Андрей Синельников - Пора меж волка и собаки

• Название: Пора меж волка и собаки
• Автор: Андрей Синельников
• Жанр: Русское современное

«В дальней светелке, так любимой Великой княгиней Еленой, еще с тех давних лет, когда она впервые попала в этот терем, сидела регентша Царства Московского, как принято стало теперь называть эти земли. Что-то неспокойно было на сердце у всесильной хозяйки суровой Руси. Вроде и ела она сегодня в полкуса и пила в полглотка, а какая-то тяжесть в низу живота отдавала прямо в душу. Накатили воспоминания о себе, о детстве, о таких далеких годах безмятежной юности. Однако она нашла в себе силы позвать слугу…»

---

– Ну что ж сочинитель, – Ивану нравился этот несгибаемый сказитель, – Может, чего и мне напишешь. Насоветуешь? Поглядим. Где ж ты был, перед тем как сюда на Москву податься?

– Пришел я государь незнамо откуда, и уйду незнамо когда. Но совет тебе дам и немалый.

– Дай, дай сочинитель. Не обижу. Шубой с царского плеча побалую.

– Дак, шуба мне не по плечам, вот чарку, коли, поднесешь когда, за то поклон и благодарность. Я кот, который гуляет сам по себе. Это псы дворовые у ног хозяина сидят, добро его стерегут. Так то псы. А коты они ж токмо Матери Артемиде служат потому гулящими и прозываются. Погладит хозяин – они под его руку ластятся, не погладит – поминай, как звали. Гуляй-поле, одним словом. – он хитро прищурился, ожидая реакции на свои дерзкие слова.

– Кот, говоришь, что гуляет сам по себе. То коту одному и позволено. И кот могет быть в государстве… один. Так что гуляй покамест Гуляй, я промеж своих так тебя называть буду, – Гуляй вздрогнул при этих словах Ивана и пытливо посмотрел в его глаза, – А пошто у тебя прозвище такое Иван Пересветов? – спросил царь.

– Так что ж прозвище. Был такой богатырь брат Пересвет, при предке твоем Донском Дмитрии голову сложил в поединке с Челубеем, на Божьем суде. Все Правды искал. Я теперича для тебя Иван Васильевич твоим Пересветом буду. Пересветом Ивановым, а то, что дьяк меня Иваном Пересветовым обозвал, так то он со вчерашнего похмела попутал малость, но я не в обиде. Про то, как надоть, будем мы с тобой одне знать. А остальным хоть горшком пусть назовут, только в печь не ставят, – он опять хитро глянул на Ивана.

– Пусть так. Ступай брат Пересвет, веди свою битву за Правду…нашу. Что надо будет, толкни хоть кого, ну хоть псарей моих, – он покосился на Угрюмов, – Коли не боишься.

– Волков бояться…в лес не ходить, – двусмысленно ответил Гуляй, и ему показалось, что впервые в жизни своей немереной он увидел как тенью пробежала улыбка на губах младшего Угрюма. – Благодарствую.

– Ступай, – коротко бросил царь.

На пороге палаты Гуляй столкнулся с гонцом из Орды. Судя по его взъерошенному виду и пыльной одежде, он нес вести срочные. Такие, которые не дают времени на то чтобы пыль из кафтана вытряхнуть и волосы пригладить, даже к царю входя. Гуляй, заученным за века движением, отступил в сторону, давая пройти гонцу, и растворился в парчовых занавесях палаты, слившись с гобеленами. Школа. Уши у него встали, как у гончей собаки на тяге. Движение его не укрылось от всевидящего взора Угрюмов, и второй раз за сегодняшний день улыбка тронула губы младшего, но они и бровью не повели, как будто, так и надо было. Гонец бухнулся лбом в пол.

– Вели слово молвить, Государь.

– Говори, чего принес? Только коротко говори! – Иван наклонился к гонцу.

– Сафа-Гирей – хан ордынский, что у главного котла кормового на Волге сидел помер.

– Что? Сафар-Гирей, что на Казане сидел, сдох! – Иван привстал, – Отчего!?

– Напился пьяным и, упав, разбил голову себе до мозга, – смиренно ответил гонец.

– Нажрался, свинья так, что башку сам себе разбил! – Государь не мог унять смеха, – Кто ж теперь ордынский кош стережет?

– Утемешь-Гирей – сын его двухлетний, что от дочки ногайского князя Юсуфа.

– Так он же говорить еще не могет! Тоже мне, страж котла общего!

– Ты про себя-то трехлетка забыл, поди? – в ухо горячего шепнула мамка, и огненная прядка защекотала ему шею, – При нем Суюнбека, ведунья знатная. У каждого своя берегиня, так-то царь. Вот и еще один сын вдовы, сиротинушка, на свете без опеки остался, только радением берегини жизнь свою проживать будет, – она вздохнула тяжело, – Ты бы Ванечка срубил рядом там с ними на Волге городок. Посадил бы в него братию, да стрельцов с пищалями, да пушкарей с тюфяками, глядишь, враги опасаться будут на малого сиротку наседать и Суюнбеки полегче станет.

– Хорошо, – вслух ответил Иван, как бы в ответ на свои мысли, – Срублю и дружину пошлю.

– Свияжском назови, а гербом пусть будет обитель братская и рыбы, как у ловцов.

– Быть по сему, – опять вслух ответил Иван, – Звать писца пусть пишет указ царский.

Гуляй не стал дослушивать далее и пошел на свежий воздух из палат, подумав про себя, что, ведь верно называл Малку дядько Данила. Действительно бисова девка. Как же она молодого царя к рукам прибрала. Бисова девка. Он вышел на крыльцо потянулся и пошел в сторону Троицкой башни нового Крома или как он слышал из уст одного дружинника – Кремля. Хорошо назвали на кремень похоже. Надо будет в уши всем внести Кремль – это кремень, ударишь, только искры полетят, от которых трут в пищали запаляется. Хорошо Кремль-кремень. Он еще раз потянулся и легко спрыгнул через три ступеньки на двор перед теремным дворцом. В коротком кафтане ярко-красного цвета с лихо заломленной шапкой набекрень он издалека мог легко показаться стрелецким сотником или казачьим есаулом. Гуляй резко крутанулся на каблуках высоких красных сапог с круто загнутыми носами. Огляделся. На высоком яру над Лебяжьим прудом возвышалась приземистая Боровицкая башня из толстых дубовых бревен, рядом с которой стоял двор князя Патрикеева. С другой стороны на яру такая же приземистая и грозная возвышалась Беклемишевская башня над двором Берсеня Беклемишева, ханского сотника. По-над рекой рассыпались дворы деревеньки князя Свиблова, отметившего свой двор тоже башенкой, может и не такой грозной как ее соседки, но тоже не малой, приткнувшейся рядом с Боровицкой. Он повернулся к ним спиной и пошел от Москвы реки в сторону Собакина двора, казны орденской, Тампля, где с древних легендарных лет сидели Собаки казны, главные казначеи орденских братьев. Он помнил еще Евстафия Собаку первого казначея Приоров Сиона и его внука Гога Собаку – казначея Храмовников и его внука тоже Собаку. Он шел размашистым шагом, оставляя Собакин Тампль от себя по правую руку. По левую же руку мелькали строения князей Мстиславских, почти полностью спрятавшиеся в глубине дубравы и выбегавшие к колокольне Ивана Великого только скитами монастырской братии, жившей при князе. За ним вспарывали небо три главы домовой церкви Владимира Андреевича Старицкого брата царского, здесь почти не бывавшего. И также тремя верхами спорила с ней за высоту церковь Богоявления на подворье Троицкого монастыря, скрывавшего за своими постройками низкую башню Троицких ворот.

– Плотно сели князья в Кремле, обители братские потеснили, даже пожаром их не проняло, – подумал Гуляй, – Да пусть не радуются и на старуху бывает проруха.

Он вышел на мост, переброшенный через новое русло, в которое отвели речку Неглинку, когда-то текшую меж Кремлевским и Боровицким холмами, а теперь впадавшую в Лебяжий пруд и отделявшую Ваганьковский холм от Кремля. Прошел через ворота перед мостом и широким шагом направился к Алексеевскому монастырю.

Государь всея Руси Иван Васильевич первый Собор готовил тщательно, почин всему голова. Почин всему голова, потому и Собор первый при новом царе решили собрать для Земщины. Для людей земли, для тех, кто кормил, всех заботой окутывал. Для тех, кто раньше Русью-то и прозывался при старых Богах. Давным-давно, еще при Святом Андрее Боголюбскоми разделили землю на Русь-Земщину и опричнину. Ту Русь, что ни Ордой, ни Святой не была. Ту Русь, что всех кормила и холила. Так вот первым делом новый царь решил совет с кормильцами держать.

В воскресный день, после обедни, государь со свитой выехал на Лобненский холм. С трудом, протолкавшись через торг, что вольготно раскинулся за Аловизовым рвом у подножья Боровицкого холма, продравшись через лавки Китай-города, дворовые люди вывели царя к высокому месту Лобному. Иван взошел на помост, громким голосом крикнул собравшимся на склонах посадским и ремесленникам:

– Народ и люди земские! Знаете сами, что после отца своего остался я трех лет, после матери восьми. Родственники обо мне небрегли, а сильные мои бояре и вельможи обо мне не радели и самовластны были, сами себе саны и почести похитили моим именем, и во многих корыстях, хищениях и обидах упражнялись, а я был глух и нем по своей юности и неразумию, – он перевел дух. Сплюнул в сторону боярской свиты, опешившей от его слов. Было рванувшейся к помосту, но быстро оттесненной псарями, – О неправедные лихоимцы и хищники, и судьи неправедные! – он еще повысил голос, – Какой дадите ответ!? Многие слезы воздвигли на себя! Я же чист от крови сей. Ожидайте воздаяния своего!! – голос его перешел в рык. Он поклонился на все стороны и продолжил, – Люди Божьи и дарованные земле этой Богом! Молю вашу Веру и нам любовь! Теперь нам ваших обид и разорений и налогов неправедных исправить нельзя! – народ придвинулся ближе, оттесняя бояр, и слушал, затаив дыхание. Царь скинул с голову шапку и продолжал с непокрытой головой, – Вследствие продолжительного моего несовершеннолетия, пустоты и беспомощности, вследствие неправд бояр моих и властей, безсудства неправедного, лихоимства и сребролюбия, молю вас, оставьте друг к другу вражду и тяжбу, кроме разве очень больших дел, да и их тоже, – он замолчал, и в тишине было слышно, как дышат сотни людей одним дыханием, одной грудью.