Лазарь Соколовский - C Ближнего Неба

• Название: C Ближнего Неба
• Автор: Лазарь Соколовский
• Жанр: Поэзия

Эта книга раздумий зрелого человека о собственном пути, судьбах предшественников, написанная на очередном рубеже испытаний для страны, отношение к которой не может быть определено настойчивым влиянием извне. В этой книге, как и в предыдущих книгах автора, больше вопросов, чем ответов. Возможно, это будет интересно читателю.

---

C Ближнего Неба Лазарь Соколовский

© Лазарь Соколовский, 2017

© Алла Владимировна Соколовская, фотографии, 2017

ISBN 978-5-4483-7735-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В лабиринте стихов

Поэту Лазарю Соколовскому стихи заменяют дневник. Впечатления от того, что происходит за окном, раздумья о прочитанных книгах, отношения с близкими и дальними – словом, всё, что становится частью его бытия, рано или поздно отливается в рифмованные строки.

Он писал всю жизнь и полагал, что путь к читателю должен быть столь же естественным, как и творчество. А потому не обивал пороги редакций, не сочинял конъюнктурных вещей, чтобы «попасть в обойму». Его первый сборник с говорящим названием «Из семи книг» вышел в 1994 году, когда автору было уже за 50. Как и все последующие, он был издан на собственные средства и расходился неспешными кругами по тем, для кого даже в переломную эпоху было важно «остановиться, оглянуться», определить собственное положение в стремительно меняющемся мире.

Поэзия Лазаря Соколовского заточена именно на раздумье – основательное, неспешное, порой уводящее далеко от первоначального повода. Его строки не навязывают читателю определенных выводов, а предлагают пройти всю цепочку тезисов, тем и ассоциаций – нередко лишь для того, чтобы в конце вместе с автором убедиться в неразрешимости поставленной проблемы.

Да, мир для поэта далеко не прост и уж точно не однозначен. Он и не пытается облегчить читателю процесс его познания, нанизывая бесконечные придаточные, вмещающие в себя всё новые аргументы «за» и «против». Зато того, кто примет эти непростые условия, ждет затягивающий лабиринт человеческих прозрений, сомнений и догадок. Лабиринт, в котором каждый может обрести свою истину.

Канд. филол. наукЕкатерина Зотова

В ожидании бабьего лета

Что-то бабьего лета не слышно,
хотя осень всего лишь на скок
заступила – скукожилась вишня
под туманами, пышный оброк

яблонь чавкает зло под ногами.
И чего я судил да рядил —
бог отвлекся ль? природа не с нами?
не достало ли собственных сил?

Вновь вопросы кому-то зачем-то
сквозь худые дожди да ветра,
где багряным уже позументом
нарядилась осинка-сестра,

позабыв про вчерашнее лето —
заневестится с новой весной
взрослой бабой. И что ей ответы —
посмеяться хотя б надо мной,

то взмахнув озорным покрывалом,
то коленки прикрыв на юру.

Жизнь опять повторится сначала,
что, пожалуй, сойдет за игру,

пусть не вечную… Все перепето,
переписано вкривь или вкось,
но дождаться хоть бабьего лета,
когда девичье вскачь унеслось.

Этюд

Чужая чья-то воля, свой каприз
рисуют книгу осени спонтанно:
как на веревке в памяти провис
прозрачный лес Коро и Левитана.

Не умаляет грусти от пропаж
просторная полоска горизонта,
куда едва вмещается пейзаж,
картину мира рвущий на два фронта,

поскольку взгляд еще живет в своем
углу сознанья – что ему доступно:
грядущего раскрашенный раек?
стволы сухие в памяти остудной?

Но отчужденность неба и древес
обманчивы при первом беглом взгляде,
нам кажется – дух творческий исчез,
а он разлит и спереди, и сзади.

Возьми, что хочешь: кисть или перо,
работай дома иль в подмену странствий

умчись – искусство щурится хитро
размашистым своим непостоянством.

Там вскинется подсолнухом мазок
Ван Гога нервный, тут Монэ с улыбкой
кувшинки разброcает между строк,
здесь оборвется Кремеровой скрипкой,

а то, рванув рубаху на груди,
прольется новым колером и звуком
на каменные реки Гауди
языческой богиней шестирукой,

сметая все. Но держится стена
на плаче, где склоненные фигуры
застыли, где пролягут письмена
от пращуров, еще живущих в Уре,

в мой слог октябрьский – пал лишь первый лист,
за ним другой, и вот уж сыплет манной…
Как на веревке в памяти провис
прозрачный лес Коро и Левитана.

Последняя (?) жертва (обращаясь к Еврипиду)

Поэт мой, уже мы зашли за экватор
в наивной попытке сыграть в перемены,
сумеешь подвигнуть ли амфитеатр
последнюю жертву не выдать на скену

(божественный замысел – тайна), прикрыть
хотя бы каким-никаким покрывалом?
Все тоньше и тоньше трагедии нить
прорвавшись в эксоде ссучится в начало?…

***

Где ветер ломает привычный размер
бумажной деревни, суконного града,
деревья склоняются выей к земле
ноябрьским колючим, сухим листопадом.

