Эльдар Ахадов - Кругосветная география русской поэзии

• Название: Кругосветная география русской поэзии
• Автор: Эльдар Ахадов
• Жанр: Биографии и Мемуары

Перед вами книга, в которой, как в волшебном зеркале, отражается самая необычная карта мира – карта впечатлений, оживших в стихах русских поэтов, странствовавших по земному шару в течение последних трёхсот лет. Литературно-художественные достоинства стихотворных произведений известных многим авторов, представленных в данной книге, дополнены информационно-познавательной составляющей: прозаическим повествованием о жизни поэтов вдали от России и их собственными впечатлениями от увиденного вдалеке.

---

Азия

Волошин Макимилиан Александрович

ПУСТЫНЯ
Монмартр… Внизу ревет Париж —
Коричневато-серый, синий…
Уступы каменистых крыш
Слились в равнины темных линий.
То купол зданья, то собор
Встает из синего тумана.
И в ветре чуется простор
Волны соленой океана…
Но мне мерещится порой,
Как дальних дней воспоминанье,
Пустыни вечной и немой
Ненарушимое молчанье.
Раскалена, обнажена,
Под небом, выцветшим от зноя,
Весь день без мысли и без сна
В полубреду лежит она,
И нет движенья, нет покоя…
Застывший зной. Устал верблюд.
Пески. Извивы желтых линий.
Миражи бледные встают —
Галлюцинации Пустыни.
И в них мерещатся зубцы
Старинных башен. Из тумана
Горят цветные изразцы
Дворцов и храмов Тамерлана.
И тени мертвых городов
Уныло бродят по равнине
Неостывающих песков,
Как вечный бред больной Пустыни.
Царевна в сказке, – словом властным
Степь околдованная спит,
Храня проклятой жабы вид
Под взглядом солнца, злым и страстным.
Но только мертвый зной спадет
И брызнет кровь лучей с заката —
Пустыня вспыхнет, оживет,
Струями пламени объята.
Вся степь горит – и здесь, и там,
Полна огня, полна движений,
И фиолетовые тени
Текут по огненным полям.
Да одиноко городища
Чернеют жутко средь степей:
Забытых дел, умолкших дней
Ненарушимые кладбища.
И тлеет медленно закат,
Усталый конь бодрее скачет,
Копыта мерно говорят,
Степной джюсан звенит и плачет.
Пустыня спит, и мысль растет…
И тихо всё во всей Пустыне,
Широкий звездный небосвод
Да аромат степной полыни…

Лермонтов Михаил Юрьевич

ТРИ ПАЛЬМЫ
(Восточное сказание)
В песчаных степях аравийской земли
Три гордые пальмы высоко росли.
Родник между ними из почвы бесплодной,
Журча, пробивался волною холодной,
Хранимый, под сенью зеленых листов,
От знойных лучей и летучих песков.
И многие годы неслышно прошли,
Но странник усталый из чуждой земли
Пылающей грудью ко влаге студеной
Еще не склонялся под кущей зеленой,
И стали уж сохнуть от знойных лучей
Роскошные листья и звучный ручей.
И стали три пальмы на бога роптать:
«На то ль мы родились, чтоб здесь увядать?
Без пользы в пустыне росли и цвели мы,
Колеблемы вихрем и зноем палимы,
Ничей благосклонный не радуя взор?..
Не прав твой, о небо, святой приговор!»
И только замолкли – в дали голубой
Столбом уж крутился песок золотой,
Звонком раздавались нестройные звуки,
Пестрели коврами покрытые вьюки,
И шел, колыхаясь, как в море челнок,
Верблюд за верблюдом, взрывая песок.
Мотаясь, висели меж твердых горбов
Узорные полы походных шатров,
Их смуглые ручки порой подымали,
И черные очи оттуда сверкали…
И, стан худощавый к луке наклоня,
Араб горячил вороного коня.
И конь на дыбы подымался порой,
И прыгал, как барс, пораженный стрелой,
И белой одежды красивые складки
По плечам фариса вились в беспорядке,
И с криком и свистом несясь по песку,
Бросал и ловил он копье на скаку.
Вот к пальмам подходит, шумя, караван:
В тени их веселый раскинулся стан.
Кувшины звуча налилися водою,
И, гордо кивая махровой главою,
Приветствуют пальмы нежданных гостей,
И щедро их поит студеный ручей.
Но только что сумрак на землю упал,
По корням упругим топор застучал,
И пали без жизни питомцы столетий!
Одежду их сорвали малые дети,
Изрублены были тела их потом,
И медленно жгли до утра их огнем.
Когда же на запад умчался туман,
Урочный свой путь совершал караван,
И следом печальный на почве бесплодной
Виднелся лишь пепел седой и холодный,
И солнце остатки сухие дожгло,
А ветром их в степи потом разнесло.
И ныне все дико и пусто кругом —
Не шепчутся листья с гремучим ключом:
Напрасно пророка о тени он просит —
Его лишь песок раскаленный заносит
Да коршун хохлатый, степной нелюдим,
Добычу терзает и щиплет над ним.

Абхазия

Ахмадулина Белла Ахатовна

Как холодно в Эшери и как строго.
На пир дождя не звал нас небосвод.
Нет никого. Лишь бодрствует дорога
влекомых морем хладных горных вод.
Вино не приглашает к утешенью
условному. Ум раны трезв и наг.
Ущелье ныне мрачно, как ущелью
пристало быть. И остается нам
случайную пустыню ресторана
принять за совершенство пустоты.
И, в сущности, как мало расстоянья
меж тем и этим. Милый друг, прости.
Как дней грядущих призрачный историк
смотрю на жизнь, где вместе ты и я,
где сир и дик средь мирозданья столик,
накрытый на краю небытия.
Нет никого в ущелье… Лишь ущелье,
где звук воды велик, как звук судьбы.
Ах нет, мой друг, то просто дождь в Эшери.
Так я солгу – и ты мне так солги.

Азербайджан

Рюрик Ивнев
(Михаил Александрович Ковалёв)

БАЛАДЖАРЫ
Я смотрю на клубы пара,
Детство в памяти храня,
Баладжары, Баладжары
Уплывают от меня.
Как давно я с вами не был,
Только мимо проезжал.
Но запомнил я и небо,
И затерянный вокзал.
Солнце жжет и светит ярко,
Помнишь, много лет назад,
Баладжары, Баладжары,
Материнские глаза.
Пересадка. На вокзале
Скука, пыль и суета,
Но тогда меня вздымали
К небу юные года.
А потом от злых ударов,
Задыхаясь, падал я.
Баладжары, Баладжары,
Станьте грудью за меня.
Возвратите образ карский
Наяву или во сне.
Дуновенье первой ласки
При мальчишеской луне.
Фонари, колеса, фары,
Золотые поезда,
Баладжары, Баладжары,
Мы простимся навсегда.
Что осталось в этом старом
И обветренном лице?
Баладжары, Баладжары,
Кто мог думать о конце!
Звезды в небе не погасли,
Мир не заперт на засов.
Все же был я в жизни счастлив,
Счастлив несколько часов.
В дни смятенья и пожара
Или в полной тишине,
Баладжары, Баладжары,
Вспоминайте обо мне.

Иванов Вячеслав Иванович

ЗЫХ
На Зыхе нет ни виноградной
В кистях лозы, ни инжиря:
Все выжег зной, все выпил жадный;
И в сакле я дремал прохладной
До половины сентября.
А перед саклею, горя
Сафирами восточной славы,
Текли Хвалынские струи.
И милы стали мне твои,
О Зых, возгорий плоских главы,
Твой остов высохшей змеи
Меж двух морей живой оправы,
И солнцем пахнущие травы,
И в белом камне колеи.

