Александр Дорофеев - Гнездо времени. Карибская повесть

• Название: Гнездо времени. Карибская повесть
• Автор: Александр Дорофеев
• Жанр: Прочие приключения

Кто знает, что это за штука – время? Откуда оно течет и куда вливается? Время притягивает, и время отторгает – это точно!

---

Гнездо времени Карибская повесть Александр Дорофеев

Кто знает, что это за штука – время? Откуда оно течет и куда вливается? Время притягивает, и время отторгает – это точно!

Прожив сорок четыре года из отпущенного мне времени, я вдруг ощутил, что оно легонько покуда, но уже подталкивает меня к неизведанной бездне.

Хочется сбежать от угрожающего времени. Улететь, уехать, уплыть, ускользнуть… У-у-у-у!

Да черта с два!

Перемещаешься в пространстве, а время твое, твой срок – за твоей спиной, дышит в ухо, кладет лапу на плечо. Жутковато!

Гнездо времени – вот что нужно отыскать. Может, хоть в гнезде своем время не так сурово, не так беспощадно. Может, хоть там есть случай с ним сговориться…

© Александр Дорофеев, 2017

ISBN 978-5-4483-8818-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Фельдмаршалы и лейтенанты

С Петей Фетюковым познакомился я на высоте десяти тысяч метров, в самолете, который дул прямым рейсом на побережье Карибского моря, в Канкун.

Петя был непоседлив – каждую минуту менял положение кресла, то и дело баловался с откидным столиком, залез пальцем в пепельницу, перенажимал все кнопки над головой и долго выкручивал суставчик вентилятора.

Я опасался, что он вот-вот катапультируется или каким-нибудь образом приоткроет иллюминатор.

Время от времени он, как утренний петух, всхлопывал согнутыми в локтях руками, будто помогал самолету набирать высоту.

В конце концов, Петя, зыркнув мне в глаза, спросил: «Ну, ты как?!»

Вопрос застал врасплох. Я вдруг задумался: как я, на самом-то деле?

– А я в порядке! – продолжил он без паузы для моего ответа. – Годом очень доволен. Теперь-то и погулять! На Карибах! – и опять всхлопнул своими крылышками, невысоко приподнявшись, как показалось, над креслом. – Эх, ма! Десять минут – полет нормальный!

Затем он стремительно ознакомился с правилами эвакуации, заглянул под сиденье, понюхал гигиенический пакет и – внезапно заснул, сидя по стойке «смирно». «Бастурма», – отчетливо выговаривал во сне.

Уже над Шенноном Петя весело проснулся.

Ах, каков зал ожидания в этом аэропорту! Особенно в предрассветный час. Или же глубокой ночью. Таким, в минуты оптимизма, я представляю чистилище – мягкий, неопределенный свет, тихие, невесть откуда доносящиеся голоса, едва заметное движение во «фришопах».

И вдруг натыкаешься на знакомые лица. Еще несколько часов назад, в Шереметьево, они были нервны, возбуждены. Сейчас на них – покой и умиротворенность свершенной судьбы. Значительность и мудрость всепонимания мерещатся в каждом шенонском лице.

Особенно хорош бармен! Он, как апостол Петр, движением руки приоткрывает дверь в заоблачные сферы.

В баре мы и столкнулись с Петей вновь – уже как давние приятели. Он успел обследовать все закоулки здешнего чистилища, и был сражен туалетом.

– Слушай, – хлопал меня по плечу. – Хоть мойся, хоть оправляйся! Так залюбовался, что позабыл, чего хотел! Теперь, видно, потерплю до самолёта.

Вот так невероятно быстро у нас с Петей и установились самые доверительные отношения. Чистилище сближает.

Сходя по трапу в аэропорту Канкуна, мы сговорились встретиться часа через три у его отеля.

Долго ли пришлось ожидать, не знаю – время уже свернулось в подобие шерстяного клубка, из которого нитку не вытянешь.

Если о Шенноне поминалось как о чистилище, то надо признать, что отель «Пятое солнце» – это рай в параисо.

Параисо, что тоже, как известно, означает в переводе с испанского «рай», – было вокруг. Нежное Карибское море, белый песок, кокосовые пальмы, девушки, уста которых готовы молвить слово – «хай».

Отель был крепкой райской настойкой, валящей с ног. Описывать его подробно это все равно, что пытаться пересказать прозой «Демона». Или «Капитал» стихами. Все так величественно! Все так просто! «На воздушном океане, без руля и без ветрил!»

Тут были водопады и озера, джунгли и прерии, попугаи и ящеры, хижины и дворцы, дерево и мрамор, плотность и зыбкость.

И вот именно из этой зыбкости возник уплотнённый Петя Фетюков. Он заметно приосанился, лицо отяжелело, и глаза глядели, как у полководца, охватывая мир в целом, помимо мелочей, вроде меня.

