Марина Семенова - Не буди во мне кактус

• Название: Не буди во мне кактус
• Автор: Марина Семенова
• Жанр: Русское современное

Так бывает – все в человеке замечательно: и лицо, и мысли, и намерения.. А половинка все не находится и не находится. Так бывает: все в человеке хорошо, а жизнь все не складывается и не складывается. А ты все надеешься, а ты все ждешь её – такую светлую, чистую, неземную, единственную и на всю жизнь… Вы поняли о ком я? Да-да, конечно же, о Любви… Годы проходят, тоска только усиливается, и в один из дней ты говоришь себе: «А может быть, ну её – эту Любовь?! К черту, все эти страсти-мордасти!» И, ты трезвеешь мыслями и сердцем – и находишь что-то такое, не менее важное, что непременно сделает тебя счастливой. По-настоящему счастливой…

---

Марина Семенова Не буди во мне кактус

Очень часто мы твердим: «Так сложилась судьба», «Она пошла наперекор судьбе», «Судьба была к нему благосклонна»… Говорим так, словно Судьба какое-то живое существо, которое ест, спит и дышит нам в затылок. Может быть она и вправду – дышит? Ходит по земле, вмешивается в наши жизни, беззвучно нашептывая нам в ухо наши же мысли, пишет сценарии наших отношений. Сейчас, вспоминая всю свою жизнь, я не могу со всей определенностью сказать: «Да, она живая!» или утверждать обратное. Я не знаю, что я тогда делала – творила свою Судьбу сама, шла ей наперекор или плыла по течению? Честное слово, не знаю…

А давайте, я вам сейчас все, все, все расскажу, и вы поможете мне понять – могла я тогда поступить иначе или нет? И начать, я думаю – с самого детского моего детства.

Я росла недоласканным ребенком. Не недолюбленным, а именно – недоласканным, недотисканным, недообнятым… Отца я, практически, не помню. Он ушел, когда мне не было и пяти. А мама? А мама, и так, была не слишком сентиментальной, а после развода с мужем и вовсе закрылась, забралась в свою эмоциональную ракушку. Она много работала, чтобы мы ни в чем не нуждались. Мы – это я и моя старшая сестра, в отношениях с которой у меня тоже особенной родственной нежности не наблюдалось. Никогда.

Мы назывались семьей, но жили своей, отдельной жизнью, особо не пересекаясь во времени и пространстве. У каждого из нас была своя территория в виде отдельной комнаты, в которую никто без особой надобности не входил. Завтракали, обедали и ужинали мы в разное время и телевизор вместе не смотрели.

Все свое дошкольное детство я проболталась с ключом на шее на просторах нашего огромного двора. Двор был, и вправду, очень большим, но безинтересным. Из всех коммунальных достопримечательностей – заасфальтированная волейбольная площадка с двумя щитами на ржавых, металлических опорах и песочница, в которую раз в год кем-то невидимым насыпался песок и за неделю, опять же – кем-то невидимым, благополучно растаскивался. Во множестве огородов и палисадников, разбитых под самыми окнами, исступленно культивируемых и ревностно охраняемых понаехавшими «горожанами», продолжающими ностальгировать по сельской жизни – мы прятались, воровали смородину и малину, зарывали секретки и одаривали друг друга первыми неумелыми поцелуями. Нас манили подвалы и чердаки, куда мы немедленно просачивались, стоило какому-нибудь разгильдяю оставить их незапертыми. В подвалах и на чердаках было темно, пыльно и страшно, и не так, чтобы уж очень интересно, но темнота, строжайший родительский запрет и наше буйные детские фантазии – превращали лазанье по ним в настоящее приключение.

А еще мы ходили друг к другу в гости. Вернее, все ходили ко мне, пока мама была на работе, а сестра в школе. Немногие из нашей дворовой компании могли похвастаться своей отдельной комнатой, в которой можно было воплощать любые детские желания: мерить мамины платья и туфли, печатать на оставшейся от отца печатной машинке, играть в парикмахера, доктора и даже рисовать на стенах. Да, мне было дозволено все, в том числе, и разрисовывать цветными мелками стены комнаты. Когда же все вышеперечисленное нам поднадоело, я придумала играть в библиотеку, раздав детворе не только все свои детские книжки, но и половину взрослых, которые по тем временам собирались с невероятным трудом и хранились с особым подобострастием. Пошел «на ура» самодельный сестринский песенник, в который она вписывала слова любимых песен и вклеивала вырезки из журналов «Огонек», «Советский экран» и «Кобета и жыче», и за который я тогда отгребла по полной от разъяренный старшенькой.

Последней каплей, переполнившей чашу маминого терпения, стал «ресторан», который я решила открыть прямо у себя дома. Все имеющиеся в квартире табуретки были застелены новыми белюсенькими вафельными полотенцами, сверху расставлена посуда, вынутая из серванта, а на дверце шкафа мелом нацарапано меню, в соответствии с которым посетителям скоромилось все содержимое нашего холодильника. В свое оправдание я пыталась предъявить маме яркие фантики от конфет, которыми многочисленные гости расплатились за обед, но мамин гнев это нисколько не смягчило.

