Анна Данилова - Садовник. Я создал вас, мои девочки, и полюбил…

• Название: Садовник. Я создал вас, мои девочки, и полюбил…
• Автор: Анна Данилова
• Жанр: Русское современное

Я – Садовник, я вырастил в саду своего романа семью, не предполагая, что все они обретут плоть и кровь, запылают чувствами в реальной жизни, заставляя мое сердце биться, страдать, любить… И никто не знает, вернутся ли они когда-нибудь в мой сад.

---

Садовник Я создал вас, мои девочки, и полюбил… Анна Данилова

© Анна Данилова, 2016

© Анастасия Гребенникова, фотографии, 2016

ISBN 978-5-4483-4217-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

СТАРИКАН С ЛЕЙКОЙ. – Слушай, я уже где-то встречала этого старика, – сказала Веруся, возвратившись с террасы, где она развешивала на веревке белье. Катя, разбиравшая в это время свою полочку с книгами и разными безделушками, отложила в сторону бутоньерку, которая вынутая из фарфоровой вазочки казалась теперь каким-то уродцем из шелка и проволоки, и кивнула головой. Она и сама не могла понять, откуда она знает их нового соседа, поселившегося несколько дней назад прямо напротив них.

– Пенсионер какой-нибудь, которого родные детки выпихнули их собственного дома, обмен, понимаешь? Иначе откуда бы он взялся?

– Вчера он возил землю на тележке, сажал что-то, видишь, рассада.

– А что, неплохо придумано. Не знаю, чего мы теряемся, да на таком балконе, как наш, – как вы с мамой называете, террасе – можно выращивать не только цветы или дикий виноград, но и, скажем, огурцы, висячие такие, знаешь? Или помидору в ящиках. По-моему, отличная мысль…

– Вот пусть мама этим и занимается, – ответила равнодушно Веруся, неожиданно потерявшая всякий интерес к разговору. Но потом, вспомнив что-то, сказала:

– Кать, и все же я его откуда-то знаю, только вот откуда – не помню…

– Да, лицо знакомое… Слушай, Вер, хочешь, я подарю тебе этот букетик, вот только протру?..

Веруся, страшно обрадованная, тут же приложила бутоньерку к груди.

– Спасибо, Кать, ты – настоящий друг.

– Да брось, просто она мне надоела. Надо бы бессмертник поискать, или гортензии, или… лунарий… – И Катя о чем-то задумалась.

***

ПРАЗДНИК НАПРОТИВ. Я видел из окна, как Глеб перебегает улицу, прячется от всех и вся в телефонной прозрачной кабинке и торопливо набирает номер; он совсем обезумел, этот Глеб, но торжество, готовящееся сегодня в его доме, в его семье, не позволит ему этим вечером навестить красивую Сашу и маленькую Машу, и поэтому он звонит и, поцеловав их обеих через графитовый порошок трубки, растворяется в птичьем гомоне весенней улицы: он идет покупать мороженное. Возвращаясь из магазина он уже нисколько не сомневается, что по влажному и теплому от солнечных лучей асфальту, размахивая сумкой с мороженным и вишневым сиропом, идет не один человек, а два, теперь уже два; он обращает внимание на свою тень и лишний раз убеждается, что это действительно так, а не плод его распаленного воображения; человек, ведущий двойную жизнь, не может оставаться таким, каким он был до раздвоенности, и он безмерно рад этому, ведь если спокойно поразмышлять над всем этим, то поневоле вспомнишь, что человеку дана всего лишь одна жизнь, а у него, у Глеба, их целых две, причем две жизни полноценные, насыщенные, и он счастлив.

Семейные праздники все как один похожи: приглашаются одни и те же люди, накрывается огромный круглый стол в гостиной, готовятся примерно одни и те же блюда, так же тревожно и озабочено смотрит из-под накрученной на бигуди челки уставшая и измотанная хлопотами Клара, так же недовольна и капризна Наталия, примеряющая в своей комнате новое платье, так же не в меру обжорлива и болтлива Веруся, так же жестко накрахмален белый фартук Кати и так же упруги и блестящи ее каштановые локоны. Я слышу запах горячего бисквита и начинаю жалеть, что еще не знаком со своими соседями.

***

НАТА. «Что они все, на самом деле, с ума-то посходили? Какой праздник? У кого? И зачем такая пышность, зачем тратить столько денег? Потом целую неделю будем вспоминать, что же было на этом столе, а сами перейдем на гольную картошку… Бред какой-то…» Наталия вновь перенеслась мысленно в актовый зал художественного училища, увидела плывущие перед глазами раскрасневшегося от духоты лица присутствующих, услышала трескучий голос человека, от которого зависела ее дипломная работа; он, кажется, сказал примерно такую фразу: «Мне, Наталия, будет весьма приятно находиться в таком театре, как ваш, надеюсь, что вы сможете применить свои способности и в нашем городе?» К чему он это сказал? Где же, как не у себя дома, будет она жить и работать. Но вот что плохо, чувствуя себя в училище, как дома, и зная, что ее здесь знают и понимают, что здесь ей никто не будет мешать в осуществлении даже самых дерзких замыслов и фантазий, как будет она себя чувствовать вне этих стен, куда ей пойти работать? Кому она, наконец, нужна? Художник-оформитель, дизайнер – кому это все нужно? Она видела, в каких условиях работают бывшие выпускники училища, и ей становилось тошно при мысли, что и ее ожидает работа в скучных пыльных мастерских фабрик и заводов, где придется делать упор на шрифты, плакаты и праздничные стенгазеты; разве об этом она мечтала, работая ночами в упоении над эскизами театра, изощренной лепниной?.. Сколько раз, отмывая кисти, она, со слипающимися веками, прежде, чем коснуться головой подушки, вдруг представляла себя в огромном, совершенно пустом зале с белыми голыми стенами и белыми полами; это будет ее первый белый лист, на котором она посеет семена своих фантазий, и через сочетания цвета, формы и материала выразит всю свою сущность.

