша Фан-фан-фан-тазия!

– Ничё!

– Всего хорошего, ребята! – сказал мерзкий пьяный старичок-полячок, вечно страдающий затяжной белугой, и ласково попрощался, – Желаю вам, чтобы вас сегодня не выебли!

Дедуль, первая фраза была получше второй, честное слово!

Он был такой сердечный, такой вежливый! Только по любому поводу из себя выходил. И тогда норовил бегать по скамейкам, преследуя двуногих и пытаясь поразить их ударом резиновой калоши и фирменными плевками метра на три. Весь как кирпич, изъеденный морской волной!

Старичок так горячился, что фалды у него разъезжались, как у богомола.

Старичок в обществе представлялся: «Я был три раза в теньке, два – в психушке!» и если что не по его было, тут же начинал всех дураками называть и дико материться. Аристократическая личность из палаты №17! Не буду скрывать, это была одна из причин, почему его все боялись и сторонились в нашем бандустане! Тихим Тимофея Петровича я видел только один раз, когда он с дерева свалился и потом, всё время крестясь, два часа потом беззвучно просидел под бесплодной смоковницей, роняя смиренные слёзы на свежий собачий навоз. Говно то есть! Он видно тогда ещё форму после падения не набрал и едва соображал раненой головой!

И вот теперь он снова припёрся, как чёрный ворон, со своими развевающимися фалдами, присёрбыванием и нескончаемым угрожающим матом и плевками.

А это заключительное: «Желаю вам, чтобы вас сегодня не выебли!» Каково! Это ж надобно удумать такое! «Желаю вам, чтобы вас сегодня не выебли!» Пэр Бранглии Хукли-Нукли выражался туманее! Хотелось бы думать, что Бранглийская королева выражается деликатнее! Хотя я не уверен! После истории с леди Дианой, которую слюнявые простолюдины любовно величали Леди Ди, столь потрепавшей короне нервы и кошелёк, и повлёкшей за собой общественные нападки, склизкие сплетни и всякие другие неприятности, она стала нервной, и как говорил лорд Пипи Шлойсер из Палаты Лордов, и «брань её теперь изощрённа, но груба»!

– Взять его! – часто орала теперь королева в маленькое окошко Тауэра, – Отрубить ему голову! Колесовать его! Повесить его на том дубу! Как на каком? На том! Так переименуйте! Назовите его Тот Дуб! Где Хукли-Нукли? Не думает ли он, что я сама буду рубить головы этим подлым негодяям? Топор мне! Я не лыком шита! Сама могу! Омайгад! Омагод! Шварк! Шмяк! Шмурк!

Я теперь знаю, почему все очень часто принимают обыкновенных сумасшедших за гениев! У них нет этих, как их, стереотипов поведения! Они как дети, обрящились – и …дец! Теперь увидел? Крещендо! Этот ещё накликает беду почище Миллениума! Как бы не вышло беды?

Я как в лужу глядел!

Никем не ожидаемая в этот прекрасный летний день, беда уже надвинулась на нас!

Переодетые монахами, фараоны неслышно гуськом пёрли к избушке, выставив в небо большие чёрные пистолеты. Семь злых гномов, семь иуд городских! Товариш Шнурков! Как ты опустился!

Доколь топтать им твердь земную?

Доколе буду допрашивать оных?

Бутыль опустела, и далее мы шли молча, как бы обдумывая непредсказуемые виражи, которые творит непредсказуемая отечественная история, полная фантастических трюизмов и трагических фантомов. И ещё скажу, я боялся за судьбу лучезарных братьев Фельдманов, которые так не ко времени засветились при неизвестном сахарном заводе, боялся за судьбу их богатств в грозные революционные годы! Так обидно всё потерять, единожды надыбав! Так обидно!

Когда шоссе перешло в убийственную грунтовку, а потом и вовсе исчезло, заменившись колдобинами с острыми кольями и камешками, мы долго шли по лесу, освещённому солнцем гаснущего дня.

Горная речушка, вся усыпанная гирляндами валунов, прихотливо петляла в джунглях ползущих растений. Огромные корявые дубы выбрасывали могучие ветви к солнцу, одаривая свиней и кабанов градом сладких желудей.

Всю ночь всем снились ужасы: кто-то то логарифмировал Еву Пирелли, то извлекал квадратный корень из Бритни Спирс, то подвешивал на крюк Папу Римского. И Папа был, нет не в юбке, а хуже – в шотландском килте! А всё кто-то кому-то грозил пальцем! И иногда святейших отец кошмарил всех инцикликами и гонялся в огромных галошах за улизнувшими блудницами..

– Я тебе, падла, говорит, такую инциклику сварганю, что ты весь стигматами покроешься и кровью ссать будешь! Падла! – говорит.

Математические кошмары плавно перешли в медицинские, и закончились омерзительными кулинарными извращениями, в процессе которых он то ел совершенно несъедобное, типа пирожки с гвоздями, то с отвращением отрыгивал абсолютные деликатесы. И наконец король приказал внести в зал огромную устрицу, размером с бейсбольный мяч, или даже чуток поболе, которую он обязан был проглотить. Он стал тужиться и пасть разевать шире некуда! Кремовым тортом с салом его кормили насильно, и только тренированная с детства сила языка помогла ему. Он выплюнул даяния доброхотов метра на три! Так сильна наша ненависть к врагам! Его стали бояться не только наделённые ножками и клешнями лобстеры и анчоусы, но даже и деликатная икра, которая теперь норовила отползти и откатиться от такого сомнительного недоноска.

В чёрном платке до бровей и чёрной юбке до земли Марта была похожа на матёрого куклуксклановца, которому выдали нобелевскую премию за «Развитие „Ку-Клукс-Клана“, как основы общественного развития Армериканской демократии»

О, что это был за голос! Голос сотарившейся сирены, выброшенной на берег понтийским штормом. Людское предубеждение рисует юных армянок созданиями совершенной красоты, зрелых – сочными персиками на блюде, старух – исчадьями ада с жалящим языком. С этим мнением можно было бы поспорить, но знавший этих старух, скорее согласится с ним, чем будет попусту спорить. Резкий ли морской климат, жёстская ли природа ли, близость гор, многолетнее копание в земле с овощами и фруктами – кто знает, что делает прекрасных ангелов во плоти дьволицами в теле! Нет слов, которыми можно было бы описать красоту совсем юной Марты, сладкий сок её поздней зрелости, и нет слов, которыми можно описать животную ярость её старости, её сатанинский юмор и замогильный смех, которым она вместе со своими козами приветствовала этот испорченный мир.