Сергей Могилевцев - Жизнь идиота

• Название: Жизнь идиота
• Автор: Сергей Могилевцев
• Жанр: Русское современное
• Год: 2016

Роман о жизни, борьбе, прозрениях, отчаянии и смерти русского писателя Виктора К.

---

Сергей Могилевцев Жизнь идиота Роман

Если кто из вас думает быть мудрым в веке сем, тот будь безумным, чтоб быть мудрым. Ибо мудрость мира сего есть безумие пред Богом.

1-е Послание к Коринфянам Св. Апостола Павла

Озеро

Ему было двенадцать лет, и он стоял с сачком в руках для ловли дафний рядом с озером, лежащим среди виноградников за городом. Озеро было маленькое, и на самом деле это был пруд, выкопанный для орошения виноградных плантаций, которые сейчас, в октябре, горели осенним золотом, и казались ненастоящими, вырезанными из золоченой фольги. Совсем рядом высились синие горы, и отбрасывали вниз, на долину, глубокие темные тени, отчего предметы вокруг приобретали нереальный, и даже пугающий вид. Вокруг не было ни души, и только ветер гудел в вышине, прорываясь в долину сзади, со стороны перевала, отчего ощущение одиночества и затерянности в пространстве еще больше усиливалось. Вода в озере была такая неподвижная и прозрачная, что ясно можно было различить каждую деталь: лежащие на дне камни, куски деревьев, облепленные водорослями ветки и мириады маленьких рачков-дафний, кишащих вокруг взад и вперед. Большая банка, стоявшая рядом с ним на земле, была наполнена этими дафниями уже до самого верха. Глядя на неподвижную черную воду, он вдруг подумал, что если не сможет избавиться от этой постыдной повинности – разводить рыбок в аквариумах, которых у него было уже несколько штук, и ежедневно ухаживать за ними, то бросится в эту темную воду, и будет лежать на дне, как эти облепленные тиной и водорослями ветви деревьев. Мысль броситься вниз была так сладостна и так притягательна, что он лишь с большим трудом отогнал ее от себя.

Кибернетика

Он не знал, зачем собирает эти кибернетические чудовища, похожие не крабов с расставленными в разные стороны клешнями, посередине которых, во лбу, находится фотоэлемент, позволяющий им передвигаться в пространстве. Он ходил по заснеженному городу в этот кружок, потому что так было принято, и этого требовали родители, и вместе с товарищами паял и соединял тонкими медными проволочками радиодетали и другие части неуклюжих кибернетических уродцев, которые затем медленно ползали по полу, иногда наезжали друг на друга, и затем переворачивались вверх брюхом, продолжая нелепо вращать в воздухе колесами и гусеницами. Он не знал, что такое кибернетика, но понимал, что это нечто важное, и, кроме того, так приятно было ходить на нее по снежному и застывшему посреди зимы приморскому городу, с одетыми в белые шубы елями и кипарисами. Кибернетика была так же ненавистна, как и аквариумы, и он твердо знал, что в конце концов избавится от нее.

Мать

Мать была главным детским врачом, и восседала в глубине своего кабинета на высоком кресле, принимая каждый день тысячи детей вместе с их матерями. Она возвышалась над ними, как царица на троне, и подавляла своей надменностью и непреклонностью, ставя всем беспощадный диагноз и выписывая огромное количество рецептов. Она пригибала к земле родителей этими беспощадными диагнозами, от которых едва ли кто из детей мог выжить, и город вскоре должен был совсем обезлюдеть, когда старые жители вымрут, а молодые, расстрелянные в упор надменностью и холодностью матери, перемрут все до одного. Террор матери по отношению к детям города был невыносим, ее диагнозы повергали родителей в шок, и даже сводили их с ума, но мать была непреклонна, и часто говорила своенравным мамашам:

– Если вы не будете лечить своего ребенка самостоятельно, мы заставим вас с помощью милиции, и лишим материнских прав!

Матери очень боялись лишиться материнских прав, и немедленно начинали лечить своих детей ото всех болезней, которыми заразила их мать. Они, без сомнения, ненавидели ее так же глубоко, как и он сам, но только лишь не могли сопротивляться ее надменности и холодности, которая придавила собой весь город. Мать была городской царицей, снежной королевой, от любви которой не было спасения, потому что она превращает тебя в ледышку, и подавляет остатки твоей давно парализованной воли. Если бы мать любила его одного, он бы уже давно превратился в лед, но, к счастью, в городе было много других детей, и у него оставался еще небольшой шанс выжить.

Отец

Отец был врачом в туберкулезном санатории, и в семье все разговоры были о поддувании легких, срочных операциях, смертях, дегустации супа в туберкулезной столовой, происках коллег, и проценте туберкулезных больных, который ни в коем случае нельзя повышать. Палочка Коха, казалось, заполонила все вокруг, и придавила к земле все другие нормальные желания людей. Ей поклонялись, как верховному божеству, на нее молились, как на истинного Бога, ради нее совершали немыслимые подвиги. В доме витал дух подвижничества, дух избавления всех и вся от всех возможных болезней, и на фоне этого духа, на фоне этого высокого служения он сам был абсолютно никем, ненужной помехой под ногами, каким-то досадным зверьком, который путается внизу и пищит жалобным голосом, иногда то прося есть, то требуя обратить на себя внимание блестящих никелированных манекенов, на которых было каллиграфическим почерком написано: «Отец» и «Мать». О нем иногда вспоминали, но большей частью он был абсолютно никем, и ему иногда казалось, что он просто гомункулус, выращенный в пробирке, или в колбе, которыми был заставлен от пола до потолка весь дом. Отец писал диссертацию о туберкулезе, и собирал в пробирки плевки туберкулезных больных со всего района, которых оказалось так много, что они превышали количество жителей, обитающих в N-ской долине. Отец поклонялся палочке Коха, как языческому Ваалу, он, без сомнения, как и мать, желавшая спасти всех детей в городе и мечтающая о том, чтобы они все были больны, мечтал о том времени, когда все от мала до велика заболеют туберкулезом. Отец, как и мать, были безнадежно больны, они были медицинскими вампирами, высасывающими кровь и душу из нормальных здоровых людей, но он был слишком мал, немощен, и заброшен во времени, чтобы противостоять их агрессивному медицинскому терроризму. Они, вне всякого сомнения, были безумны, их самих следовало немедленно изолировать и лечить, но не было в природе силы, которая бы могла это осуществить.

Через несколько лет, совершенно обезумев, отец, не довольствуясь излечением от туберкулеза всего и вся, решил облагодетельствовать вообще всех людей на земле. Он пристроил к туберкулезному санаторию, который, кстати, находился в белой дореволюционной даче, небольшую пристройку, и оборудовал там химическую лабораторию с множеством реторт, колб, реактивов, микроскопов, вытяжных шкафов и прочего, необходимого для облагодетельствования человечества. Он работал круглые сутки, перестав бывать дома и питаясь исключительно в туберкулезной столовой, а потом, кажется, вообще перестал выходить наружу.

Безумие его все возрастало, в глазах непрерывно пылал огонь любви ко всему человечеству, а универсальное лекарство, этот всеобщий эликсир счастья, который желал он изобрести, все не получался, отчего отец еще больше сходил с ума, ничем не отличаясь от средневековых алхимиков. Глядя на него, он с ужасом думал, что эта чаша безумия, фаустианское стремление найти заветный философский камень не минует и его самого.

Не исключено, что отец понимал всю меру своего безумия, и страшился расплаты, которая последует за ним. Он ощущал постоянные волны страха, исходящие от отца, руки которого постоянно дрожали, и когда он брился, то делал на себе множество порезов, которые потом заклеивал маленькими кусочками бумаги, оторванными от газеты, так что на него просто страшно было смотреть. Однажды, зайдя в его лабораторию, он попросил для опыта, вычитанного в научном журнале, немного серной кислоты, и отец налил ему целую колбу, не глядя на него и продолжая что-то вычитывать в своем лабораторном журнале. Отойдя на приличное расстояние от туберкулезного санатория, он, как это и рекомендовалось в журнале, засыпал в колбу немного сахара, отчего изнутри немедленно полезло что-то черное и страшное, похожее на огромного черного червя, а потом непрерывно, как из жерла вулкана, стали выбрасываться мириады черных и вязких сгустков, засыпав черной грязью и пеплом все вокруг в радиусе десяти, или более метров. Он с ужасом смотрел на этот рукотворный вулкан и думал, что то безумие его семьи, безумие отца и матери, а возможно, и самих Коха с Эйнштейном, лезет из него, как неотвратимая данность, и что он не минует этого безумия, как бы ему ни хотелось.

Эйнштейн

Отец подарил ему книгу о природе пространства и времени, принадлежавшую перу самого Эйнштейна, и как-то незаметно внушил ему мысль, что он будет таким же великим физиком. Он к тому времени окончательно рассчитался с рыбками, марками и кибернетикой, но проклятый Эйнштейн впился в него мертвой хваткой, словно зловредный клещ, и он был вынужден штудировать его, и мечтать о единой теории поля, которую он создаст, обойдя великого мастера, осознавая одновременно, что это еще один вид безумия, которое поражает от мала до велика всех членов их несчастной семьи. Эйнштейн стал одним из домашних демонов, вроде палочки Коха, любви ко всем детям города, собирания марок, и разведения тропических рыбок, от которых не было никакого спасения. Демоны заполняли дом, следуя непрерывной чередой один за другим, и он отчетливо понимал, что надо или бежать отсюда, или прыгать в бездонную тьму загородного пруда, и лежать там на дне, рядом с покрытыми тиной камнями и остовами старых деревьев, окруженных водорослями и мириадами снующих туда и сюда дафний. Портрет великого физика висел у него на стене, и он был вынужден молиться на него, как молятся на языческого божка, который завладел без остатка всей вашей душой и всем вашим телом. Эйнштейн лукаво улыбался ему, а временами даже грозил пальчиком, словно говоря: