Виктор Конецкий - Морские повести и рассказы

• Название: Морские повести и рассказы
• Автор: Виктор Конецкий
• Жанр: Русское современное
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-389-12889-7

«Флот извечно стоял одной ногой на воде, другой – на юморе», – писал Виктор Викторович Конецкий, профессиональный моряк и один из самых издаваемых и любимых читателями русских авторов XX столетия. Рассказы и повести Конецкого так или иначе связаны с морем или посвятившими ему жизнь людьми, основаны на личных наблюдениях, часто автобиографичны. Занимательно описывая рабочие будни полярного рейса, создавая меткие и выразительные портреты героев, отдавая дань северной природе, автор затрагивает такие непростые темы, как противоречивость человеческой натуры, способность не терять лица в сложных ситуациях – будь то столкновение с морской стихией или необходимость трудного нравственного выбора в отношениях с людьми.

---

– Много, – сказал Вольнов. – Но точно я не знаю.

Он чувствовал, как коньяк тепло и приятно дурманит голову. Завтрашний выход в море, старость механика, неполадки с дизелем, льды и бессонные ночи, молодость матросов и перерасход продуктов за последние десять дней на судне – все это ушло далеко. Осталась только женщина, которая сидела рядом и умела так ласково и доверчиво спрашивать: «Ладно?» И оставался еще прекрасный человек Яшка Левин, который не умел унывать, и который всегда во всем поможет, и который сейчас с этими зверобоями нарежется вдрызг. Когда-нибудь, когда он, Вольнов, окончит мореходку и получит наконец диплом штурмана дальнего плавания, они вместе сплавают в какой-нибудь интересный рейсик, и он готов идти у Яшки хоть четвертым штурманом. А вообще, жизнь прекрасна, и он никогда еще не встречал такой интересной женщины, как Агния.

– Агния, – сказал Вольнов. – Агния, я очень рад, что вы не любите голубей и любите воробьев. Это говорит очень о многом. Очень о многом. И мне очень хочется, чтобы вы были счастливы. Хоть немножко. Бросайте институт и улетайте, если вам это нравится, честное слово! Это прекрасно – когда женщина летает в воздухе. Мне уже тридцать один, а я еще ничего не достиг, у меня нет сюжета, как говорит моя мама, но я много видел…

– Расскажите что-нибудь о себе и пейте кофе.

Вольнов остановился и понял: настает пора трезветь. Он встряхнул головой и прищурил глаза. Все, как это ни странно, стояло на своих местах. Он отодвинул от себя рюмку, сказал:

– Баста. Я не хочу сегодня быть пьяным. Да это и нельзя. Я уже начал говорить глупости.

– Нет. Глупостей вы не говорили, Глеб. Вы славный, Глеб. И я, наверное, послушаю вас – и брошу все и улечу. Мне все только никак не решиться. Кто-то должен помочь, наверное… Мне никогда не хотелось петь на земле. А когда в полете и есть свободная минута, смотришь на облака, они как снег, и хочется на них прыгнуть, и хочется петь. И тогда забываешь про гигиенические пакеты, которые надо убирать. И еще улыбаться при этом… Господи, какой из меня будет преподаватель? Я терпеть не могу все эти суффиксы и префиксы… Знать язык для того, чтобы понимать других людей и их жизнь, – это да. А все остальное… А они говорят: ты обязана!

– Кто говорит, что ты что-то обязана? – спросил Левин, возвращаясь. – Мы кому хочешь зададим за тебя перцу. Дайте и мне кофе… Какая она была смешная в детстве, Глеб! Она приносила к нам в палату кролика с бантиком на ушах… А потом, спустя много лет, я встретил ее в Хельсинки на аэродроме, и она меня узнала…

– Ты был в Индонезии, Яков? – спросила Агния.

– Да. В Сурабайе, – сказал Левин и попробовал спичкой поджечь коньяк в рюмке.

– Очень хочется мне в Индонезию. Очень… И пора уходить, уже все закрывается, уже поздно, и стулья скоро станут на голову, а девочки будут еще долго считать ножи и ссориться из-за вилок, – сказала Агния и улыбнулась Вольнову. – Я рада, что вы завтра уходите в море, Глеб.

– Вы придете нас проводить?

– Нет.

– Почему?

– Мне будет грустно. Мне уже сейчас грустно.

– Вы разговариваете так, будто меня здесь совсем нет, – сказал Левин. – Давай по последней.

– Я больше не буду, – сказал Вольнов.

Левин сидел угрюмый и мрачный. Он думал о чем-то своем, и, наверное, невеселом.

6

Они шли по улице.

Была белая ночь, была серая листва деревьев, их черные морщинистые стволы и запах сырости и опилок. И, как во всех портовых городах, ощущение того, что где-то близко море – длинный и широкий простор. Каждая антенна над крышами видна чисто и ясно. Несколько сизых, узких, острых туч над самым горизонтом за крышами, совсем неподвижных. Фонари зачем-то горят, но светят куда-то внутрь своих колпаков.

– Как хорошо, что мы родились и живем, и идем по Архангельску, и что вы идете рядом, – тихо сказал Вольнов Агнии. Ему почему-то было совсем просто сказать ей сейчас такие слова.

Она молчала. И Левин молчал тоже, шагал, засунув руки в карманы, высокий, как Маяковский. Потом вдруг остановился, будто наткнулся на что-то невидимое, сказал:

– Друзья, мне, пожалуй, с вами не по пути. Глеб, я надеюсь, ты проводишь Агнюшу.

