Эрик-Эмманюэль Шмитт - Секта Эгоистов (сборник)

• Название: Секта Эгоистов (сборник)
• Автор: Эрик-Эмманюэль Шмитт
• Жанр: Проза
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-389-12939-9

Эрик-Эмманюэль Шмитт – мировая знаменитость, один из самых популярных и играемых на сцене французских авторов и вместе с тем глубокий писатель, которого волнуют фундаментальные вопросы морали и смысла жизни, темы смерти, религии. «Секта Эгоистов» – первый роман, созданный Э.-Э. Шмиттом, роман, «который рассказывает о том, как его не было, ускользает, обманывает и творит себя из обмана». Герой книги Гаспар Лангенхаэрт считает реальность плодом собственного воображения. А что, если жизнь – это всего лишь сон? И облака, птицы, земля и другие люди – это только видения, мелькнувшие в мозгу? Возомнив, что является причиной и первоисточником мира, философ, полагая, что уничтожает видимый мир, лишает себя зрения. Но остановится ли он на этом?..

Пьесы Шмитта не только идут повсюду – от Сан-Франциско до Токио, они к тому же прекрасно читаются. Доказательством этому служит неподражаемая философская комедия «Распутник». Автор устраивает любимому философу Дени Дидро поистине безумный день. Он должен срочно написать статью о морали. Под угрозой выход очередного тома Энциклопедии. А вокруг философа начинается настоящая круговерть. Как на танцплощадке, танцуют, точнее, мешают все, подвергая представления героя о добродетели серьезному испытанию.

Искрометный, насквозь игровой язык прозы Шмитта безусловно составляет гордость французской изящной словесности.

---

И Председатель Каррьер, в восторге от собственного успеха в сем изысканном обществе, старался отныне бывать на вечерах, где ожидалось выступление философа, чтобы со всею любезностью предоставлять себя в его распоряжение для дискуссии, а затем предъявлять ему свой неизменный аргумент.

Однако история на этом не закончилась. Рассказывают, что графиня де Виньоль, известная обширностью своих прелестей, тонкостью талии и неприметностью принципов, прослышав о таковом диспуте, предложила самолично убедить молодого философа в наличии у него тела при помощи совсем иной аргументации, в коей она упражнялась регулярно и, по слухам, достигла такого совершенства, что сыскать ей равных было делом весьма непростым. Встретившись с г-ном де Лангенхаэртом, она сделала первый шаг ему навстречу, потом оттолкнула, потом подала надежду, потом отняла, потом улыбнулась, потом надула губки, так что через несколько дней подобных маневров философ без колебаний явился по приглашению графини на философский сеанс в ее будуаре.

Сеанс состоялся, затем повторился, а затем стал повторяться еще и еще. Не только не встречая ни малейшего возражения своим тезисам, графиня вдобавок обнаружила в том, кого готова была счесть своим противником, столь восхитительную для них поддержку и основы столь прочные и несгибаемые, что была этим совершенно обескуражена и покорена.

Трепеща и робея, она осведомилась у любовника, каким образом мог он так будоражить ее тело, не имея его сам, и как ему удавалось так распалять ее плоть, будучи при этом бесплотным. Он кратко разъяснил ей, что все это не более чем ощущения, чем вполне ее убедил и сделал горячей сторонницей его философии. Отныне величайшая кокетка Парижа объявила себя противницей материальности, что при ее репутации звучало по меньшей мере странно, и люди, пожав плечами, стали поговаривать о том, что теперь у графини вслед за плотью забурлили и мозги».

Таковы, судя по всему, были теоретические достижения первого года парижской жизни. Ибо, следуя хронике Сент-Иньи, мы заключаем, что первые тезисы Гаспара Лангенхаэрта касались главным образом восприятия. И только на втором году своего пребывания в Париже, продвигаясь все дальше в своих рассуждениях, он создает окончательную теорию философского эгоизма: «Я сам являюсь творцом Вселенной».

«Клеант. Но если ощущения не являются отпечатками внешних предметов и явлений, то что же они такое? Каково тогда их происхождение?

Автомонофил. Я сам.

Клеант. Простите?..

Автомонофил. Да-да, вы не верите собственным ушам, но они вас не обманывают. Я сам являюсь источником моих ощущений.

Клеант. Вы?.. Творец вселенной?

Автомонофил. Именно я. Я сотворил этот мир, со всеми его красками, предметами и запахами.

Клеант. Прощайте, друг мой. Наша беседа слишком затянулась. Как можете вы утверждать, что ваш разум, сам по себе и для самого себя, производит собственные ощущения?

Автомонофил. Когда вам что-то снится – не являетесь ли вы сами создателем вашего сна? Когда вам грезится, что вы плывете по морю, направляясь к американским берегам, – не являются ли морские волны лишь плодом вашего воображения?

Клеант. Естественно, поскольку это сон.

Автомонофил. Кто сообщает вам об этом?

Клеант. Пробуждение.

Автомонофил. А если бы вам случилось пробудиться от… жизни?

Клеант. Полноте!

Автомонофил. Кто может заверить вас, что в данный момент вам не снится сон?

