Борис Верхоустинский - Корней и Домна

• Название: Корней и Домна
• Автор: Борис Верхоустинский
• Издательство: Паблик на ЛитРесеd7995d76-b9e8-11e1-94f4-ec5b03fadd67
• Жанр: Короткие истории

«…Верёвочный кнут щёлкает кобылу по брюху и, отскочив, волочится за дрожками. Тощая бородёнка Корнея вздрагивает на ухабах укатанной полозьями дороги, а соловые глаза неприязненно посматривают и на круглый зад лошади, и на сизо-белое поле, подёрнутое поволокой серого дня…»

---

Борис Верхоустинский Корней и Домна

– Н-но, ты, старая!..

Верёвочный кнут щёлкает кобылу по брюху и, отскочив, волочится за дрожками.

Тощая бородёнка Корнея вздрагивает на ухабах укатанной полозьями дороги, а соловые глаза неприязненно посматривают и на круглый зад лошади, и на сизо-белое поле, подёрнутое поволокой серого дня.

По лесу тянется длинная вереница дровней, на них сидят мужики – в полушубках, с заткнутыми за пояс топорами. У Корнея тоже топор: прибыльное дело – рубить лес: свёз – и получи из конторы то целковый, то с полтиною, то два рубля.

– Корне-ей! – кричит сзади круглолицый парень с задорно выпяченной нижней губой. – Цы-гарки нету ли?

Корней снимает островерхую шапку; там за рваной подкладкой хранится кисет. Парень, хрустя снегом, неуклюже подбегает к дровням и на ходу вскакивает на них.

– Бери! – протягивает Корней развязанный кисет парню; тот поспешно скручивает из обрывка газетины собачью ножку, засыпает её махоркою, придавливает верхушку корявым пальцем и закуривает, блаженно улыбаясь. Русые волосы выбиваются из-под шапки бараньими кудряшками. Так как нижняя губа выпячивается, то кажется, будто он смеётся, хотя он и не думает смеяться. Это – племяш Корнея, Никитка Громов.

Никитка глубоко затягивается, глядя по сторонам на снежные поля, а Корней шевелит вожжами, словно от этого кобыла пойдёт ходчей. Лицо Корнея узкое и угрюмое, и есть привычка морщиться; тогда на лбу собираются, как на гармонике, складки, взор же устремляется вверх – на небеса.

– Спасибо тебе!

Никитка, соскочив, возвращается на свои дровни.

– Н-но, ты, пузатая!

Верёвочный кнут щёлкает кобылу по брюху, она чуточку прибавляет рыси, а затем снова сбивается на привычный бег.

Древорубы въезжают в лес; дорога вьётся светло-жёлтой лентой среди свежих пней. Вырубка смотрит тихим кладбищем, и даже пахнет тут уже не по-лесному, а как-то иначе… Думается Корнею – идёт толпа мужиков, в шапках, в бараньих полушубках, – и вдруг – хвать!.. Махнула великая коса – и нет мужиков, остались одни ноги в серых валенках. То и вырубка.

Обок вырубки, насупившись, стоят ждущие своего конца деревья. На них снег, как белые шапки, из-под которых сурово выглядывают тёмные стволы.

Скрипит снег под ногами суетящихся мужиков, звенят пилы, и хлопочет приказчик. Он с тёмным, обветренным лицом, в высоких – по бедро – валенках, в кожаной, подбитой волчьим мехом, куртке.

– Шевелись, ребята, нечего околачиваться! – кричит он; от крика кончик горбатого носа вздрагивает.

К Корнею подходит Никитка.

– Ты без пилы?

– Нету.

– Давай вместях возить.

– Ладно.

В руках Никитки перегибается пила.

Лес оглашается визгом: «Ти-ше! ти-ше! ти-ше!». Но никто не слушается его предсмертных стонов, пилы всё глубже и глубже вонзаются в холодные стволы.

Пильщики выстроились в один ряд, как солдаты. Все невольно приспособляются друг к другу, десятки пил шипят в один такт: «Ти-ше! ти-ше!».

Корней следит за брызжущей из-под пилы древесиной.

– И куды его им? – спрашивает он Никитку, вывязивая пилу, когда стол распилен более чем наполовину.

– О чём баешь?

– Куды им? – раздражённо повторяет Корней: – лес, то исть.