– Ты что, с ума сошел? – спросил Вольнов. – Куда ты?

– Не шуми на меня, – мрачно сказал Левин.

– Ты всегда чудишь, капитан, – сказала Агния. – Мне не нужно никаких провожатых.

– Идите на бульвар и садитесь на крайнюю скамейку, – сказал Вольнов. – Мне очень не хочется еще расставаться с вами. А я уговорю этого капитана.

– Прощайте, товарищи, все по местам! – сказал Левин, повернулся и пошел в обратную сторону.

– Только не уходите! – с мольбой попросил Вольнов Агнию.

– Фу, как все глупо, – сказала она. – Счастливого плавания!

– Яшка! – крикнул Вольнов. Левин не обернулся. Вольнов побежал за ним.

– Я возьму машину и поеду на судно, – сказал Левин. – И не приставай ко мне.

– Она же обиделась!

– Черт с ней.

– С чего ты?

– Не бойся, я не пьян. – Он продолжал шагать и вдруг расхохотался.

– Тебе надо выпить валерьянки, – сказал Вольнов.

– Сколько раз меня выгоняли с лекций в училище за этот смех, – сказал Левин. Он на самом деле был совсем не пьян.

Вольнов выругался. Агнии уже не было видно. Он чувствовал, что Левин не хочет, чтобы он возвращался к ней. И это обозлило его. Он еще раз выругался вдогонку Левину и пошел назад.

Первая скамейка на бульваре была пуста, и весь бульвар – тоже. И, увидев это, Вольнов ощутил гнетущую, зияющую пустоту в себе. Как будто везде кончилась жизнь. Как будто она не начиналась. Как будто он навсегда был оставлен на вымершей, холодной планете.

Он сел на низенькую ограду газона и закурил.

Хилые деревца-подростки стояли посреди газона, опираясь на струганые палки. Их посадили на месте умерших от старости бульварных лип. Им дали опору и привязали к ней.

Вольнов снял фуражку, зачем-то потрогал позеленевшего «краба». Надо было возвращаться на судно, на маленький корявый сейнер, который трется сейчас о сваи причала и думает свои металлические мысли.

Неужели она ушла? И уходит все дальше по спящим улицам, и трогает холодными ладонями щеки, и торопится домой, потому что ей наплевать на него, и потому что она хочет спать, и потому что она обиделась на Яшку. Он вспомнил, как она сказала: «Что значит – крепкий паренек?»

Она ушла, и долго, весь рейс до Камчатки, будут жить эти воспоминания о женщине, которая была с ним рядом один сегодняшний вечер. Десятки раз по вечерам зажгутся на крыльях рубки отличительные огни и будут гореть до утра, красным и зеленым немигающим взглядом смотреть вперед. И потом время, то время, которое затягивает все – и радостное и больное, – приглушит воспоминания. Все кончается на этом свете.

Вольнов сидел, курил и вдруг услышал стук каблуков по асфальту, быстрый и тревожный. Потом стук умолк.

Вольнов поднял голову и увидел ее. Она шла теперь прямо по пыльной траве газона, наискось через бульвар, к нему, отводя от лица слабые ветки молоденьких лип. Он все сидел. Он почувствовал вдруг огромную усталость. Его хватило только на то, чтобы улыбнуться ей виновато и робко.

– О боже мой, – сказала она, остановившись перед ним. – О боже мой, я вернулась… Я ушла, а потом вернулась. Мне нужно было еще раз увидеть вас.

– Яков уже на судне, наверное, – сказал Вольнов. Он сам не знал, что и зачем говорит сейчас.

– Встаньте, – сказала она.

Он послушно встал, и они пошли по бульвару. Сырой песок скрипел под ногами.

– О боже мой, – опять сказала она и обеими руками взяла у него фуражку.

Забытые фонари все горели на набережной. Они были чуточку светлее неба. Ни одного прохожего. И по-утреннему начинают высвистывать где-то пичуги. Цветные буквы глядят с театральных афиш. Плоты медленно, как время сейчас, текут по Двине к морю. Дымят впереди них угрюмые буксиры, рыжие дымы неохотно расползаются в холодеющем воздухе.

Хмель пропал, голова ясна, чуть зябко.

– Почему вы смотрите под ноги, вы всегда смотрите под ноги?

– Вам нравится Архангельск?

– Вы были в Ленинграде?

– Я не люблю, когда траву подстригают на газонах, а вы?

Маленький деревянный домик с палисадником и резными ставнями. Старые рябины и кусты смородины вокруг. И вдоль тихой улицы, поросшей густой и крепенькой травой, десятки таких же других домов. Улица упирается в Двину. Над водой – первый туман. Земснаряд приткнулся к низкому берегу, чавкают и поскрипывают ковши, шипит пар.

– Это мой дом, – шепнула она, останавливаясь. – Мы пришли. Вы меня проводили. Я здесь родилась. И уже очень поздно. Очень.

– Да.

– Уже роса.

– Я люблю запах смородины…

– Так пахнет только черная.

– Да. В семь тридцать мы снимаемся.

– К зиме отец связывает кусты веревками. Чтобы не поломал их снег.

Вольнов не знал, что говорить и делать дальше. Он понимал только одно: невозможно уйти сейчас, вот так… Если он уйдет, вернется пустота. И только эта женщина в запылившихся туфельках сможет помочь ему, но она останется далеко. И с каждым часом будет все дальше, потому что суда каравана поплывут на восток.