Марина Зайцева (Гольберг) - …И блаженный вдохновенья миг

• Название: …И блаженный вдохновенья миг
• Автор: Марина Зайцева (Гольберг)
• Жанр: Поэзия
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-7949-0592-2

Вашему вниманию представляется сборник стихов Марины Зайцевой.

---

Марина Зайцева (Гольберг) …И блаженный вдохновенья миг

© Зайцева (Гольберг) М., 2017

© Московская городская организация Союза писателей России, 2017

© НП «Литературная Республика», 2017

Поэт

Астроном изучает звёзды.
На пленэре художник дышит.
А поэт, погрузившись в грёзы,
Неземные пространства слышит.
По прописке своей – небожитель,
Он родня душе океанской.
Лунных тайн и снов повелитель,
Изгибает, шутя, пространства,
Им диктует свои законы,
И рукой своей прихотливо
Направляет орбиты и трассы,
Изменяет млечные реки,
Измеряет аршином парсеки.
Ему ведомы стихи и стихии.
Держит он под уздцы Пегаса.
Неизменный кормчий у Музы —
У суровой взбалмошной бабы,
Испытавший горнило и трубы,
Разорвать с ней не в силах узы.
У него на штурвале не румбы, —
А дактили, анапесты и ямбы.

Летописцы

Летописцы, иноки – поэты! —
Канувшие в сумрачных веках,
Кропотливо старины заветы
Собирали в кельях и скитах.
Под лампадой тусклой, под лучиной,
От земных страстей и гроз вдали,
Сказы и преданья, и былины
В книги рукописные текли.
И – то «сизым соколом, то волком» —
Мысли вдохновенно в тишине
Устремлялись вольно к звёздам колким
Иль сторожко стлались по стерне.
Брани зачинались и кипели,
Русичей – рекою! – кровь текла.
А в руках без устали скрипели
Летописцев лёгкие стила.
Подвиги и жизнеописанья,
Тяжело, как в бурю корабли, —
Нас любовью к Отчине спасая, —
Сквозь столетья плыли и брели…
Эти древних гениев творенья
Сберегали на краю не раз
От погибели и от забвенья —
И в Один Народ собрали нас.

Певцы безвестных лагун

Поэзия малоизвестных
провинциальных поэтов —
это грустная песня одинокой
морской раковины.
Её несостоявшийся удел —
быть арфой.
Но арфы живут и поют на суше.
Раковина на суше —
задохнётся и… её не станет.
Лирики,
символисты или романтики —
забытые дети в роддоме
перестроек и перемен.
Но, воистину, поэты —
вне эпох и времён.
Хотя – нет…
Все они – дети своего
времени-безвременья,
составной части
вечности-забвения.
Это у жизни есть срок.
У Вечности его нет.
И гудят-поют неслышно
сквозь времена
в неизвестных лагунах и заливах
морские раковины,
совсем не думая о том,
кому сегодня принадлежит эпоха:
классицизму, символизму
или постмодернизму.
Это рыбе-прилипале есть резон
присосаться в днищу
корабля-эпохи
в тщеславной и призрачной надежде
выжить, если не на вечность,
то хотя бы – на время.
Грустная моя раковина,
лежащая на дне морском,
в клубке спутанных водорослей.
И поющая сама по себе —
без надежды
быть услышанной кем-нибудь.
Счастлив тот,
кто на полосе отлива
в клубке водорослей
отыщет эту раковину
и, не очистив
от песка и наростов,
прижмёт её к своему уху —
и услышит вечную
негромкую, глухую —
щемящую песню моря.
Песню вдохновения и одиночества.
Мудрости и грусти.
И непостижимости
творческой судьбы.
Раковины и звёзды
Безвестных заливов и лагун —
моря без вас были бы
пустынны и безмолвны.

Автобиография

Я – язычница!
Я – стихия!
И стихи мои —
Из стихии!

Я – ручей.
Я – журавль.
Я – рябина.
Целым сонмом богов
Хранима.

Я из солнца,
Из ветра,
И звёзд —
Вдруг восставшая
В полный рост.

«Чёрная тушь иероглифов ветвей…»

Чёрная тушь иероглифов ветвей
Смешалась с зелёной гуашью листвы.
Май написал гимн весне
На синей бумаге неба.

«Новогодний вскипает снег…»

Новогодний вскипает снег
И клубится метели дым.
Я ворвусь в двадцать первый век,
Чтобы фору дать молодым.

А двадцатый – был мой задел,
Лишь программа и черновик.
Двадцать первый – он не предел
Для написанных мною книг.

Тот – останется для меня
Половинкой моей судьбы.
Этот – стременем лёгким звеня,
Вверх рванётся, став на дыбы.

И взыграют стихия и страсть,
И весёлый ребяческий страх.
Мне судьба – в гонке бешеной пасть
С недопетым стихом на устах.