– Задержался, – изрёк он. – Некоторые проблемы. Тут, куда ни плюнь, поголовные головоломки! Не ключ, а перфокарта! Щелочки, дырочки, кнопочки! Не знаешь, как в умывальнике воду пустить… – заключил сумрачно.

Впрочем, карибский бриз развеял Петину потрясенность. Сидя на пляже, он шнырял проказливыми глазками по сторонам, оглядывая северо-южно-центрально-американских, европейских и азиатских девушек. Видно, что совсем не прочь «попасти своих свиней», как говорил благословенной памяти Николай Лесков.

Можно было представить этих похрюкивающих, помахивающих скрюченными хвостиками свинок. Вот они рыщут по гигантскому подковообразному пляжу, тычась рылами именно туда, куда указывает горячее Петино воображение. Прямо на глазах из более или менее цивилизованных свиней превращаются в лесных кабанчиков, заросших серо-бурой щетиной. Один подбегает ко мне, толкает в бок и спрашивает:

– А у тебя-то, как отельчик? Сколько звезд?

– То ли две, – сказал я, с трудом очухиваясь от пляжной дремы. – То ли четыре.

– Ну, не так плохо, – покровительственно заметил Петя, – В среднем – три! Значит, уже лейтенант! А моё «Пятое солнце» – «гран туризм»! Это, пожалуй, на маршала тянет.

Когда я выходил из Петиного отеля, заметил на стене золотую доску, сообщавшую, что пару лет назад тут отдыхала чета испанских монархов. Я утаил это от Пети. Иначе бы он помыкал мной, как фельдмаршал денщиком.

Странная штука – жизненный успех! Очертания его расплывчаты, как дорога, раскаленная солнцем. На пути в свой отель я ощущал себя очень младшим лейтенантом в жёстком подворотничке и портянках.

«Да вообще, на кой ляд эти звёзды», – пытался утешиться.

И заблуждался. Поздним вечером, выйдя на балкон, увидел созвездие Ориона. Здесь, над Карибским морем, у сурового воина Ориона свой небесный пляж. Лежит безмятежно на боку. Одной рукой подпер голову, в другой – рюмка золотой текилы. Светит и не задумывается, сколько у него звезд и какого они размера.

Впрочем, как без них проживёшь? Это если есть, тогда, пожалуйста, – можешь забыть на время.

Мексиканский для начинающих

Петя проявил большие способности к языкознанию. Правда, почему-то решил, что испанский – одно дело, а мексиканский – совершенно другое. Мол, отличаются приблизительно так, как древнеегипетский от арабского.

Впрочем, знавал я человека, который был уверен, что луна и полумесяц не имеют друг к другу никакого отношения.

Перво-наперво Петя переделал свое имя на местный лад. Но с некоторым отечественным оттенком.

– Зови-ка, брат, меня попросту – Педро, – сказал он, нажимая на последний слог, – Так оно звучней!

Ну, Педро, так Педро – действительно, довольно сильно звучит! Еще крепчей, пожалуй, будет Педрюша…

– В наших языках, – говорил Педро, – русском да мексиканском, много общего. Прямо на лету ловлю. К примеру, слово «чекар» – проверять. Явно пошло от нашего «чека»! Или, послушай, – «ме перди»! То есть – я потерялся. Смотри, как звучание передает смысл!

– Точно, – согласился я. – Вспомни млечный путь на небе. Молоко – «лече».

Педро всерьез занялся составлением подручного словарика. Первое слово, которое он вписал туда, то ли из озорства, то ли по кулинарному влечению, было блинчики – «охуелос». Дальше пошло, как по маслу.

Масло – мантекия.

Соль – саль.

Солнце – соль.

Привет – оля.

– Поверь, – вздохнул тут Педро, – Я давно говорил, что жена моя Оля «с приветом». Вот через неделю приедет, – сам увидишь.

«Море – мар, – продолжал он. – Глаз – охо. Спасибо – грасиас. А даром – гратис!»

Это гратис особенно полюбилось Педро, а ещё «мучача» – девушка.

– Мучача, мучача, не дашь ли мне гратис? – бубнил он под нос, записывая питейные принадлежности. —

Рюмка – копа. Глоток – траго. Еще – мас. Очень хорошо – муй бьен.

Некоторые соответствия приводили Педрюшу в восторг.

– Мало – поко. Плохо – мало. Как точно замечено! Когда мало, всегда плохо! А много не бывает!

Под конец он глубочайшим образом поразился ёмкостью мексиканского языка, узнав, что «жена» и «наручники» обозначаются одним словом «эспоса».

– Ну, брат, во язык-то! Не в бровь, а в охо. Я свою теперь только так и буду звать – эспоса. Поди, догадайся, чего в голове держу…

Триптихизм

Действительно, мудрено было догадаться, чего он держал в голове. Зато на голову Педро постоянно примеривал шляпы. Накупив десятка два, временно успокоился, и каждые полчаса появлялся в новой.