Сергей Пушкарев - Россия 1801–1917. Власть и общество

• Название: Россия 1801–1917. Власть и общество
• Автор: Сергей Пушкарев
• Жанр: История
• Год: 2001
• ISBN: 978-5-85824-130-1

История России в 1801-1917 гг., включающая историю государственной власти, социально-правового положения различных слоев населения (преимущественно крестьянства), общественных движений, экономики, образования, культуры и церкви. Для курсов по истории России в высших учебных заведениях, а также для преподавателей и вдумчивых читателей старших классов средних школ, как и для всех, серьезно интересующихся отечественной историей.

В формате a4.pdf сохранено издательское форматирование.

---

«Государь российский внемлет только мудрости, где находит ее, в собственном ли уме, в книгах ли, в голове ли лучших своих подданных. Но в самодержавии не надобно ничьего одобрения для законов, кроме подписи Государя, он имеет всю власть»20.

Государственный совет состоял из высших сановников, назначаемых государем. «Министры суть члены Совета по их званию». Председательствует в Совете государь или особо им назначенный (на один год) председательствующий член Совета. Совет разделяется на департаменты: 1) законов, 2) военных дел, 3) дел гражданских и духовных, 4) государственной экономии. В нужных случаях созывается общее собрание Совета. Во главе делопроизводства стоит «государственный секретарь», которым был назначен М.М. Сперанский21.

1 января 1810 г. Александр торжественно открыл заседание Государственного совета речью, в которой заявил: «Я всегда желал, чтобы благосостояние империи утверждалось на законе».

1.4. Реакция в конце царствования Александра I. Аракчеев

В 1815 г. окончилась затяжная и трудная борьба с Наполеоном, в которой Александр принимал самое активное и горячее участие.

«Весь запас твердой воли Александра, – говорит его биограф, – оказался истраченным на борьбу его с Наполеоном, потребовавшую высшего напряжения всех его духовных и физических сил, и ничего нет удивительного, что у государя проявилась крайняя усталость и душевное утомление»22.

Усталый и разочарованный в людях Александр решил опереться на своего гатчинского друга и верного слугу Аракчеева. Выказывая свое бескорыстие и преданность Александру, Аракчеев отказывается от пожалованного ему высшего российского ордена Андрея Первозванного и фельдмаршальского жезла.

«Быстрыми шагами приближалось то время, когда усталый победитель Наполеона должен был скрыться за мрачной фигурой гатчинского капрала»23.

Погрузившись в туман религиозно-мистических исканий, Александр возложил главную тяжесть трудов и забот об управлении государством на Аракчеева. А сам он в последние годы своего царствования больше всего интересовался в Европе – осуществлением принципов созданного им Священного союза, а в России – муштровкой армии и военными поселениями. Стремление довести армию до полного совершенства на смотрах и парадах принимало совершенно уродливые формы. На маршировку с надлежащим «вытягиванием носка» обращали гораздо больше внимания, чем на обучение стрельбе и вообще на боевую подготовку войск. Майор В.Ф. Раевский в 1820 г. писал своему другу об этой новой системе:

«…учебного солдата вертят, стягивают, крутят, ломают, толкают, затягивают и перетягивают, коверкают. Вот и Суворов, вот Румянцев, Кутузов, <…>все полетело к черту»24.

Правда, майор Раевский был оппозиционер, но вот свидетельство царского брата, великого князя Константина Павловича, который сам был усердным служакой гатчинского типа. В 1817 г. в письме к ген. Н.М. Сипягину он писал:

«…ныне завелась такая во фронте танцевальная наука, что и толку не дашь. Я более двадцати лет служу и могу правду сказать, даже во времена покойного государя (т. е. Павла) был из первых офицеров во фронте, а ныне так перемудрили, что и не найдешься». В другом письме Константин писал: «Вели гвардии стать на руки ногами вверх, а головою вниз и маршировать, так промаршируют…»25.

А в 1819-1820 гг. ген. И.В.Сабанеев писал ген. П.Д. Киселеву:

«У нас солдат для амуниции, а не амуниция для солдата. Учебный шаг, хорошая стойка, параллельность шеренг, неподвижность плеч и все тому подобные <…> предметы столько всех заняли и озаботили, что нет минуты заняться полезнейшим»26.

Вместе с этой «танцевальной наукой» в армии царила суровая дисциплина и применялись жестокие наказания. За нарушение дисциплины, за неисправность во фронте или в одежде виновных «прогоняли сквозь строй» через 500 или через тысячу человек по одному, по два раза, а за серьезные провинности до шести раз. Эта отвратительная система наказания состояла в том, что выстроенные в шеренги солдаты должны были быть палачами – бить шпицрутенами (толстыми и гибкими прутьями) своих провинившихся товарищей. Конечно, телесные наказания применялись в то время не только в русской армии. Само немецкое название «шпицрутен» свидетельствует о том, что русские заимствовали этот метод наказания у «цивилизованной» Европы. Были случаи, когда эти истязания заканчивались смертью. Так, после подавления бунта в Чугуевских военных поселениях в 1819 г. Аракчеев писал царю:

«Происшествия, здесь бывшие, очень меня расстроили. Я не скрываю от Вас, что несколько преступников, самых злых, после наказания, законами определенного, умерли. И я от всего этого начинаю уставать»27.

