Александр Беляев - Прикосновение. Эссе

• Название: Прикосновение. Эссе
• Автор: Александр Беляев
• Жанр: Философия

Это эссе было написано в середине восьмидесятых годов в пору бурного увлечения автора эзотерикой. В нем анализируются причудливые переплетения феноменального и ноуменального, излагается мистический опыт автора.

---

В качестве иллюстрации попробую рассказать о двух своих влюбленностях, чьей основой был, как я теперь понимаю, Великий Зов: это влюбленность в несуществующее а затем в то, что я сам придумал о реальной девушке. Как правило, подросток, испытывающий любовь к юному существу в случае доступности быстро привыкает к нему, как к чему-то законченному, конкретному. Его досягаемость, облаченная в застывшую форму вскоре губит это первозданное чувство, лишив подоплеки Великого Зова. Любовь и законченность формы несовместимы, да и с формой-то совместимы до тех пор, пока она в постоянном изменении, трансформации. Забегая вперед, хочется дать первый беглый штрих, намек на анализ собственной природы Великого Зова (хотя его истинную природу облечь в слова и знакомые образы невозможно, ибо он есть невыразимая Искра Божья, а также первоприрода и первопричина всякой природы). И все же, поскольку Божественное скрывает и каждый атом и каждая галактика вселенной, можно указать на определенную аналогию, вернее – ассоциацию сознания с чем-то известным – и Великим Зовом: это непредставимая космическая любовь, которую в полной мере испытали великие учителя, и которая обозначена данным термином за неимением лучшего.

Подобная схожесть самого чувства любви к женщине и Любви Божественной дает пристанище Зову в юношеских грезах и мечтах на первый взгляд рожденных притяжением полов (вернее, если быть точным, то Зов-то и порождает все настроения в том виде, в котором они в нас когда-то жили, радовали, а чаще – мучали).

Но вернемся к моему повествованию. В возрасте 12 лет я прочитал «Аэлиту» А. Толстого – и буквально заболел каким-то непонятным чувством. И дело тут даже не столько в сюжете или в каких-то особых художественных достоинствах произведения – сыграло роль многое: возраст (начало полового созревания теософ ОМ Раам Айванхов связывает с формированием тонкополевой структуры человека, его астрального тела, если выделить эмоциональную сферу не только в функциональный, но и структурный субстрат).

Кроме того, имели значение, казалось бы, не столь значитьельные факторы: построения фраз, недоговоренность во взаимоотношениях главных героев, правдоподобность нереальных, пока, событий, а также то, чему я искал и не находил объяснения: какой-то дух книги, какая-то истерика счастья перед его потерей на фоне смерти, разрушений и несбыточности любви. В дальнейшем подобную эфемерность героинь я встречал только у Эдгара По, у его Леноры, Лигейи и Береники.

Итак, в моей душе произошел переворот: все внешнее, что еще недавно казалось нужным и радостным окрасилось в серый цвет бессмысленности и никчемности, а моя вспыхнувшая яркой звездой любовь к вымышленному образу так же была мукой, поскольку не могла воплотиться. Вся космическая беспредельность врывалась в ошеломленное сердце мучительным зовом: «Где ты, где ты, сын неба?!». Врывалась – и не находила возможности реализации, воплощения, и, не найдя, куда-то звала, увлекала бурной рекой. Но ни к какому берегу не прибивал этот поток, все оставалось без изменения в окружающем мире.

Моя психика входила в противоречие с самой собой: земные условия требовали материализации всякого сильного чувства, но с другой стороны: всякая фантазия несбыточна, а если же она вдруг сбывается, то теряет качество фантазии, а смутно ощущаемый свет бесконечности Великого Зова гаснет в нашедшем форму.

Я был близок к помешательству, к самоубийству, жизнь казалась бессмысленной именно пониманием невозможности встретить все это в жизни. (Тогда я, разумеется, не занимался анализом ментально-чувственной природы человека и жаждал реализации, которая и сама по себе в этом возрасте казалась невозможной).

Но были сны, на время дававшие ощущение реальности внутреннего мира, как внешнего, были неосознанные медитации-растворения при перечитывании наиболее ранящих мест: последние встречи на четверть – полстраницы текста, и вновь погружение в ощущение любви без объекта.

Через полгода это состояние притупилось, трансформировалось в новое увлечение – так же без отклика извне. Я выдумал двух героев – юношу и девушку, выудив их из романов И. Ефремова, но придав их бытию сюжетную самостоятельность. Я стал придумывать их жизнь, чувства, приключения на фоне идеализированной любви, какой я ее мог представить в 13 лет, пытаясь как можно сильнее вжиться во все это, ощутить реальность их существования и самому туда переместиться в своем сознании. Разумеется, перемещение не удавалось – воображения не хватало (о, если бы у меня был дар эдейтизма), да и понимал, что это невозможно, в результате новый повод для каких-то мазохистских переживаний: мука и мед одновременно.