Начало

Закуржавленная шапка
На разумной голове.
Да за пазухою шаньга.
Да жар-птица в рукаве.

А пурга хвостищем лисьим
Перемётывала путь.
Брёл вперёд он, зубы стиснув.
Знал: назад не повернуть.

Поспешая за обозом,
Даль заснеженной тропы
Мерил отрок Ломоносов —
Шёл на звонкий зов судьбы.

6 июня 1799 года

Сквозняки июнь листают,
Непогодою знобят,
Сухо молнии блистают,
Тучи ливнями грозят.

Соловьиху на опушке
Изождался соловей.
В этот день родился Пушкин
В тихой вотчине своей.

Народился у дворянки,
Бают, крошечный урод:
Хилый, черный. Няньки-мамки
Воют, крестится народ…

Здесь такого не бывало
(Чур нас всех! И пронеси!)
Весь в арапа Ганнибала —
Нестандартный для Руси.

А виновник этих слухов
В колыбельке почивал —
И о них ни сном ни духом
Даже не подозревал…

Но промчится тройкой с гиком
Время. Лирой зазвенит
Самый русский, смуглый ликом, —
Богом избранный Пиит.

Забег в бессмертие

37 ему судьбой отпущены —
чтоб среди Бессмертных
равным стать,
поступить в Лицей,
сдружиться с Пущиным
и коня крылатого взнуздать,
в Керн влюбиться,
к Натали посвататься,
в Таврию на тройке укатить
и, отрекшись (миф живуч!)
от авторства,
«Горбунка» мальчишке подарить…
Наскандалить,
свет сразить «Онегиным»,
четверых наследников родить,
у царя, рискуя стать отверженным,
за «сенатцев» милости просить,
повенчаться с болдинскою осенью
и коснуться дланью Божьих век.
И январской
предвечерней просинью
вдруг прервать
свой спринтерский забег?!

Болдинская осень

Когда наступит «болдинская осень —
Не прогляди её за листопадом.
И между трёх вечнозелёных сосен
Не заблудись: она притихла рядом.

Промчалось лето. Птицы сбились в стаи.
Прилёт с отлётом их не перепутай.
Пропустишь —
и уже не наверстаешь
Их – славы посулившие минуты.

…Едва ли думал об её значенье, —
Когда смятенно, в творческом порыве,
Он грыз перо гусиное в волненье,
Черновики черкал нетерпеливо.

И грыз перо. И рвал бумагу в клочья.
И на сорочку брызгали чернила…
Всё на бессмертье обречённым было, —
Что в Болдине писал он днём и ночью

Ночной возок

Как вдовы, вьюги голосили
Во всю полей российских ширь —
То жертву тайно увозили
Для погребенья в монастырь.

В простом гробу,
В санях казённых
Он покидал постылый «свет».
Дворовым псом за ним позёмка,
Скуля, зализывала след.

И кони с храпом уносили
Возок печальный в мрак полей.
Как будто боль и скорбь России
Спешили спрятать поскорей.

Банка и амфора

1

Вот – стеклянная банка.
Кругла, толста и чиста.
Её назначение – просто:
Воду пить, огурцы солить.
А можно поставить цветы.
Она безыскусственна.
Вся открыта и доступна
И прозрачна на просвет.
В ней ни мифа, ни секрета,
Ни таинственности нет.

2

А вот греческая амфора.
Многозначна, как метафора, —
Что на дне морском лежала
Много-много тысяч лет.
Заросла она кораллами,
Водорослями и ракушками.
В её узкой горловине
И просвета даже нет.
Но всех манит её тайна,
Миф, загадка и секрет.

«Запел тростник у излучины реки…»

Запел тростник у излучины реки.
Вдохновение провело смычком
По душе поэта.

«Когда царят гиперболы химер…»

Когда царят гиперболы химер
В калейдоскопах вздыбленных метафор,
Гекзаметра пространственный размер
С октавами вибрирующих амфор,
Гудящих в связках-струнах узких горл,
Вселенная над всем парит царицей,
Над арфами причудливыми гор
Зефир вечерний медленно струится.
Бурлит, вскипая, Млечный водопад,
Срывая пену звёзд с орбит обычных.
На моцион ночной в эдемский сад
Лилит выходит без одежд привычных.

«Любимый мой!..»

Любимый мой!
Опять грядёт тайфун.
Мне снова грезить под дождём
О встрече.
И снова переделывать строфу —
В который раз, —
А воробьи на вече,
Как прежде, под стрехою собрались,
Кричат, галдят, чего-то там решают.
Туч баррикады перекрыли высь
И новыми ненастьями стращают.
Опять во всю Вселенную звучит
Орган
Моей неистовой печали.
Любимый мой!
Я, как звезда в ночи —
Тянусь к тебе издалека лучами.

Ты притяженья не лишай
Звезду —
Не допусти нечаянно
Беду.

«Опять нас манят горизонты…»