В октябре 1820 г., когда Александр был за границей, произошла печально известная «семеновская история», которая еще более усилила реакционное настроение Александра. Солдаты любимого царем лейб-гвардии Семеновского полка, выведенные из терпения мелочными придирками и жестокими наказаниями недавно назначенного командира полковника Г.Е. Шварца, оказали непослушание начальству и потребовали его удаления.

Обучение рекрутов

В результате зачинщики были подвергнуты жестокому телесному наказанию, а весь личный состав полка – офицеры и солдаты – были распределены по разным армейским полкам. Семеновский же полк был сформирован заново из офицеров и солдат нескольких гренадерских полков.

Последние годы жизни Александра получили название аракчеевщины. И современники, и историки разных направлений согласно рисуют картину всемогущества Аракчеева. В это время, после 1820 г., Александр окончательно отказался от планов реформ в государственном управлении. Ему нужны были теперь не смелые реформаторы, а преданные слуги, исполнители приказаний и охранители существующего порядка, на которых он мог бы вполне положиться. Именно таким и был Аракчеев, с его административным талантом, трудоспособностью, личной честностью. Он не был казнокрадом, как многие, и отличался «собачьей преданностью» государю. Ф.Ф. Вигель называл его «бульдогом», всегда готовым загрызть царских недругов28.

Усталый, разочарованный, потерявший свои прежние идеалы и, по-видимому, не нашедший новых, Александр передал дела внутреннего управления Империи в «жесткие руки верного друга, доверие к которому было всегда неограниченно»29. Все дела государственного управления, не исключая даже духовных, рассматривались и приготовлялись к докладу в кабинете Аракчеева: «В это время он сделался первым или, лучше сказать, единственным министром. Император Александр, наконец, стал принимать с докладом только одного графа Аракчеева, через которого входили к государю не только представления всех министров, но даже, лишавшиеся вследствие того всякого значения, мнения Государственного совета»30.

Аракчеев руководил всей деятельностью комитета министров. Министры, в большинстве своем, назначались теперь по его рекомендации и были лишь исполнителями его указаний. Немудрено, что все преклонялось и трепетало перед суровым временщиком: «Передняя временщика сделалась центром, куда с четырех часов утра стекались правители и вельможи государства»31. Гибкий Сперанский написал брошюру, восхвалявшую военные поселения. Университеты и академии избирали Аракчеева своим почетным членом. Впрочем, низкопоклонство в эпоху аракчеевщины все же не доходило до безграничного раболепства сталинской эпохи: иногда смелые люди даже публично бросали суровому временщику дерзкие вызовы. Так, в 1820 г. в журнале «Невский зритель» появилось стихотворное послание К.Ф. Рылеева «К временщику», которое начиналось довольно выразительными словами:

Надменный временщик, и подлый и коварный,
Монарха хитрый льстец и друг неблагодарный,
Неистовый тиран родной страны своей,
Взнесенный в важный сан пронырствами злодей!

А оканчивалось стихотворение угрозой мести современников или проклятиями потомства. Правда, оно имело подзаголовок «Подражание Персиевой сатире к Рубеллию»32. Но весь Петербург прекрасно понимал, что речь тут идет не о Рубеллии. По словам современника Н.А. Бестужева, жители Петербурга оцепенели «при сих неслыханных звуках правды и укоризны, при сей борьбе младенца с великаном» и ожидали гибели «дерзновенного поэта»33. Однако «обиженный вельможа постыдился узнать себя в сатире», и смелый поэт остался безнаказанным. Даже у Аракчеева был стыд, а может быть, и некоторые остатки совести, тогда как в эпоху тоталитарных режимов XX в. стыд и совесть были, как известно, признаны «буржуазными предрассудками» и уже никакого влияния на правительственную практику не оказывали.

Прогоняют сквозь строй…

Весьма показательное событие случилось в Петербурге в сентябре 1822 г. на заседании совета Академии художеств. Президент Академии А.Н. Оленин предложил избрать почетными членами гр. А.А. Аракчеева, гр. В.П. Кочубея и гр. Д.А. Гурьева. На что вице-президент Академии, действительный статский советник, известный масон А.Ф. Лабзин возразил, что достоинства этих лиц и их заслуги перед искусством ему совершенно неизвестны. Смущенные члены совета объяснили недогадливому вице-президенту, что они «выбирают сих лиц как знатнейших, что сии лица близки к особе Государя Императора». На это Лабзин «отозвался», что в таком случае он, со своей стороны, предлагает в почетные любители государева кучера Илью Байкова, который «гораздо ближе к особе Государя Императора, нежели названные лица» (при езде в маленьких санках седок находился в непосредственной близости к кучеру и часто при крутых поворотах держался за него, чтобы не вылететь из саней). Смущенный президент Академии постарался обратить заявление Лабзина в шутку. Но, узнав о «наглом поступке действительного статского советника Лабзина», царь рассердился, велел уволить Лабзина от службы и выслать из Петербурга в Сингилей34.