Все это были моими первыми спонтанными медитациями (хоть я не знал такого слова и понятия) и первыми шагами по великому пути познания Духа.

Теперь-то я понимаю, почему не придумал своих героев, а именно взял их из книги уже материализованными в сознании во время чтения. Очевидно, я каким-то образом подстроился к информационно-эмоциональному пласту (это понятие мы постараемся более подробно осветить позже в анализе структур пространства-сознания, а пока можно сказать о них как о бестелесных личностях-душах, существующих в каком-нибудь 5 измерении, притянутых к земному ментальному плану – если представить мышление всех людей, как интегрированную тонкоматериальную категорию, существующую в реальности, но не осознанную нами как целостность в силу нашей временной замкнутости, как субъектов). Мое сознание, возбужденное прочитанным, как бы притянулось к этим сущностям и частично, скорее больше эмоционально, чем информационно, осознало их бытие, породнилось с ним.

Я уже говорил, что для наиболее сильного ощущения нужны были именно он и она – то, что между ними возникало, а не то, что у меня возникало к ней – нужна была уже существующая любовь. Возможно это чувство, как бы пронизанное Великим Зовом было ближе к собственной природе зова в силу двукачественности, полюсности, в силу материализованности тока, который биполярен, как биполярна любая частичка во вселенной, как биполярна Монада.

Очевидно, я не столько придумывал о них, сколько наблюдал их эмоциональную игру-взаимодействие, по привычке облекая ее в земные события, так как само «чувство» в чистом виде наблюдать тогда еще не умел (позднее, научившись материализовывать свое сознание в яркие мыслеобразы, с мог выуживать из пространства образы-существа уже и без помощи резонатора – близкой по духу книги).

Следующий этап, о котором я считаю нужным рассказать, наступил примерно через 2 года, хотя, если быть точным, то первое угасало постепенно, а второе начиналось исподволь. Речь идет о моей странной любви к сверстнице из соседнего класса, которую и любовью-то назвать нельзя в нашем привычном понимании. Все это началось после выпускного вечера 8 класса и ночного гуляния, которое в Ленинграде называется «алыми парусами». Я не хочу останавливаться на конкретных событиях – они не особенно интересны, чисто внешне подобное выло, наверное, в жизни каждого: белая ночь, попытка ухаживания, первые прикосновения, беседа ни о чем, желание выглядеть старше, умнее и значительнее, чем есть на самом деле и полное отсутствие какой-то сексуальности. Итак, были вечер и ночь, объединившие две неопределенности, не имеющие формы – уходящее и не наступившее. Прошлое – детство, которое уже почти прошло, и будущее – юность, которая почти не наступила. Встретившись, эти 2 неопределенности не то, что взаимоуничтожились, но создали какое-то новое качество – подвижное равновесие между прошлым и будущим (разумеется, в психологическом смысле).

Я понял, что полюбил – и нельзя было не полюбить в этот вечер, не она, так другая бы появилась, тем более. Что девушка, о которой я рассказываю, вполне подходила для создания легенды: какая-то вся неуловимая и, кроме хрупкости и миниатюрности – ничего определенного, неуловимые черты лица, какая-то воздушность и эфемерность. Получилось так, что и моя влюбленность впоследствии, когда в памяти осталось во много раз усиленное впечатление о том вечере, как о необычайной феерии (сумеречный свет, гулкость шагов, опустевшая, только что политая мостовая Петропавловки в 3—4 утра) превратилась в сознании в какой-то необыкновенный эмоциональный сгусток, при воспоминании о котором хотелось кричать и обливаться сладкими слезами о как будто бы состоявшемся, но безвозвратно канувшем несбыточном.

Итак, в своей новой любви я постоянно балансировал между двумя чувствами – к несуществующему из детства и к вполне земной девушке из наступающей юности, а неопределенность положения подготовила почву для очередной трансформации Великого Зова, который всколыхнул мои духовные силы, дал новый толчок для развития. Да, я любил, я отчетливо это осознавал, но только когда находился наедине с самим собой, со своими фантазиями о ней, о наших будущих встречах. Когда через полгода после алых парусов у нас вышло несколько свиданий, реальность не совпала с мечтами, говорить вдруг стало не о чем, чувствовалась скованность, и ничего похожего на любовь я не ощущал. Чувство исчезало, когда на место идеализированного эфемерного образа вставала реальная девушка: не глупая, хорошенькая, но какая-то страшно конкретная и законченная.