Владимир Короленко - Дневник, 1917-1921

• Название: Дневник, 1917-1921
• Автор: Владимир Короленко
• Жанр: Биографии и Мемуары

«Мучаются здесь ужасно. Стоим, несмотря на морозы декабря, в бараках, в грязи, тело близко к телу, и повернуться негде. Нашу роту называют дисциплинарным батальоном. Розги, пощечины, пинки, брань – обыденная вещь. Нечто страшное творится. Солдаты записываются в маршевые роты на позиции, лишь бы отсюда… Вот как мучаются, и сидеть дома нельзя. Надо быть здесь…».

---

Раковский вчера приехал ко мне с женой. Она – наша хорошая знакомая по Бухаресту, развед‹енная› жена Кадриана, эмигранта, врача и ресторатора, тоже нашего приятеля. Для Раковского она бросила мужа и двоих детей, которых очень любит. Настоящая трагедия. Теперь путается по России в большевистских салон-вагонах. При встрече мы с нею горячо обнялись. Прежде также встречались и с Раковским. Но теперь я от этого удержался, а Праск‹овья› Сем‹еновна› не подала ему руки. Бедняга жена немного понимает по-русски и видела, как гневно мы нападали на него. Его тоже жаль: исхудал, облысел, глаза усталые, жалкие, горящие… Но – необходимо было указать на скверную фальшь его позиции… Не очень умный человек – он запутался. Теперь, конечно, совершенно ясно, что он не немецкий агент, но он не сумел удержаться на прежней позиции и вмешался не в свое дело. И при этом – предостерегает против… «оборонцев». Самая глупая теперь позиция этих антиоборонцев, так называемых (неправильно) «интернационалистов». Самый талантливый из них Мартов. Теперь громит большевиков за тягостный и позорный мир. Но еще недавно восставал против «оборонцев» и «соглашателей», как будто можно было защитить Россию иначе, как дружным сплочением всех на защиту отечества! Великую задачу защиты родины они сделали задачей узкопартийной. Внушили народу, что война дело исключительно капиталистов и буржуев, а для рабочего народа она безразлична. Теперь, оказывается, не безразлична… И они винят одних большевиков, когда и для них кличка «оборонца» была позорной…

То же число. 10 ч. вечера. Большевистские эшелоны сгрудились на южном вокзале. Дорога запружена. Беспорядок. Каждая часть грозит машинистам, комендантам, кондукторам.

В городе тревога… На улицах беготня. Колокол сзывает оборону. Выстрелы… Мы выходим на крыльцо. Облака, где-то за ними бродит луна. Трещат пулеметы, но теперь где-то дальше, хотя все-таки в городе… Кости нет. Вероятно, попытка хулиганских грабежей…

Часов в 11 мы с А‹вдотьей› С‹еменовной› вышли на нашу улицу. Лунная тихая ночь. По-видимому, все спокойно. Только где-то все-таки слышны выстрелы. Раз бухнула пушка… На углах «оборона»…

25 марта

За ночь ограблено 6 магазинов. Днем разгромы продолжаются. Идет стрельба. Грабят и громят красногвардейцы и хулиганы. Милицию разоружают. Конечно, если бы была какая-нибудь сила, эту банду грабителей следовало бы разоружить. Против этой «опасности для революции» и предупреждал большевиков «умница» Раковский. Это, по его словам, случилось в Николаеве и других местах… Теперь город во власти открытого грабежа. На улицах перекрестная стрельба… Праск‹овья› Сем‹еновна› попала в эту переделку, насилу выбралась. В нашем углу пока тихо.

Часов с 2-3-х большевистскому начальству удалось удалить орду грабителей. У вокзалов поставлены сильные заставы… К вечеру спокойно. Отчасти этому содействовало то, что, кажется, опять двинулись поезда. Эвакуируются лишь по одному направлению – на Лозовую. Беспорядочная орда, грозя расстрелами, вынуждает железнодорожников пускать поезда без очереди и без «отходов». От этого произошло крушение, к счастью, в таком месте, что можно было скоро очистить путь…

28 марта

Около местечка Мачехи «вiльне козацьтво», организованное каким-то Сорокой и Шведенко, арестовало в лесу 5 неизвестных. У одного при этом найдено 420 тысяч. Их арестовали, но скоро отпустили, а деньги внесли в волостную кассу.

Когда об этом узнали в городе, то большевики послали в Мачеху разъезд. Их встретили пулеметами. Тогда большевики послали уже карат‹ельный› отряд, захватили волостное правление, взяли все деньги, какие там были, арестовали всех членов волостного земства и еще кое-кого и этих 8 арестованных привезли в город. Слинько и кое-какие представители земства ездили «в штаб» справиться об их судьбе. Говорят, на них кто-то, кажется Каска, навел револьвер. «Вы их сообщники! Вас тоже надо расстрелять…» Удалось объяснить, что это не мятежные мачехцы… но о мачехцах не стали и разговаривать: с такими церемониться нечего: расстрелять без суда!