Клеант. Вы смущаете меня…

Автомонофил. Коль скоро вы согласились со мною в том, что материи не существует, источником ощущений может быть только наш разум. Когда мы видим сны, когда даем простор своему воображению, не являемся ли мы творцами новых реальностей? Но здесь речь идет о творчестве осознанном. А большую часть времени мы творим, не сознавая этого, вот и все!»

Таким образом, Гаспар Лангенхаэрт, следуя против течения всей философской традиции своего времени, добрался до гипотезы бессознательного, и даже более того – до идеи бессознательного творчества. Чтобы прояснить этот момент, стоит привести одну историю, которую я обнаружил среди сплетен Сент-Иньи:

«Во время последнего маскарада, который давала баронесса де Сен-Жели, истинным героем праздника был Купидон, ибо под сенью полумасок, домино и благосклонного сумрака садов сердца осмеливаются не утаивать своих истин, и тогда карнавальная маска нередко позволяет сбросить ту, что обыкновенно носят добродетель или лицемерие. Кто знает, сколько любовных встреч свершилось в ту ночь под покровительством Селены, однако вскоре – и к счастью – стало известно о шутке, которая была сыграна с нынешним нашим властителем дум г-ном де Лангенхаэртом.

Несколько особ благородного происхождения, раздраженные экстравагантными бреднями молодого человека, вознамерились доказать ему, что не он был создателем мира, а что, напротив, мир способен был порою сыграть с ним весьма злую шутку. Они подговорили баронета д’Антрева, который в пылу своих семнадцати лет был готов на любые проделки, надеть маскарадный костюм графини Корона, тогдашней возлюбленной нашего философа, о чем всем было известно. Баронету надлежало сыграть роль любовницы и открыться не прежде, чем заблуждение г-на де Лангенхаэрта заведет последнего достаточно далеко.

Во время бала лжеграфиня, то есть баронет, приближается к философу и назначает ему свидание в укромной беседке в глубине парка в одиннадцать часов. В указанное время переодетый юноша приходит в беседку, но едва он успевает войти в образ, как философ, не слишком расположенный к галантным прелюдиям, что также было известно благодаря дамской болтливости да и вытекало из его собственной доктрины, набрасывается на баронета и увлекает его в кусты.

Баронет едва успевает сорвать с себя маску и кричит, вырываясь из его объятий:

– Взгляни, философ, на женщину, которую любишь! Этого ли ты жаждал, ты, жаждущий всего?

Сбитый с толку, в беспорядке мыслей и одежды, философ остается нем в течение нескольких мгновений, а затем, залюбовавшись свежими устами юноши, его искрящимися весельем глазами и длинными черными кудрями, с нежностию берет обе его руки в свои.

– Ну конечно же, именно тебя я желаю, – говорит он. – Я желал тебя, сам того не сознавая. И приключением этим я раскрываю себе глаза! – И тотчас продолжил с натуральным баронетом занятие, которое начал несколько ранее с лжеграфинею. Ловец сам оказался уловлен, однако вовсе не горевал по этому поводу, ибо был развращен сверх всякой меры, да и с самого начала вовсе неспроста согласился на подобное переодевание.

Луне пришлось в ту ночь сносить забавы Юпитера с Ганимедом, и коль скоро разговор свернул на мифологию, то г-н де Лангенхаэрт, по слухам, проявил не меньше остроумия, осведомленности и любознательности, нежели юный д’Антрев, коего штудии в сем предмете зашли к тому времени весьма далеко; наконец они расстались, очарованные беседою и условившись при случае как следует повторить свою латынь.

К великой досаде шутников, г-н де Лангенхаэрт самолично поведал своей любовнице об этом приключении, объявив, что счастлив был приготовить самому себе подобный сюрприз. Так что и на сей раз насмешники, в сущности, остались с носом, ибо решительно ничто, никогда и ни при каких обстоятельствах не могло поколебать систему сего философа-эгоиста».

История эта весьма поучительна. Так, когда Гаспар узнавал что-либо новое о мире, он пребывал в неизменной уверенности, что узнал что-то новое о самом себе. Все неизвестное исходило из него самого и никогда извне, поскольку вне его ничего не существовало. То была настоящая умозрительная система обороны, концептуальная броня, позволявшая ему воспринимать любой факт и опрокидывать самые сильные возражения.

«Клеант. Но если этот мир создан согласно вашим желаниям, как объясните вы существование в нем боли? Мне кажется, этот аргумент разрушает вашу систему.

Автомонофил. Боль? Вы здесь коснулись моего небольшого изобретеньица, коим я весьма горжусь и за которое не устаю возносить себе хвалу. Боль есть всего-навсего вопрос, который я задаю самому себе, дабы постигнуть силу моего желания: коль скоро страдание, причиняемое мне болью, останавливает меня, значит в глубине моего существа я не слишком стремлюсь к вожделенному предмету; если же боль не оказывается неодолимым препятствием, значит желание мое поистине сильно и глубоко. Таким образом, боль есть нечто вроде барометра моих желаний. Хитроумная находка, не правда ли?

Клеант. Бесспорно. Боюсь только, что хитроумия здесь больше, нежели истины».

На этом диалог заканчивался. Ничего более я не нашел и у Сент-Иньи, если не считать историй, из которых явствовало, какое непонимание вызывал философ в современном ему обществе: