Николай Ольков - Земля и воля. Собрание сочинений. Том 15

• Название: Земля и воля. Собрание сочинений. Том 15
• Автор: Николай Ольков
• Жанр: Русское современное

Для сибирского крестьянина не было слов и понятий более дорогих, чем свобода и земля. Без того и другого – погибель. Этот роман о том, как горстка крепких крестьян вступила в противоборство с властью, когда НЭП был заменен сплошной коллективизацией. Полтора десятка семей ушли тайно в глубину тайги. А потом война…

---

Земля и воля Собрание сочинений. Том 15 Николай Максимович Ольков

Этот роман посвящаю моим родителям, Максиму Павловичу и Марии Ивановне, а так же и второй моей маме, Марии Никандровне, которая после смерти родившей меня

растила и воспитывала, как родного сына.

© Николай Максимович Ольков, 2016

ISBN 978-5-4483-5624-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава первая

Мирон никому не сказал, отчего так спешит, вроде и время зимнее, спокойное, и вопрос он для отмазки придумал не спешный, но то и дело шевелил вожжу, и этого Ворону хватало, чтобы ускорить шаг. Когда въехали в уездный центр, конь споткнулся и раза два терял дорогу, ладно, что ездовых мало навстречу. Мирон похолодел: загнал коня! Тихой рысью сдерживал, подвернул к дому купца Колмакова, на лай собак вышел работник, гостя признал, завел лошадь во двор.

– Охрим, распряги, поводи чуток и в теплую конюшню, не дай бог – загнал красавца.

Охрим скинул сбрую, правым ухом припал к груди лошади, долго слушал, поднял голову, улыбнулся:

– Оклематся, ежели бы загнал, в грудях у него сильный был бы стук. В тепле протру, да болтанку сделаю, да настоев добавлю. Я, Мирон Демьяныч, с того света лошадей добывал, так что не горюй. А вон и хозяин.

Мирон вынул из кармана щепотку мелочи и высыпал в шапку Охрима.

– Портишь мне работников, балуешь, на них потом управы не найти. Долго ехал? Конь вроде добрых кровей? – на крыльце стоял хозяин Емельян Лазаревич, дородный мужчина в накинутом на плечи дорогом меховом пальто и с сигарой во рту.

Гость рассказал. В двух местах ночевал, коня управлял сам, давал выстойку, потом теплой воды из избушки, а уж потом сена охапку и торбу овса. Пучком сенной объеди насухо вытирал мокрые бока своего любимца Ворона, трепал по шее, совал в ищущие губы кусок припасенного хлеба. Пять годов не расстаются. Сам жеребенка принимал, на руках уложил на попону перед матерью, та все еще лежала, но обязанности свои знала, потянулась мордой к дитенку и начала вылизывать. Черный, на ногах высокий, шея длинная – красавец жеребец. С полугода стал бегать с матерью, если хозяин не далеко ехал. К двум годам познал седло и оглобли легких санок. А с трех стал первым на конюшне Мирона Курбатова.

В уезд погнала страсть мужика к новинам в крестьянском деле, прочитал в губернской газете, что деловые люди закупили в известных им местах новый сорт озимой ржи, и так ее хвалили, так хвалили: терпеливо зиму переносит, даже если и снегом не особо прикрыта; с первым теплом оживает и в рост идет справно; буйно кустится и колос выметывает большой, а озерненность колоса до тридцати штук. Поехал сразу, чтобы опередить конкурентов, кто ближе живет, могут все поступление скупить, а потом возьми у них втридорога.

Вошли в дом. Сразу пахнуло жаром прогретых печей, Емельян Лазаревич любил тепло. В отведенной комнате снял Мирон плотную пуховую рубаху, теплые, мехом подшитые штаны, одел все свежее и легкое, умылся под рукомойником, красивая девка с улыбкой подала рукотерт, дождалась, пока гость, любуясь ее статью, вытер лицо, шею, грудь за распахнутой косовороткой. Высокий, с русой шевелюрой густых волос, гладко выбритый – и она им невольно любовалась. Глаза у гостя голубые, завлекательные, губы ядреные, такой присосет – не враз оторвешься. И голос бархатный, словно не из деревни человек, а от театра в гости зашел.

Хозяин уже сидел за столом, разливал в хрустальные рюмки темный и ароматный коньяк. Две девки ставили приборы, принесли из кухни гуся, который, кажется, готов был взлететь из гусятницы, да мешали яблоки, облепившие со всех сторон. Налили по тарелке густых щей со свининой, щи, видно, долго прели рядом с загнеткой, от запаха Мирон сглотил слюну.

– Давай, Мирон Демьянович, по рюмке настоящего французского коньяка. С меня мусье сорвал за двадцать ящиков, вспомнить страшно, но знатоки есть, берут.

Полчаса ели и пили, изредка перебрасываясь незначительными репликами. Мирон знал манеру хозяина: настоящий разговор потом, а сейчас надо хорошо покушать.

– Полагаю, что у тебя серьезный повод для столь дальней поездки? – тщательно обиходив рот, выйдя изо стола и раскуривая сигару, спросил Колмаков.

Мирон тоже встал, перекрестился и ответил:

– Совершенно серьезный, но ты сначала обрисуй обстановку. До меня газеты и слухи доходят одновременно, так что не сразу и разберешь.

Емельян Лазаревич засмеялся:

– Ты в газетах правду не ищи. Даже в той, которая так и называется. И я тебе ничего не стану рассказывать. У меня беда в торговой лавке, бандиты вчера чувал разобрали и добрались. А на вечер я пригласил своего хорошего знакомого, он в Петербурге университет окончил, грамотный, а когда там шумиха началась, вернулся на родину, сюда. Власти приняли, грамотных-то среди главарей нет, а ведь город, уезд, тут тебе не наганом по столу колотить, хотя и это есть. И теперь он в большевиках, как бы тебе не соврать: председатель исполкома, то есть, исполнительного комитета от советской власти.

Мирон поднял глаза:

– И он с тобой дружит?

Колмаков поднялся, прошелся по комнате. Мирон заметил, что сдал старый друг, сутулость появилась, седина в голове, глаза потухли, хоть в речах и озорство. Жену два года назад схоронил, может, потому и девок полный дом держит. Заметил, что смотрит Емельян на большой портрет жены своей Домны Ерофеевны, мешать не стал. Хозяин положил погасшую сигару в хрустальный ковчег:

– Мы сошлись в первые дни его приезда, родителя его знал, милейший человек. Но – бедны. Я дал тогда парню пачку денег, сказал, что сочтемся. С этого началось. Деньги он уже предлагал, да к чему они мне? Ты увидишь, это интересный человек. Зовут его Всеволод Станиславович, фамилия Щербаков. Заучи, чтобы не перепутать. И отдохни с дороги. Зина, постели гостю на диванах, а я в нижнюю лавку.

Та самая девушка, что встретила его в передней, принесла белье, закинула диван и рядом положила плед.

– Отдыхайте.

– А ты уходишь?

Зина улыбнулась:

– У меня работа, барин.

Мирон засмеялся:

– Какой я тебе барин? Я крестьянин из дальнего села, приехал по делам. А тебя раньше тут не было.

– Да, я полгода служу.

Мирон осторожно тронул ее плечи:

– Или останешься? Такая ты славная! Я хозяину ничего не скажу.

– Это вы с ним потом поговорите, он скажет, что и как. Все, пошла я.

Мирон лег ничком, раскинув руки и подложив широкие кисти под правую щеку, предварительно пригладив волосы. Уснул сразу.

Охрим водил уставшего жеребца по ограде, места много, да и за ветром, потом мягкой попоной протер вздрагивающего коня, тот уже чуток попил его настоев, теплой сырой воды и лениво жевал ядреный овес, который зачерпнул конюх из прихваченных запасов. «Досталось тебе, Вороной, знать, большая нужда гонит хозяина».

Никому не сказал Мирон, но было еще одно дело, поважнее ржи: брат его Никифор в двадцать первом связался с повстанцами, шибко нигде замечен не был, но под суд попал, дали десять лет принудиловки. И вот прислал весточку: надо хлопотать в уезде, в суде, чтобы пересмотрели и освободили, сил больше нет. Другу своему Емельяну пока решил ничего не говорить, только знакомство его с таким большим начальником заставит поторопиться, потому что сегодня, именно сегодня и надо о брате разговор завести, завтра Щербаков в гости уже не придет, а Мирона к нему никто не допустит. С этой мыслью и метнулся он на широкий диван, не особо озабоченный вежливым отказом девицы.

Услышав хлопнувшую за хозяином дверь, Мирон встал, пошел в умывальню, омылся холодной водой, прогнал сон и остатки хмеля.

– Что во сне видел, гость дорогой? И как тебе мои девки поглянулись? Я их по всему городу выбирал, на все дела мастерицы, у меня порядок: три блюда к каждому столу. Вдруг какой человек нечаянно, а у меня все на столе, словно ждал.

– Продукты переводишь.

– Ничто не пропадет, с той стороны дома у меня комната для столования обслуги: приказчики, грузчики, конюха – курам после них поклевать нечего. Чай сейчас подадут, а ты пройди на кухню, принюхайся, какие там ароматы. Книг им привез, по книжкам все делают, я уже больше пуда прибавил после смерти Домны Ерофеевны. Люблю поесть, и выпить тоже, только доброго вина, выстоявшегося. А гость наш явится ровно в шесть. О, вот и чай!

Девушки принесли литровый самовар, он еще отпыхивал, как усталый работник, несколько фарфоровых чайничков, по бокам красиво написано: «Индийский», «Китайский», «С душицей», «Смородинный», «Сбор трав». Емельян ухватил кусок сахара и большими стальными щипцами стал неистово кусать его на небольшие дольки. Девушки удалились. Емельян, сдавливая щипцы, аж покраснел от натуги, но промолвил: