Вячеслав Белоусов - Наган и плаха

• Название: Наган и плаха
• Автор: Вячеслав Белоусов
• Жанр: Исторический детектив

Главный герой романа «Наган и плаха» хорошо знаком читателю по книге «Красные пинкертоны». Начальник уголовного розыска Турин продолжает борьбу с бандитами. Однако появляются новые проблемы: на город обрушивается наводнение, более того, активная деятельность нэпманов, подорвавших взятками нормальную работу рыбопромышленников Астрахани, не остаётся без внимания высших органов НКВД. Нарком Яго́да даёт команду арестовать виновных и привлечь к ответственности за антисоветскую деятельность. Назревает знаменитое дело «Астраханщина», грозовые тучи сгущаются и над Туриным…

---

Он ещё налил, выпил. Позвонил Задову, тот, не догадываясь, бодро доложил о полной готовности к предстоящей поездке, если других указаний не будет.

– Не будет! – крикнул он, и голос выдал.

– Что? Свершилось? – понял тот сразу. – Звонил Кремль?

– Звонил! Во все колокола!

– Куда? Кем?

– Завтра всё узнаешь! Завтра!

IX

Лишь ткнулся баркас в пылающий песок островка, как ни старался взявший на себя роль тамады Задов, компания распалась. И виной всему Странников, ещё на борту пригубивший рюмку водки за прибытие. А ведь видел он, как опекал артист припасённую для себя Маргариту Львовну, программу целую затеял и в пути откровенные намёки вёл, но скинул обувь да озорно закатал до колен штанины светлых брюк ответственный секретарь и, заломив шляпу на затылок, вдруг подхватил по-молодецки на руки заливающуюся нервным смехом Марго и, сбежав по жалко скрипнувшему трапу, увлёк её во тьму деревьев.

Там они и пропали.

Дурачась, передразнивая друг друга, аукали им на разные голоса сначала с восторгом и с завистью, потом с ревностью и даже со злорадством, косясь на раздосадованного артиста. А устав, поневоле занялись каждый своим, разбившись на группы.

К слову сказать, не всех всполошил сей лирический инцидент. Две полненькие подружки Маргариты Львовны, Верочка и Ноночка, попорхали, попрыгали на палубе и зашушукались, озабоченно оглядывая оставшихся представителей мужской половины. И было отчего. Резавшиеся в шахматы на корме райкомвод Аряшкин и зав контрольной комиссии Манкаев, возле которых время от времени демонстрировала прелести худосочная прима Элочка; придя в себя от толчка баркаса в берег, не завершив эндшпиля, бросили доску с рассыпавшимися фигурами, лихо разнагишались и ахнулись с гиканьем в воду, подымая фонтаны брызг.

Следом за Странниковым высадился на берег энергичный десант матросов во главе с Егором Ковригиным. Заученно и спешно расстелили коврики в тени деревьев, разнесли закуски с винами и водкой, принялись расставлять палатки.

Лишь Задов не скрывал разочарования. Развлекаемый Анной Андреевной, молодящейся матроной, с которой играл ещё в комедиях Антона Павловича, и подоспевшей Эллочкой, бренчавшей на гитаре, разлёгся он на коврике, пристроил голову в коленях верной блондинки, погрустил положенное, а затем, оживая, разлил красного вина, приподнялся на локотке с первым тостом, подозвал державшегося особняком Глазкина:

– Прошу вас, председатель! Идите, идите к нам! – произнесено было в тон настроению, грусть по несбывшемуся рождала и велеречивость, и ностальгию. – Несмотря ни на что, выпьем за надежду! Вам она тоже не помешает в кресле председателя губернского суда! Ждут вас великие дела, а без надежды на успех…

– Вынужден вас огорчить, – сухо и с вызовом прервал его Глазкин, наливая себе водки в стакан и кланяясь дамам. – Ставя цель, я всегда рассчитываю силы. Вот залог моего успеха! Суд – лишь очередная ступень. Я рад, что свершилось, но моя цель выше!

И он залпом осушил стакан, ошеломив женщин, пришедших в восторг.

– Браво! – тут же подхватил и Задов. – Губерния с нетерпением ждёт такого председателя! Прежний, я слышал, тютя был известный…

– Не стоит ворошить прошлое, – опять оборвал его Глазкин и наполнил свой стакан: где уж успел, но был он заметно на взводе и его переполняли чувства. – Я долго шёл к цели. Не всё было гладко на моём пути. Увы, дорогу преграждали завистники и соперники, к тому же у каждого в шкафу свой скелет. Но мой не сковывает рук!

– Ах, Павел Тимофеевич, голубчик! – всплеснула руками Анна Андреевна. – Как это красиво и откровенно. Как чудесно всё это произнесено! У всех, у всех и розы, и шипы! Замечательно!

Она дотянулась до председателя губсуда и, загадочно подмигнув, успела чмокнуть его в щёчку. Тот не отстранился, принял за должное, поднял стакан:

– Я предлагаю тост за перемены! Не скрою, пришёл в суд не удовлетворить тщеславие, а вершить историю нашей губернии. Застоялись её колёса, обросли рутиной, необходимо завертеть их стремительней! Наводнение, которое мы победили, прибавило всем силы, заставило поверить в невозможное… Я понял, на что способен!..