Мы с Костей обратились к Чудновскому, – не знаю, какую должность он теперь занимает. Он обещал приехать ко мне поговорить, а до тех пор обещал, что с мачехцами ничего не случится. Но в 4 ч. его внезапно вызвали на фронт, и он не приехал ни вчера, ни сегодня. Тогда я, Костя и Полетика (чл‹ен› губ‹ернской› земск‹ой› управы) поехали на вокзал. Спросили Барабаша32, чехословака, нач‹альника› штаба, что ли. Какой-то юный большевик в солд‹атской› форме, но интеллигентного вида сказал:

– Видеть его нельзя. Есть спешные обстоятельства. Я просил бы его не беспокоить.

Мы все-таки разыскали его. Полный господин с бритым лицом и иностр‹анным› акцентом. Сидел в комнате коменданта за картой и что-то обсуждал. Чувствуется, что идет какая-то суета и тревога. Барабаш меня выслушал и сказал, что дело мачехцев в ведении «юридической секции штаба» и что нам надо обратиться туда. Разыскали. Юрид‹ическая› секция вся состоит из солдат. Этим мы были огор‹чены›, но, оказалось, это к лучшему. Двое из них – Золотарев и, кажется, Прокопенко – произвели впечатление искренне убежденных и хороших людей. Они прямо заявили, что дела, попадающие в секцию, смертной казнью кончиться не могут. Они убежденные противники смертной казни. Это полуинтеллигенты. Говорят гладко, довольно красно и продолжительно. Перебивают друг друга: «Позвольте, товарищ, – вы уже говорили… Дайте мне». В конце концов они сообщили, что дело мачехцев принимает оборот благоприятный. Их смутили Сорока и Шведенко, уверившие, что большевики идут громить и грабить. Четырех можно отпустить теперь же. Остальных четверых придется увезти для суда в Харьков. Узнав мою фамилию, Золотарев объявил себя моим «поклонником» и сообщил, что тоже мечтал о писательстве. После этого дело пошло еще глаже, и они согласились, что и остальных в Харьков таскать незачем. Ляхович говорил им, как часто происходят эксцессы просто потому, что это люди арестованные. И к чему им таскать в такое время людей, явно неповинных, когда, вероятно, и им будет трудно. В конце концов решили составить постановление и отпустить. Из разговоров я составил такое представление, что юридическая комиссия – существует для вида. В нее вошли люди честные, искренне не признающие смертной казни. Но им отдают только такие дела, по которым уже составлено опред‹еленное› мнение. В других случаях расправляются административно. Прислано в ред‹акцию› «Своб‹одной› мысли» письмо жителя Островка, в котором за подписью и со ссылкой на свидетелей рассказывается о расстрелах в «Леске» даже среди белого дня. Так были расстреляны семь (?) человек, на глазах свидетелей, в 12 ч. дня. Рабочие потом их зарыли. Их было… а расстреливающих…33 На вопросы сказали, что это, очевидно, немецкие шпионы, т. к. плохо говорят по-русски.

При рассказе Ляховича об этом письме солдаты-юристы заявили (Золотарев с некоторым волнением и краской в лице), что через них это дело не шло и что это могло быть лишь злоупотреблением. Великая народная революция считает человеч‹ескую› жизнь священной… Она преследует великие цели, но к ней примазалось много людей, не понимающих ее, и т. д. Мне припомнились сцены из Вальтер Скотта: индепендентские воины-проповедники также любили поговорить, также легко вдохновлялись красноречием, хотя и другого характера. Там тон был божественный, тут – фразеология социализма. И часто много искренности личной и масса лицемерия в общем.

Нам предложили посетить заключенных.

На одном из запасных путей в арест‹антском› вагоне за решеткой в одном отделении были помещены все 8 мачехцев. Мы их поздравили с тем, что их отпускают. Юристы подтвердили. В других отделениях сидели красногвардейцы, тоже арестанты. Тут был мальчик лет 16-ти, по неумению обращаться с оружием ранивший кавалер‹ийскую› лошадь, а остальные все грабители. Два лица особенно кинулись мне в глаза: один как будто интеллигент или полуинтеллигент в каком-то мундире, как будто гвардейском. Лицо довольно правильное, но не чистое. Маловыразительные тусклые глаза поставлены узко. Выражение прямо зловещее. Арестован с награбленными вещами и сознался… Другой – по-видимому, польский еврей, беспокойный, говорливый, проворный, по-видимому, сильный и хитрый. Арестован тоже с награбленными вещами. Рассказывает совершенно невероятную историю. Все деньги его собств‹енные›, а золотые часы еврейка дала ему сама, в залог того, что она явится и приведет мужа для каких-то объяснений. На меня он произвел впечатление настоящего шакала. Юристы предлагали мне «сделать психологические наблюдения», но мы торопились. В большевистском лагере явная тревога. Ранее Золотарев отвел меня в отдельное купе и сообщил «на честное слово», что их положение критическое – эвакуироваться придется сегодня же или завтра, и мне казалось странным, что даже в такое время они услаждаются беседами и «психологическими наблюдениями». Мы вышли и попросили их поторопиться с постановлением о мачехцах. Они пошли в вагон-канцелярию. Надеюсь, что успели, и мачехцы теперь, вероятно, свободны.