Дороги на Трою тогда не сыскать,
девицей пока не умаслишь Борея,
и здесь не родитель решает, не мать —
ужели под нож обрекается шея

дочерняя, нежная, та в завитках,
слезами смущала что даже Атрида —
отца больше? воина? «Пусть вертопрах
гуляет в Пергаме… пошла б ты, Авлида!»

Ужели волны – красоты перекат
(груди или бедер) есть повод для бойни…
«Пошла б ты, Авлида!» Но войску назад
не двинуть никак, хотя много б достойней:

не топтано было б голов и травы,
о, сколько!.. и все возвратились живыми…
Что сонмы годов ни промчались – правы
лишь войны да в лаврах дошедшее имя

вождя мясорубки, что с темной толпой
грабителей в эпосе был пересказан.
Так в мифах еще появился герой,
с дочерней и прочими жизнями связан

в осеннюю смутную, стылую рань
в пылу озорных политических бредней.
Ифи… Ифиге… Ифигения, стань
хотя бы последней овечкой… Последней!

Последней?.. Усталый спускается хор
(и зрители свыклись!) с кровавой орхестры.
Зачем, Еврипид мой, ты впал в перебор
не матриархата? Взамен Клитемнестра

смолчит, перетерпит, смирится?.. Умри
надежда на мир, коль такою ценою
оплачен, где войны не вне, а внутри
бушуют, и нет нам, пассивным, покоя

ни в эту прогорклую осень, ни в ту,
не гонят ладьи где ветра напопятный,
где жертвой уже не унять маету
трагедии общей – троянской и братней,

что, мстя за отца, убаюкает мать
и, спрыгнув с ума, обнадежит Эриний…
О, Боже, ужель все ломать да ломать
по смутной какой-то, по бабьей причине,

по версии: выплеск страстей – красота
Еленья? ничья? так спеши домогаться!
Ты тоже прекрасна, но все же не та,
заложник каких-то иных мотиваций

всесильных-всевышних… Абсурдный, увы,
античным поэтам сей промысл неведом.
Докатятся ль грозы войны до главы
системы иной? Эписодии следом

сыграют актеры, самою судьбой
что призваны истину гнать понаршку,
как гонят невест – женихов на убой
куда-то опять… Все прикроет обложка

иль занавес. Дело одной лишь семьи —
языческой, нашей – чей окрик победней?
Ифи… Ифиге… Ифигения и
иные лилейные девы – в последний?

***

В ноябрьскую терпкую, липкую рань
леса осеняет предчувствие горя —
заменит тебя белоснежная лань,
как вскинется жертвенный жадный топорик?

Проснется Природа – Диана? Проспит?
Елена вернется в замужнюю Спарту?
Не старый, так новый споет Еврипид
спасенье ребячье? Дождемся ли марта

веселого, где диктатура сдает
и наша былые свои полномочья?
Ифи… Ифиге… Ифигения, счет
оплачен! Лишь осень разодрана в клочья…

Беззимье 06—07 года

То смеяться, то плакать примется
память к очередной поре —
не расснежится, не раззимится
ни в утопии, ни в январе.

По полям будто рысью конница,
фронтовой ли, лагерный след
подзабылся как будто – помнится
даже сквозь юбилейный бред

не со мною – с отцами, с дедами,
кто до срока ушли туда,
где напрасно греметь победами —
сроки-звезды не распродать,

телогрейки лишь скинув, кители,
подсчитать – что отчизна шьет.
Разве генция – как там? – интелли…,
так у нас никогда не в счет,

даже если себя уродуя
(не отречься от прожитой!),

с обихоженной несвободою
прямо в петельку головой.

Что – от климата безобразия?
Что – с похмельного трын-трава?
Никакая Европа – Азия,
не неметчина – татарва

луком, саблей, скулою кривится —
разродиться б иным к поре…
Не расснежится, не раззимится
ни в утопии, ни на дворе.

Ранняя весна 07 года

1

Так в природе еще не бывало:
белый саван разползся в семь дней…
Неужели все сказки сначала,
брага жизни от свежих корней?

Есть какая-то тайная сила
в этой ранней тревожной весне?
Слышал – ведьма в лесу голосила
о своей ли беде, обо мне,

в почке глупой ворочалась завязь,
лист слепой набирал желтизну…
С миром смутным навеки прощаясь,
не тянуло к заветному сну

понятых – сквозь ожившие души
по тропинкам привставших стволов,
я шептался, глаза не сомкнувши,
с дальним Богом, но выдохи слов

восходили истаявшим паром
в глубь, где вымерзла голубизна…
Знать, весна распоясалась даром?
Что поделать, на то и весна,

не помощница в посках смысла,
и куда беззаботной понять —
вот последняя оттепель скисла,
диктатура скрежещет опять,

перебьет молодые побеги,
что пробились сквозь зимний кордон,
искупаются зяблики в снеге,
чтоб заткнуться до лучших времен,

затаятся, считая потери —
не попасть бы на этот впросак.
А такой был соблазн, что поверил,
рассиропился, старый дурак…

Ах, весна! ну, какие подставы
растревожат российскую тишь.
Видно, ведьмы орут для забавы,
и напрасно глаза проглядишь.

2