И так бы все оно и было, если бы не Снегирев. На это имя в доме наложено табу. Они очень добры, и родители, и сестры, что что ей до этого? Ведь Снегирев уехал, уехал, даже не попрощавщись, растворился где-то в снегах и морозах Сибири и даже не звонит ей. Теперь свой белый зал она будет драпировать черно-оранжевым бархатом, на хрустальную люстру в форме гигантского водопада она натянет серый мутный газ, а в холодную желтую керамику поставит равнодушные ноябрьские хризантемы; вот так.

Наталия подошла к зеркалу и начертила помадой на его поверхности искаженный профиль Снегирева, его круглые – она на миг зажмурила глаза: в металлической оправе – очки, нос с горбинкой и приподнятую верхнюю губу; потом поцеловала его в эту губу, стерла рисунок, испачкав ладонь в розовом, и принялась надевать чулки.

***

К ТРЕМ ЧАСАМ стол уже был накрыт, солнце плескалось в хрустальной посуде, играло золотыми бликами на темном лаке мебели и прозрачным стеклам дверей, струилось сквозь белое кружево занавесей.

Клара стояла в дверях и подсчитывала количество разложенных на скатерти приборов. Все было готово и она немного успокоилась: у нее оставалось еще несколько минут, чтобы привести себя в порядок.

В маленькой спаленке, где помещалась только широкая кровать – которая никогда не убиралась, – шкаф и трельяж, она заперлась, избавилась от бигуди, сняла халат, тряхнула кудрями и вдруг застыла перед своим отражением: неужели это я? В тонком белье, непричесанная, немного встревоженная ожиданием праздника, она выглядела на удивление хорошо. Она улыбнулась своему телу, которое еще ни разу не предало ее, и которое так любил Глеб. Она была уверена, что даже тридцать родов не испортили бы его. И тут она услышала, как хлопнула дверь: пришел Глеб. Сейчас он непременно разыщет в этой большой, наполненной суетой и ароматами, квартире Клару, улыбаясь расскажет, как покупал мороженное, как долго ему пришлось выбирать в магазине фруктовый сироп для коктейлей… Он почему-то постоянно словно извиняется, чувство вины, очевидно, у него в крови. Но за что ему извиняться? За то, что он воспитал троих дочерей, что он прекрасный отец и муж?

Клара замерла, услышав его торопливые шаги прямо у двери их спальни; вот он вошел, сразу же запер дверь – это уже вошло у него в привычку, – и, отыскав в оранжевом от штор полумраке раздетую, затаившуюся в углу за дверцей шкафа, Клару, подошел к ней, прикрыл дверцу и схватил за руку. Его губы нашли ее губы, пахнувшие ванильным кремом.

– Сейчас начнут приходить гости, – прошептала она, чувствуя, что ей сейчас никто, кроме Глеба, не нужен. Им всегда хорошо вдвоем. – А я еще не готова.

Он отпустил ее, замотал головой, словно приходя в чувства. Затем снял с себя свитер и достал из шкафа костюм.

– Застегни, пожалуйста, – позвала его Клара и повернулась к нему спиной.

***

ТАМАРА ПРИШЛА первой. Высокая, худая, но стройная и элегантная, она долгие годы раздражала Глеба уже тем, что работала паталогоанатомом. Глядя ей в глаза, он всегда боялся увидеть в них отражение того, чем она занимается в морге. Особенное ему был неприятен запах духов «Черная магия», которые так любит Тамара и которые у него ассоциируются с запахами трупов. Это старая и больная тема. Тамара без конца иронизирует по этому поводу, хохочет над его гримасами, потому что все равно уверена в том, что в этом доме она всегда желанный гость. Что ее здесь ждут и всегда рады. Особенно девочки. Тамара – одинокая сорокалетняя женщина. По сравнению с хрупкой светловолосой Кларой она, сильная смуглая, с блестящими темными волосами, уложенными таким образом, что скрывают половину узкого скуластого лица, являла собой поразительный контраст. Она носила дорогие стильные вещи, обожала черный цвет, балахоны и драгоценности, не гнушаясь, однако, и полудрагоценными камнями и серебром. Семья Мазановых стала почти ее семьей. Невозможно было себе уже представить жизнь Глеба и Клары без присутствия Тамары. Она могла заглянуть к ним ранним утром, перед работой, чтобы занести, скажем, свежий творог или «булочки с корицей для Веруси»; но в основном приходила вечером, помогала Кларе по дому, играла в карты с Глебом после ужина, прекрасно понимая, что в какой-то мере она их и утомляет, но что они вынуждены терпеть ее по многим причинам, главной из которых являлись деньги. Она совершенно спокойно могла им одалживать большие суммы, всем своим видом показывая, что ей это даже приятно. Долг, как правило, возвращался в течение нескольких месяцев. Тамара была удобным человеком во всех отношениях. Она была умна, понимала все с полуслова, знала жизнь и ничего не боялась. С ней можно было говорить о чем угодно. Она чувствовала себя естественно в любых жизненных ситуациях и, казалось, знала выход из всех сложных положений. Однако далеко не со всеми она могла поддерживать дружеские отношения, считая это пустой тратой времени. «Надо по жизни окружить себя достаточно узким кругом преданных тебе людей, этого вполне достаточно, – говорила она, подразумевая, конечно Клару с Глебом, – чтобы на старости лет не чувствовать себя одинокой».