Тушнова Вероника Михайловна

АРЫК
Глаз к сиянью такому еще не привык…
Зной густой, золотой и тягучий, как мед…
А за домом, в саду,
пробегает арык,
как живой человек,
говорит и поет.
Он струится, как будто в ущелье
зажат,
меж забором и каменной пестрой стеной.
Распахнется калитка…
Лучи задрожат…
Засмуглеет рука…
Брызнет звон жестяной.
С мягким бульканьем вглубь окунется кувшин,
И опять тишина.
Он один ни на миг
не стихает, сбегая с далеких вершин,
торопливый арык,
говорливый арык…
В нем вода холодна и молочно-бела,
и, как лента из шелка, упруга в горсти…
С первой встречи я сердце ему отдала.
Пели птицы в саду:
«Не спеши, погости».
Счастье ходит со мной по дороге любой…
А покой…
А покоя не будет нигде.
В час, когда занимался рассвет голубой,
я пришла попрощаться к ханларской воде.

Городецкий Сергей Митрофанович

ЗЫХ
Пpиземисты, мpачны, стоят коpпуса.
Я в эти жилища вошел, словно в сон,
Ужаснее Дантова ада был он.
Все попpано: пpавда, и жизнь, и кpаса!
Сыpой коpидоp. С облупившихся стен
Холодные гpязные капли текут.
За что же pабочие замкнуты тут,
В бессовестный этот, безвыходный плен?
За низкими, злыми двеpьми, как в тюpьме,
Угpюмые камеpы. Каменный пол.
И ползают дети. А воздух тяжел.
И окна не к солнцу, а к стенам и тьме.
В лохмотьях сидит исхудалая мать.
В мангале каpтофель закопан в золу.
И жадный мышонок ютится в углу:
Голодным голодных не стать понимать!
Сpеди неподвижной глухой тишины
Лишь с фабpики слышен машины напев,
Как будто там стонет закованный лев.
Я стал у поpога. И хлынули сны.
Раздвинулись стены. Раскинулся сад.
Пpостоpные, светлые встали дома.
Как будто пpиpода pешила сама
Постpоить в мгновенье невиданный гpад.
И кто-то подходит: – Смотpи, как живем!
Вот зал. Вот читальня. Вот школа. Здесь вpач
Котельщик и слесаpь, таpтальщик и ткач,
Здесь каждый обласкан наpодным теплом.
Вдpуг стоpож толкает: – Пpоснись, господин!
– И впpавду, товаpищ, я с гоpя вздpемнул.
Но слышишь ты фабpики pадостный гул?
Мы скоpо пpоснемся. И все как один!

1920, Баку

Есенин Сергей Александрович

Прощай, Баку! Тебя я не увижу.
Теперь в душе печаль, теперь в душе испуг.
И сердце под рукой теперь больней и ближе,
И чувствую сильней простое слово: друг.
Прощай, Баку! Синь тюркская, прощай!
Хладеет кровь, ослабевают силы.
Но донесу, как счастье, до могилы
И волны Каспия, и балаханский май.
Прощай, Баку! Прощай, как песнь простая!
В последний раз я друга обниму…
Чтоб голова его, как роза золотая,
Кивала нежно мне в сиреневом дыму.

Ахадов Эльдар Алихасович

МЕЖДУ ВЕТРОМ И ВЕТРОМ

        «Прощай, Баку! Тебя я не увижу…»
                                                                    Сергей Есенин.
(Эти слова высечены на барельефе возле дома,
в котором жил поэт, – рядом с дорогой, ведущей к морю.)

Бродивший по Нью-Йорку и Парижу,
Воспевший грусть и яблоневый цвет,
«Прощай, Баку! Тебя я не увижу…» —
Однажды в прошлом произнес поэт.
И в веке новом, явленном пока мне,
Как путь на море или путь домой, —
«Прощай, Баку!», начертанное в камне,
Не раз мелькало за моей спиной.
Я уезжал и возвращался снова —
Всё в тот же край, где маялись ветра,
Ветшал мой дом, и шелестом былого
Мне вновь напомнил два печальных слова
Последний тополь моего двора.
Прощай, Баку! Покуда сердце бьётся,
Покуда жив, покуда вижу свет,
Поверь, твой сын к тебе ещё вернётся,
Как к песне возвращается поэт.

Армения