С той поры меня поручили соседке, ей же был вверен ключ от нашей квартиры, куда «злобная» соседка впускала только меня одну, без друзей и подруг. В отместку соседке, маме, сестре и всем, кто посягнул на мою свободу, я в мгновение ока придумала новый план, решив отправиться с друзьями в поход. Нет, не в горы и не в лес. Маршрут похода пролегал через магазин «Детский мир», вернее, не «через», а «по», то есть – по всем его закоулкам, отделам и секциям трех этажей. Неизвестный советским ушам термин шопинг сказочно манил наше неокрепшее покупательское либидо. А чтобы «поход» получился взаправдашним, мною была безжалостно расколочена сестринская свинья-копилка с ярко-красным бантом на розовой поросячьей попе.

Отправиться в поход я сагитировала человек пятнадцать. Ребятня собралась разношерстная – в возрастном диапазоне от пяти до десяти лет. До пункта назначения шли долго, дружно и весело, но, по прибытии были отловлены администрацией магазина, когда двое из моих «отрядных» подняли дикий ор, не поделив резинового лягушонка, и в борьбе за обладание надувной игрушкой растянули ему шею до размеров жирафьей. Я, как истинный вожак, попыталась уладить конфликт, щедро высыпав на прилавок копилочные пятачки и гривенники. Самые младшие из нас разревелись, заподозрив, что – раз деньги за горе-лягушку отсыпаны, то им уже не видать обещанного мною мороженного. Не долго думая, к ним присоединилась и вся остальная гурьба, подпавшая под эмоциональный выброс первых. Душераздирающий детский плач быстро собрал толпу сочувствующих, которая требовала вызвать участкового. Участковый был вызван администрацией незамедлительно, чем еще больше усилил децибелы коллективного горя. Многих из нас в те годы пугали дядей милиционером.

Администрация требовала устроить зачинщику (то есть – мне) допрос с пристрастием. Но, допроса с пристрастием не получилось – за меня вступилась все та же сочувствующая толпа, стоило мне громко и решительно заявить, что это всё – мои братья и сестры, которые пришли выбирать маме подарок, потому что наша мама – героиня, и завтра ей будут торжественно вручать орден за многодетность. Самое странное, что мне поверили, и наше славное «семейство» было отпущено под честное слово «вернуться домой, никуда не сворачивая».

Когда мы появились во дворе – уже вечерело. Встревоженное родительское племя метнулось нам навстречу и быстро рассыпалось на пазлы, разобрав наш, уже не такой дружный, строй на составляющие. Кого-то осыпали поцелуями, на кого-то орали, кому-то достались подзатыльники и шлепки по заднице, самые интеллигентные из родителей ограничились затяжной нравоучительной речью. Меня не били, не целовали и не воспитывали. Молча взяли за руку и увели домой.

От мамы мне не влетело, зато – досталось от сестры. Мне было щедро отсыпано и шлепков, и подзатыльников, и ора. За разбитую копилку и посягательство на святое – «заветную» девичью мечту – югославские сапоги.

Мне совсем не хотелось расстраивать ни маму, ни сестру, но моя гиперактивная натура жаждала ежеминутной подпитки. В моем дне, похожем на калейдоскоп, постоянно должно было что-то меняться, случаться, происходить. Я, словно энергетическая воронка, втягивала в себя людей и события, увлекаясь каждым новым человеком, выгорая дотла, пронзительно и ярко переживая каждый день и каждый миг своей жизни.

Представляю сколько претензий пришлось выслушать моей маме от разъяренных родителей после того злополучного «игрушечного похода», чтобы она смогла принять несвойственное ей по жестокости решение – запирать меня дома. Сестра злорадствовала, а я гордо и «красноречиво» торчала у дверей, провожая маму на работу, чем несказанно рвала ей сердце.

Да, мама не была ласковой. Не умея проявлять любовь в эмоциях, она любила нас по-своему, совершенно не умея наказывать, и очень страдала, когда нам было плохо. А еще – она не могла объяснять нам свои и чужие поступки, и, вообще – этот мир. Такой сложный и такой противоречивый. Когда сестра обижала меня, я неслась к матери, зареванная и возмущенная, чтобы выплеснуть на неё свое маленькое детское горе. Мама выслушивала молча, вроде как одобряла, и тем самым рождала во мне чувство собственной правоты. Когда же к ней прибегала сестра – а ей тоже было с чем прибегать (вспомните, хотя бы, тот случай с копилкой) – мама, точно так же, безмолвно и понимающе кивала, сея и взращивая в сестре непоколебимую уверенность в том, что права именно она. И только она. Такая мамина тактика с годами привела к извечному противостоянию двух сестер и вылилась в пожизненное неприятие «заведомой неправоты» каждой из нас с затяжными многолетними молчаниями. Вот и сейчас, мы не разговариваем с сестрой больше двух лет.