Елизавета Романова - Анорексия. Непоставленный диагноз

• Название: Анорексия. Непоставленный диагноз
• Автор: Елизавета Романова
• Жанр: Русское современное

Книга основана на реальных событиях: автор пережила расстройство пищевого поведения. Мария с детства страдает от одиночества и мечтает о тепле, любви и поддержке. И однажды она удивительным образом получает поддержку…

---

Анорексия. Непоставленный диагноз Елизавета Романова

Дизайнер обложки Александр Александрович Герасимов

© Елизавета Романова, 2017

© Александр Александрович Герасимов, дизайн обложки, 2017

ISBN 978-5-4483-7998-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Анорексия. Непоставленный диагноз

я хочу капли с твоим запахом их бы во всю мою еду подливали

я хочу заниматься с тобой всеми словами

я хочу чтобы где больно туда целовали

туда целовали

Михаил Котов.

Глава 1. Be skinny

Мне 5 лет

Все, что я из себя представляю, – болезненная бледность и темно-карие, почти черные глазищи. Настоящая Неточка Незванова. Я уже умею читать, но еще не знаю, кто такая Неточка Незванова. Через несколько лет прочту одноименную повесть Достоевского, на долгие годы влюблюсь в главную героиню и начну себя с ней ассоциировать.

Все это будет потом, а пока я пришла с мамой в гости к ее двоюродной сестре и сижу за столом над тарелкой плова. Мамины сестры – веселые пышки, умеющие находить радость жизни во всем. В их домах постоянно звучит смех. Вот и сейчас тетушки хохочут, вспоминая какую-то шалость из детства. Тетя Валя, настоящая русская гром-баба, увидев, что я практически ничего не съела, весело говорит: «Ничего, Машутка, это ты сейчас такая худенькая. Я в твоем возрасте тоже тощая была, а теперь вот во!». Что-то мне становится страшно. Не хочу быть «Во!».

Мне 8 лет

Я мелкая, тощая и ужасно некрасивая – кавказская внешность, цыганистые кудри длиной ниже пояса. Каждое лето меня отправляют гостить к бабушке в деревню, и лето из каникул и времени чудес превращается в медленную мучительную пытку. Вместе со мной у бабушки живут мои двоюродные братья. Разница в возрасте у нас с ними крошечная – они старше меня на год и на два, но наша жизнь у бабушки существенно различается.

Их день начинается часов в 11 яичницей и пельменями, мой – в 9 утра сбором колорадских жуков на здоровенном картофельном поле.

Нет, я не преувеличиваю и не пытаюсь натянуть на себя маску жертвы. Просто все это было на самом деле, а жизнь чаще всего гораздо удивительнее, нежели в самых фантастических романах. Итак, любящая бабушка будит меня в девять утра, и как только я натягиваю футболку и шорты, торжественно вручает мне пластиковую бутылку, в которую я должна скидывать жуков.

Дело это муторное и противное, но, если быть честной, эти полтора-два часа копошения с жуками на картофельном поле – лучшее мое время за весь день, поскольку здесь только я, картофельные кусты, миленькие полосатые жучки и ряд подсолнухов на границе между бабушкиным и соседским огородами.

Я на коленях ползаю между кустами картошки, старательно собираю жуков и их детишек в бутылку и распеваю во весь голос. Можете представить весь масштаб катастрофы – слуха у меня нет совсем, так что мое пение – то еще наслаждение. К счастью, мало кто в это время проходит мимо огорода, так что мое пение услаждает слух только жуков. А еще я мечтаю. Воображение у меня хорошее, и в нем я вижу себя то супер крутой рок-звездой со стильной стрижкой, то очаровательной принцессой в пышной розовой юбке, то олимпийской чемпионкой по фигурному катанию. Ни в одном из моих мечтаний нет осточертевших братьев и злобной бабушки, это – идеальная воображаемая реальность.

К сожалению, к половине одиннадцатого-одиннадцати утра начинает припекать солнце, а, значит, моя вахта подходит к концу. Я тащу бутылку с жуками в крытый двор, нагреваю на газе ковшик воды и выливаю кипяток в бутылку с жуками. Этот ритуал у нас с бабушкой носит название «приготовить суп с жуками». Пожалуй, один из немногих моментов, когда мы вдвоем искренне над чем-то смеемся. Ну, а затем начинается треш – завтрак.

Братья мои – существа капризные и рожденные от любимых бабушкиных детей, я – молчаливая, не смеющая защищаться девчонка, дочь нелюбимой бабушкиной дочери. Именно поэтому братцы получают заботу и вкусняшки, а я – яйца и овощи. Короче говоря, завтрак наш выглядит так: мы сидит втроем за большим овальным столом на кухне, бабушка чуть поодаль (но достаточно близко, чтобы достать до стола руками) вяжет. Посреди стола стоит вазочка с вареньем, тарелка с медом, хлебница. В тарелках братьев – жареная колбаса и яичница, в моей тарелке – мерзкие жареные кабачки и яичница. Формально завтрак протекает в молчании, на деле – как только бабушка не смотрит на нас, братья начинают щипать меня, пинать под столом, хватать именно тот кусок хлеба, от которого я уже откусила, комментировать мою внешность и национальность моего папы. Как только бабушка слышит их змеиное шипение и, подняв очки на лоб, смотрит на нас, братцы замолкают. Виноватой остаюсь я, потому что именно в этот момент я размахиваю руками или задыхаюсь от сдерживаемых слез. Водянистые кабачки и пережаренная яичница доедены, и очень хочется вылезти из-за стола, но не-е-е-ет! Надо ждать чай. Чай – это отдельный ужас. Стоит мне или Костику, который старше меня на два года, потянуться к вазочке с вареньем, как бабушка шлепает нас по рукам, придвигает вазочку к Антону и приговаривает: «Куда полезли? Это Антоше, у него же папы нет!».

Ага, папы нет. Зато есть отчим, который пашет за десятерых и все несет в дом, не получая за это никакой благодарности. Но это такие частности, что бабушке в них вникать неинтересно, посему – у Антоши папы нет, и точка. Я мгновенно допиваю жиденький чай с каменной карамелькой и выбегаю из-за стола. Эти минуты после завтрака – тоже исключительно мои. Я бегу в крохотную комнату, хватаю с этажерки книгу и начинаю читать. Книг у бабушки немного, все они советские и довольно скучные – колхозы, поднятие целины, активные советские граждане. Но каждый из этих граждан настолько лучше моих родственников, что мне интереснее убежать ко взрослой нудноватой литературе. У бабушки антикульт литературы, поэтому здесь я читаю мало и почти тайно. Пока братья доедают, я читаю несколько страниц, сидя на корточках у этажерки. Возможно, именно из-эа этой тайности и торопливости я так полюбила чтение и читаю очень быстро, подчас, правда, не понимаю кусков прочитанного.

Дом у бабушки большой, но это все равно, что большая клетка, в которой негде спрятаться от палача. Минут через десять я слышу гогот наевшихся братьев, ставлю книгу на место и выбегаю в зал. Время телевизора!

Телевизор мы смотрим так же мучительно, как и все остальное: я зажата на диване между Антоном и Костиком, бабушка устроилась на стуле в другом углу комнаты. Смотрим мы новости или дурацкие сериалы. Братцы противно ржут мне в уши, болтают всякие гадости, толкают меня и смеются. Я пытаюсь отключаться и переноситься в воображении куда-нибудь в иные миры, и иногда у меня это даже получается.

На дворе конец 20 века, но время в деревне ползет так же медленно, как и сотни лет назад. Вот так: ме-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-едленно. Это даже не улитка, а что-то похуже. Оно будто сжалось до одной точки и упорно не желает сдвинуться с места. Все деревенские радости – парное молоко, купание в озере, походы в лес, игры на улице с соседскими ребятишками – омрачены для меня присутствием братьев. Они делают каникулы по-настоящему невыносимыми, а я даже не могу пожаловаться на это маме. Вернее, пыталась.

Мама звонит раз в несколько дней от соседей, потому что телефона у нас нет. Трубку берет бабушка, некоторое время расписывает маме свои болячки и наше плохое поведение, а затем передает трубку мне. Сама бабушка при этом никуда не девается, а сидит рядом и штопает носки или постельное белье.

– Машенька, как ты там?

– Я… Я… – я пытаюсь что-то выговорить, но чертов комок застревает в горле, и я понимаю, что если произнесу еще хотя бы один звук, то разревусь. А плакать нельзя.

– Ты себя хорошо ведешь?

– Угу.

– Бабушке помогаешь?

– Ага.

– Слушаешься бабушку?

– Да…

В общем, диалоги с мамой короткие. Мама говорит, что они с папой по мне скучают, не обещает приехать, не обещает забрать меня. Велит слушаться бабушку и не пакостить. На этом разговор заканчивается. Я передаю трубку бабушке, и пока она разговаривает с мамой, сижу рядом на диване, чувствуя, как возникшая было надежда на спасение уносится от меня далеко-далеко.

– Ну, ладно, дочь, пойду дела делать, – говорит бабушка, выслушивает мамины прощания и кладет трубку.

Все! Аут!

Еще через десяток лет я впервые прочту «Постороннего» Камю и пойму, как чувствовал себя главный герой в последний момент перед казнью: еще минуту назад надежда была, а теперь ее нет. Пойму и буду долго сидеть на холодном полу, прижавшись к стене, и молчать, переваривая это страшное ощущение безнадежности.

Любые детские чувства кажутся взрослым чем-то ерундовым – ну, не может ребенок быть полноценной личностью и испытывать не только радость и счастье, но и боль, тревогу, страх, безнадежность. Онжеребенок! Он же должен радовать и умилять родителей и родственников пухлыми щечками, ясными глазками, послушанием и успехами в учебе. Не должен.