– Ах, как хорошо! Как мило! – зааплодировала, подавшись его порыву, Анна Андреевна и выхватила гитару у Эллочки. – Можно, я спою для вас?

– В такой день всё можно, – подал ей бокал красного вина Глазкин и не выпускал, пока, привалившись к нему грудью, не выпила она до дна из его рук.

Он грохнул вдрызг стакан о землю и демонстративно расцеловал актрису, как ни морщился Задов.

– Пойте сегодня только для меня! – скрестил он руки на груди и принял позу известного французского императора.

Дрожа от чувств, она взяла аккорд:

…И много было нас. Горбуньи и калеки,
Чтоб не забыли их, протиснулись вперёд,
А мы, красивые, мы опустили веки,
И стали у колонн, и ждали свой черёд.

Вот смолкли арфы вдруг, и оборвались танцы…
Раскрылась широко преджертвенная дверь…
И буйною толпой ворвались чужестранцы,
Как зверь ликующий, голодный, пёстрый зверь!

– Анна! – остерегающе крикнул Задов, как ни был хмельным, почувствовал он неладное в словах песни и попробовал привстать, протестуя или запрещая, но слаб был порыв, отвалился артист на подушки, не совладав с собой, а Глазкин махнул на него рукой:

– Пустое! Продолжайте! Я хочу!

Но певица и не думала останавливаться и не обращала внимания на то, что творилось вокруг, глаза её прикрылись, запрокинутое в небо лицо пылало жаром, она, вероятно, ничего не видела и не слышала, вся отдавшись овладевшей ею эйфорией:

Одежды странные, неведомые речи!
И лица страшные и непонятный смех…
Но тот, кто подошёл и взял меня за плечи,
Свирепый и большой, – тот был страшнее всех!

С Глазкиным происходило неладное – он будто застыл, сцепив зубы и напрягшись, ледяными сделались его глаза, сжались кулаки. Он даже отстранился от певицы, и гневный рык вырвался из его нутра. Но Верочкой и Ноночкой это было воспринято за уместное подыгрывание актрисе, а Эллочка даже зааплодировала, не сдержавшись, крикнула «браво!». Лишь Задов, дотянувшись до стакана вина, осушил его наполовину и опрокинул на коврик, безвольно разжав пальцы.

А певица продолжала:

Он чёрный был и злой, как статуя Ваала!
Звериной шкурою охвачен гибкий стан,
Но чёрное чело златая цепь венчала,
Священный царский знак далёких знойных стран.

О, ласки чёрных рук так жадны и так грубы,
Что я не вспомнила заклятья чуждых чар!
Впились в мои уста оранжевые губы
И пили жизнь мою, и жгла меня Иштар!..[7]

Анна Андреевна уронила голову на грудь, зашаталась вполне натуральственно, гитара вывалилась из её ослабевших рук, и сама бы она оказалась на траве, не подхвати её Глазкин.

Оставить равнодушными зрителей сей миг, конечно, не мог; рукоплесканиями, криками, визгом наградили певицу, а Глазкин, не владея собой, жадными поцелуями покрыл её полураскрытые, словно в ожидании губы.

Неизвестно сколько бы длилось безумство, не прерви его жёсткий злой голос:

– Пируете без меня?

Наблюдавший за ними не одну минуту, Странников тяжело дышал, прислонившись спиной к дереву. Казалось, он только что гнался за кем-то, долго бежал и теперь приходил в себя. Выглядел ответственный секретарь неважнецки: те же закатанные до колен штаны на грязных уже ногах, взлохмаченная голова без шляпы, исцарапанное бледное лицо.

– Василёк! – трезвея, бросился Задов к приятелю. – Дорогой! Что с тобой случилось? Что за вид?

– Упал, – присел тот медленно, не отрывая спины от ствола.

– Упал? Как? Где?

– Свалился в овраг, – устало закрыл тот глаза.

– Овраг! Откуда здесь овраги? Песок кругом.

– Слушай, дай лучше выпить, – пробормотал Странников и сплюнул тягучую слюну.

Дело приобретало необычный поворот, нутром учуял это артист; разворачиваясь за бутылкой к коврику, он скомандовал:

– Дамочки! Девочки! Разбежались весело по грибы, по ягоды! Быстро! Быстро! Кому сказано?

– Гриня, я останусь, – сунулась к нему Анна Андреевна, отставив гитару. – Помощь какую?.. Лицо обмыть?..

– Дура! – цыкнул на неё Задов. – Какая ещё помощь? Катись отсюда и баб забирай! Мигом! Да чтоб языки прикусили! Ни слова, что видели! Ясно?

– Ясно, Гришенька, ясно. Куда уж ясней, – блондинка развернулась к женщинам, словно курица-хохлатка развела руки в стороны, затараторила: – А ну-ка, милые, подсуетились! А ну-ка, красивые мои, погуляем в лесочке да на бережочке!

Странников между тем опрокинул стакан водки, словно глотнул воды, вытаращил глаза на Глазкина:

– Дай закурить!

– Вы же трубку? – не пришёл ещё тот в себя. – Где вас так угораздило! С Маргаритой Львовной ничего не случилось?

– Цела. Что с ней станется? – тянул руку за папироской тот, а, закурив и прокашлявшись, добавил: – На баркасе она. Вы же веселились здесь, не заметили, как прошмыгнула.