Стася Холод - Фея незабудок

• Название: Фея незабудок
• Автор: Стася Холод
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-91775-114-6

Эта книга адресована взрослым читателям. Ее шрифт рассчитан на уставшие от компьютера глаза, а многочисленные иллюстрации призваны доставить Вам радость. Да и кто придумал, что взрослым не нужны картинки? Автор с данным заблуждением не согласен и старается по мере сил с ним бороться.

«Фея незабудок» – правдивая социальная повесть об отношениях в подростковом сообществе – трогательная, веселая, печальная, дерзкая, жесткая, впрочем, те же качества свойственны и ее героям – тем, кому двенадцать. Быть может, она напомнит Вам о ваших школьных товарищах и наставниках, о первой любви и поможет разобраться в себе, ведь мы порой недооцениваем силу и значение своих детских переживаний, но, тем не менее, носим их в сердце всю жизнь.

Действия повести происходят в Лондоне XIX века – века гениальных открытий, экономического и культурного расцвета Англии, роскоши и благополучия – века нищеты, бесправия и варварской эксплуатации детского труда. Доминик Ингрэм – воспитанник дворянского приюта на Гриттис-стрит мечтает о море, о дальних странствиях и приключениях, о необитаемых островах, а еще – о встрече с настоящей феей. Однажды на уроке он угодил в угол за плохое поведение, от скуки выглянул в окно, и ему показалось, что его мечта сбылась… Но что-то станется с юношескими грезами в суровых реалиях действительности?

Повести «Фея незабудок» присущ тонкий юмор и глубокое знание страны и эпохи, это настоящая находка для англоманов и всех, кому хотелось бы погрузиться в атмосферу викторианского Лондона, пройтись его извилистыми переулками и услышать голоса тех, кто населял их полторы сотни лет тому назад.

---

Стася Холод Фея незабудок

Карманные часы со звоном Рассказ

I

В дворянский приют на Гриттис-стрит рождественская фея никогда не заглядывала. Трудно сказать, что ее не устраивало: то ли дортуар с высоким, вечно текущим потолком и четырьмя рядами железных кроватей, застланных серыми старыми одеялами, то ли грубые черные чулки, в которые класть золотой – себя не уважать. Ее можно понять: розовые, как крем-брюле, бархатно-плюшевые детские, пропитанные ароматом горячего шоколада и сдобных печений со взбитыми сливками, посещать наверняка гораздо приятней.

Об этом и многом другом размышлял Доминик Ингрэм, примостившийся на подоконнике в своем любимом закутке между прачечной и кладовкой. Его товарищи играли в догонялки, ходили на головах, развлекались сочинительством страшилок о привидениях и разбойниках. Вообще-то Доминик ничего не имел против подобного времяпрепровождения, но в эти сказочные часы накануне божественного сочельника ему хотелось побыть одному. В мглистых декабрьских сумерках ласково и уютно светились окна жилого дома на другой стороне улицы, и Доминик, как завороженный, не мог оторвать от них глаз. Он отогрел дыханьем круглое оконце на разукрашенном морозными узорами стекле, и ему представлялось, что оно излучает свет волшебной страны, где мерцает огнями лесная красавица-елка, на фарфоровом блюде благоухает яблочный пирог с корицей, завлекательно шуршат разноцветной бумагой свертки с подарками. Непостижимо, но там вполне мог быть сейчас и Доминик – любимым сыном, а не одним из сотни воспитанников дворянского приюта на Гриттис-стрит, которых каждое воскресенье водят в церковь длинной, невзрачной вереницей. Хотя от желанного, таинственно-манящего мира его отделяло всего лишь два хрупких стекла и лоскутик вечернего неба, расшитого звездным бисером, преодолеть эту преграду было невозможно.

Зыбкую и грустную тишину нарушил Энди Мидлс. Он беспардонно ворвался в мечты Доминика и с плохо скрываемой радостью сообщил:

– Тебя повсюду ищет Тихий Омут!

– Зачем? – удивился Доминик, почуяв сердцем, что ничего отрадного ему эти поиски не сулят.

– Иди к нему и узнаешь, – ухмыльнулся Энди.

По дороге в директорский кабинет Доминик, словно перед исповедью, перебирал в уме все свои последние прегрешения и гадал, по поводу какого из них мистер Стилпул возжелал с ним увидеться. Ну, не похвальную же грамоту он вздумал ему вручить за особые успехи в учебе и поведении! Подобные церемонии устраивались в зале для игры в мяч, причем проходили торжественно, в присутствии всех наставников и воспитанников. Правда, Доминик принимал в них участие исключительно в качестве скептически настроенного зрителя. Со свойственной его возрасту самонадеянностью он совершенно серьезно считал, что директору в честь праздника приятней дела не сыскать, кроме как разбираться в его безобразиях. Перед массивной дубовой дверью Доминик зябко поежился, собираясь с мужеством, и, была – ни была, решительно шагнул в кабинет:

– Добрый вечер, мистер Стилпул.

– Проходи и садись.

Доминик опасливо пристроился на краешек стула и стал сосредоточенно рассматривать точеную ножку орехового бюро, лишь бы как можно дольше не встречаться взглядом с глазами мистера Стилпула, глубокими, как омуты, холодными, как лед, и до того черными, что невозможно было разобрать, где зрачок, где радужка. Директор отложил в сторону книгу в потрепанном кожаном переплете, задумчиво посмотрел на своего ученика и после короткого молчания сказал:

– Доминик, мне нужно с тобой поговорить.

– Я слушаю, сэр.

Доминик испугался, не собирается ли директор расспрашивать его о чьем-нибудь поведении, и беспокойно заерзал на стуле.

– Я решил передать тебе одну вещь. Вообще-то, я собирался это сделать в день твоего шестнадцатилетия, но передумал. Чего ждать четыре года? Ты уже достаточно взрослый, чтобы понимать ее назначение и бережно с ней обращаться, – и он протянул Доминику карманные часы в серебряном корпусе.

Их выпуклую крышку украшал якорь, а на донышке была выгравирована надпись: «Мичману Ингрэму от друзей».

– Нажми на рычажок с боку, – сказал мистер Стилпул.

Крышка часов распахнулась, и Доминик увидел, что изнутри в нее вставлена поблекшая фотокарточка, на которой запечатлены трое молодых людей. Тот, что справа, с ямочками на щеках и открытой доброй улыбкой, был как две капли воды похож на Доминика. Заметив в глазах мальчика немой вопрос, директор утвердительно кивнул:

– Да, это – твой отец.

Верхняя губа Доминика предательски дрогнула. Это была его заветная мечта – узнать хоть что-нибудь о родителях, и как только мистер Стилпул о ней догадался? Доминик любовно гладил почерневший от времени корпус, тихо приговаривая:

– Папа, папочка! Где же он, почему не приезжает? Наверное, в кругосветном плаванье… А может быть, потерпел кораблекрушение, живет на необитаемом острове и ждет, когда за ним придет корабль. Правда же, мистер Стилпул?

Директор промолчал в ответ. Он знал, что мичман Ингрэм десять лет назад умер от чахотки в больнице для бедных, но говорить об этом Мистер Стилпул не захотел, по крайней мере, здесь и сейчас. Неслышно, как тень, обходя свои владения, мистер Стилпул не раз замечал узкоплечую, схваченную в форменный сюртук фигурку Доминика, одиноко чернеющую в бледно-сиреневом проеме окна, и, немного поколебавшись, решился-таки сделать ему сюрприз раньше срока.

– Спасибо вам, мистер Стилпул! – прошептал Доминик, прижимая часы к сердцу.

– Не стоит благодарности, это не подарок, они принадлежат тебе по праву.

Доминик с директором не согласился. Даже рождественская фея, предстань она перед ним собственной персоной, не смогла бы сделать его счастливей. Он сказал об этом мистеру Стилпулу, но тот сурово нахмурил брови:

– Не хватало мне еще тягаться с феями в их ремесле. Иди лучше в дортуар, скоро отбой. Наступила ночь. За окном завывала вьюга. Хлопья белого снега кружились в лихой пляске. Доминик крепко спал, прижавшись просоленной щекой к подушке, под которой старательно тикали карманные часы. Директор, зная непоседливый нрав Доминика, не открыл ему до поры, до времени, что они – со звоном, а значит, – умеют петь. Пусть пока только тикают. Когда сердце их хозяина умолкло навсегда, часы остались верны своему долгу, и даже запертые в темном сейфе они не отчаивались и терпеливо ждали встречи со своим законным обладателем, чтобы отсчитывать минуту за минутой, час за часом, год за годом его судьбу.

II

С оглушительным воплем: «Свистать всех наверх!» – Доминик стремглав несся по крутой лестнице. Вслед за ним с трудом поспевало младшее отделение, которое он записал в свои матросы и вот уже второй месяц третировал расплывчатыми, трудновыполнимыми распоряжениями, типа: «Поднять паруса! Набить десять склянок! Полный вперед!» Старших это веселило, и они единодушно признали «малыша Ингрэма очень забавным», что, по представлениям приюта, было равносильно присвоению рыцарского звания. Трапезная теперь называлась у Доминика камбузом, дортуар – кубриком, а воспитателя – мистера Дэни он самолично произвел в контр-адмиралы. На переменах Доминик прохаживался по коридору разухабистой, вальяжной походкой, то и дело справлялся, сколько времени, и, взглянув на циферблат, с чувством изрекал: «Разрази меня гром!» Он полагал, что именно так и пристало себя вести заправскому капитану.

Однажды, умываясь, кто-то из ребят нечаянно опрокинул на Доминика ковш с водой, Доминик и Стюарт Вэйли и тот обрушил на несчастного растяпу поток ядреных выражений, чересчур крепких даже для дворянского приюта, и вогнал в краску товарищей, вовсе не слывших чистоплюями и цацами. Потом стали поступать жалобы из прачечной.

Как-то раз бедняжка Люси осталась с полным тазом мокрых чулок и без единой веревки, – суши, где хочешь, хоть на деревьях развешивай, а Доминик с приятелем Стюартом Вэйли тренировались вязать морские узлы. Нельзя сказать, что последнего это занятие очень вдохновляло, скорее, он потворствовал Доминику. У Стюарта был безвольный подбородок, чем Доминик и пытался оправдать его страх перед прыжками через коня. Когда же отвертеться от ненавистного занятия не удавалось, Стюарт плюхался вниз, как куль с овсом, под дружный хохот класса. Еще он был отменным лодырем, но умел так искусно прикинуться тупым, что лень сходила ему с рук. В дополнение ко всем вышеперечисленным качествам, Стюарт искренне восхищался Домиником. Должно быть, это и стало причиной их дружбы. Разумеется, выкрутасы Доминика не ускользнули от внимания воспитателя, но мистер Дэни относился к происходящему философски, считая, что дурь перекипит сама собой. Однако, когда на тыльной стороне узкой ладони Доминик нарисовал якорь, воспитатель понял, что шутки кончились. Мистер Дэни сухо отчитал его, завершив гневную тираду хлесткой фразой: «Стыдитесь, Доминик Ингрэм. Вы – сын джентльмена, и сочли возможным разукраситься татуировками, как последний беспризорник из портового кабака».