– На фабрику, а не то за море. Поделают чертовщинок, да и продадут. «Куда?» – всяко, брат, бывает. Осину помнишь? В брёвна пилили – аршина в два, кабы для дров, то велики, я и поспрошал, а оно и вышло – то не на дрова, а на ведомости.

Корней недоумевающе хмурится:

– На ведомости, говоришь?

– Так. Теи осины для бумаги способны горазд, варят их в котлах, будто говядину в щах, а опосля бумагу работают. Мне бы не додуматься. Руби, брат!

Корней ударяет дерево топором.

– Сторонись! – кричит приказчик, убегая в тыл, древорубам, чтобы не придавило падающими деревьями.

Взмахнув косматыми лапами, треща и стряхивая вниз свои белые шапки, рушатся деревья и с грохотом ударяются наземь. Мужики принимаются обрубать сучья; опять тюкают топоры, добивая сражённых богатырей. Стволы быстро оголяются, свежие обрубы – словно кровоточащие раны. Беспомощно и слепо лежат обезображенные деревья на закиданном щепами снегу. Древорубы распиливают их на брёвна. «Ти-ше! ти-ше!» – жалобно поют пилы.

Затем облюбовывается новая жертва; острые стальные зубы с визгом вонзаются в ещё не умершее тело, и опять гремит топор, разбрасывая щепы, и опять глухо ударяется о кормилицу-землю спиленная сосна. Б-бух!

– Подь за коньми! – распоряжается Корней.

Никитка улыбается своей обманчивой улыбкой и, увязая в снегу, бредёт к оставленным дровням. Сперва он приводит своего чалого меринка, и они нагружают брёвна на его дровни, изредка перекидываясь короткими, относящимися к делу, словами. После того Никитка приводит Корнееву кобылу… И вот они уже въезжают из лесу на раскатанную дорогу; длинная вереница хмурых, низкорослых лошадей тоскливо тянется по сизо-белому полю в деревне.

Наскучив сидеть на брёвнах, Корней идёт рядом с кобылой; она искоса поглядывает на него покорными глазами. Около широких ноздрей на мышино-серой бархатистой морде осел лёгкий пар от дыхания. Корней снимает с правой руки рукавицу и для чего-то стирает его с лошадиной морды. Его пальцы гладят тёплую, мягкую кожу – и это ему приятно. Стерев с морды пар, он засовывает руку обратно в варежку, понукая кобылу:

– Н-но, ты, родимая!

Кобыла медленно, но упорно тащит дровни, искоса глядя на хозяина.

* * *

Посреди деревни, у колодца, стоит Корнеева баба, Домна. Роста гренадёрского, в плечах широкая, телом дородная, а ежели кого треснет кулаком по спине, то тому вряд поздоровится.

– Да ты, бабонька, супротивница мне, что ли, будешь? Да я тебя трогаю? Бесстыжая твоя харя после этого, людей только оговариваешь!..

И начинает так честить собеседницу, что хоть уши глиной замазывай.

– Ой, Домна, а и лютый же у тебя язык, слухать тошно!

Баба, нацепив на коромысло ведро, спешит убраться подобру-поздорову; вдогонку ей, как камни, летят побранки.

Уж кто-кто, а Домна не даст наступить себе на ногу; живо подбоченится – и пошла писать. Её все бабы в деревне побаиваются.

Отругавшись, сколько следует, Домна уходит. Надо поспешать по хозяйству. Она несёт тяжёлые вёдра, будто и не замечая их, только босые почернелые ноги крепче вдавливаются в снег.

Тёмно-серая, чуть накренившаяся изба смотрит на улицу со скукой.

Домна быстро входит в сени, отворяет дверь, сливает воду в стоящую в углу избы кадку и вешает коромысло на гвоздь. Работа закипает в красных руках Домны. Стучит ухват, поддевая в печи толстобокий горшок; гремят перемываемые в горячей воде кринки из-под молока; шуршит веник, вынося сор из избы; ревут ребятишки, получив по хорошему шлепаку. Их двое у Домны – сероглазые, сопливые и такие же хлопотуны, как матка: то надобно Васютке залезть под печку в поисках домового и всполошить зимующих там кур; то Сенька притащит тятькину пилу и начнёт пыхтеть, отпиливая ножку стола, потому что «высок горазд». За всем нужно углядеть.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.