Денис Бушлатов - Хранитель Бездны

• Название: Хранитель Бездны
• Автор: Денис Бушлатов
• Жанр: Героическая фантастика

В этом городе никогда не светит солнце. Серые, разрушающиеся здания таращатся бельмами-окнами. У обочин дорог тут и там стоят, вросшие в асфальт, ржавые, мертвые автомобили. Здесь не поют птицы. Не смеются дети. Лишь тихо шепчутся о чем-то желтые листья. У города нет ни прошлого, ни будущего.  У города есть тайна. Роман «Хранитель Бездны» погружает читателя в пучину липкого, безостановочного кошмара. Какие тайны скрываются за стенами обветшалых домов? И стоит ли разгадывать эти тайны?

---

Денис Бушлатов Хранитель Бездны

На стеклах нарастает лед,

Часы твердят: «Не трусь!»

Услышать, что ко мне идет,

И мертвой я боюсь.

Анна Ахматова

Когда дом жизни остается открытым и заброшенным, в него может войти то, чему мы не знаем имени.

Артур Мейчен

Пролог

Утонувшие в тумане дома казались сотканными из облаков. Воздух был сырым и по-утреннему холодным. Пахло травой и хвоей.

Под ногами хрустело. Он опустил голову, но плотные клубы тумана полностью укрыли тропинку – будто там, под молочной завесой, ничего нет и он ступает по хрустящей пустоте.

Перед ним, на расстоянии вытянутой руки, материализовался забор из черной мокрой древесины. Он прикоснулся к разбухшему дереву: ощутил его шершавую рельефную поверхность, пробежался пальцами по трещинам и, поежившись от внезапно возникших мурашек, побрел дальше.

Звуки в тумане распространяются странно: порой далекое уханье совы слышно так, словно прямо над головой пронеслось неведомое чудовище. Он слышал, как хлопает калитка, но не мог понять – ни в каком направлении идти, ни насколько далеко расположен вход во двор.

Впрочем, оказалось, он шел верно. Пройдя лишь несколько шагов, он почти наткнулся на рассохшуюся кривобокую калитку, скрипящую на ветру. Прямо на досках была прибита табличка, однако надпись на ней расплылась со временем и превратилась в гротескную кляксу, внушающую беспокойство и легкий страх.

Не медля и не задумываясь, он дерзко толкнул калитку и под скрип ржавых петель вошел во двор. Все так же хрустело под ногами. Казалось, туман вытянул жизнь из звуков – хруст был глухим и плоским, нарисованным.

Он невольно усмехнулся своим мыслям: «Можно ли нарисовать звук? Можно ли услышать цвет? Увидеть… увидеть то, что находится за пеленой тумана?»

Ветер в ответ подхватил марево и разорвал его на длинные тягучие полосы. В образовавшейся бреши показались ступени, такие же черные и прогнившие, как и забор. Стараясь не обращать внимания на растущий страх и давящее, распирающее ощущение в животе, он поднялся по лестнице на веранду, в абсолютной темноте нащупав для опоры перила рукой, и тотчас же, содрогнувшись от отвращения, отдернул ее от мокрой и скользкой поверхности.

Хруст под ногами сменился столь же глухим и безжизненным скрипом гнилых досок. Стоя на террасе, он не мог видеть весь фасад дома, все еще полустертый туманом, однако явственно различал оконный проем, накрест забитый досками, возле которого под низким навесом находилась входная дверь, грубо и наспех слепленная из разномастной древесины. Дверь была плотно закрыта, однако время и влажность сделали свое дело – щели между досками были настолько широки, что стоило ему присмотреться, и он увидел бы внутреннее убранство дома. Однако мысль о том, что для этого придется прижаться щекой к блестящей и разбухшей от гнили поверхности, вызвала сильный приступ тошноты.

Замерев в нерешительности, он все же протянул руку и коснулся дверной ручки. Дернул… и чуть не растянулся, поскользнувшись на мокрой террасе, а дверь, неожиданно легко поддавшись, с каким-то почти чавканьем приоткрылась на несколько сантиметров и застряла, будто что-то в темной прихожей потянуло ее обратно.

Он застыл, не выпуская ручку, борясь с нарастающим желанием повернуться и бежать, бежать прочь из этого жуткого места. Как только он представил себе, что уходит, нет – улепетывает со всех ног, по колено проваливаясь в густой рассветный туман, что-то внутри него отозвалось болезненным толчком, и он услышал, или ему показалось, что он услышал, тихий настойчивый шепот:

«Хорошо-о… – протяжно шептало нечто внутри, – хорошо-о-о…»

Он зажмурился и, решительно отогнав морок, опять потянул за ручку – дверь поддалась неохотно, со скрежетом, и скрежет этот почти заглушил разочарованный вздох в его голове.

Тьма за дверью была непроглядной. Ступить в этот мрак – попасть в топь.

Он не хотел. Все его естество противилось самой мысли о том, что ему придется находиться внутри этого гнилого черного дома. Но каким бы сильным не был страх, он чувствовал что стоит ему развернуться и побежать, как нечто внутри него возликует и… Что тогда? Почему-то, он знал, что последствия такого решения будут необратимы не только для него, но и…

– Что со мной? – он застонал и, с опаской опершись на дверной косяк, притаился в нерешительности, нелепо прижав руку к горячему лбу. Зажмурившись от острой боли в висках, пересилил себя и, подобно человеку, шагающему с крыши многоэтажки задержав дыхание, на ватных, подкашивающихся ногах ввалился всем телом в мрак прихожей.

В ушах его возмущенно визжало существо, запертое внутри.

Уже не удивляясь и не вздрагивая, ни на миг не прекращая движения, он решительно развернулся к двери лицом и с силой потянул ее на себя, отрезая путь к отступлению.

Дверь захлопнулась с тем же влажным гнилым чавканьем, и он остался наедине с непроглядной тьмой.

– Будем жить здесь, – прошептал он, – здесь и поживем.

И улыбнулся темноте, ощущая, как чужая ненависть переполняет его.

Часть 1 ВОЗВРАЩЕНИЕ КАИНА

Память о солнце в сердце слабеет. Что это? Тьма? Может быть! За ночь прийти успеет Зима.

Анна Ахматова

Глава 1

– …задача, не нам помочь, а нас же и уничтожить. Нашими руками.

Пьяный голос, с трудом продираясь сквозь винные пары и табачно-дымовую завесу, вырвал его из пучин тьмы. Преодолевая сопротивление век, он с усилием разлепил глаза и тотчас же поморщился от пульсирующей тупой боли в висках. С трудом соображая, повертел головой, стараясь собраться с мыслями и сфокусировать расплывающийся взгляд (прищуриваясь и отчаянно кривляясь), – и в полном недоумении уставился на своего собеседника.

Пожилой. Морщинистое пропитое лицо. Налитые кровью глаза, утонувшие в темных набрякших подглазинах; щеки, испещренные алыми молниями лопнувших сосудов; дряблые мокрые губы, растянутые в пьяненькой полуулыбке, обнажающие желто-черные, кое-где сгнившие до пеньков зубы.

– Уроды! – оживился собеседник, заметив удивленный взгляд и приняв его как знак внимания, – я еще при коммунистах говорил… – он на миг потерял нить беседы и с тупой ненавистью уставился на полупустой грязный стакан с прозрачной жидкостью, что стоял прямо перед ним на почерневшей от времени барной стойке, – говорил… что не к добру все это. Весь этот… – он помахал рукой в воздухе, – Горбачев, тля фашистская, путч этот. Они уже тогда все поделили, сечешь, Кирюха?

– Я – кожник… – он икнул, – не, так неправильно. Кожевник. Во. Работаю по коже. Хошь по поросячьей, а хошь по человечьей. Могу… Могу такие рисунки забабахать, шо держись!

«Меня зовут Кирилл, – имя повертелось у него на языке как подозреваемый на очной ставке и показалось знакомым, но непривычно звучащим, – а может, и не Кирилл…» Впрочем, за неимением лучшего, и это подойдет.

Память, в полном замешательстве, как маленький не вовремя разбуженный несмышленыш, не выдавая ничего вразумительного, яростно отстреливалась слепящими сполохами желтого света, вызывающими еще большую боль в висках, и услужливо подкидывала отдельные фрагменты недавнего кошмара, в котором он брел навстречу неведомой тьме посреди туманной пустоты.

Кивнув автоматически в ответ на очередную бредовую реплику собеседника, он огляделся украдкой, все еще пытаясь сфокусировать взгляд. К удивлению своему, он понял, что пьян, ну или по крайней мере явно нетрезв. Во рту ощущался омерзительный привкус плохой водки и… определенно табака. Странно, ведь он не курит… А почему бы ему в самом деле и не курить, да и откуда ему знать? Он ухватился было за мелькнувшее воспоминание, но оно растворилось в глубине его опустошенной памяти без следа.

Он находился… предположительно, в баре, причем в баре самого низкого пошиба – скорее в наливайке, с соответствующим контингентом. Небольшое задымленное помещение с двумя маленькими наглухо закрытыми окнами под грязными и ветхими занавесками; несколько тусклых допотопного вида ламп на желтом с черными подпалинами потолке; пять-шесть столов, забранных клетчатыми скатертями – даже в сигаретном чаду он автоматически отметил, что скатерти не мыли, пожалуй, никогда. Длинная, некогда полированная барная стойка, вдоль которой стояли барные стулья с разлезшейся от ветхости обшивкой и бесстыдно вылезшей ватой. Вздувшийся линолеум под ногами, рисунок на котором, быть может когда-то, изображал паркет, но влага и грязь превратили его в нечто совершенно потустороннее.

Под стать заведению были и посетители. От его собеседника, беспощадно орущего прямо ему в лицо, жутко воняло застарелым потом, водкой и едкими дешевыми папиросами, одну из которых он крепко сжимал черными от въевшейся грязи пальцами. Кроме них был здесь еще один посетитель – на барном стуле сидела женщина в длинном красном платье и серой синтепоновой куртке с эмблемой олимпиады на спине. Она то и дело механически подносила ко рту пивной бокал с ядовито-пенящимся содержимым и, сделав глоток, тотчас же затягивалась сигаретой, выпуская сизый дым в потолок. Лицо ее, изможденное и старое – лицо умирающей от непосильных трудов лошади, было испещрено глубокими морщинами. Тени и помада были наложены столь грубо, что создавалось впечатление, будто кто-то смеха ради разукрасил ее клоуном.