Лев Авилкин - Годы молодые

• Название: Годы молодые
• Автор: Лев Авилкин
• Жанр: Русское современное

В художественно-литературной форме автор сквозь призму своего мировоззрения повествует обо всём виденном, слышанном и пережитом.

---

Чтобы решить спор, Хрущёв дает команду в Москву найти и самолетом доставить злополучную записку в Лондон, что и было незамедлительно сделано.

При очередной встрече с Черчиллем Хрущёв гордо предъявляет ему записку со словами:

– Ну!? Что Вы на это скажете, господин премьер-министр?!

Черчилль взял в руки записку и задумчиво произнес:

– Да-а! Чудеса!.. Моя рука. Узнаю свой почерк. Чтобы это могло значить?!

Хрущёв, в ожидании ответа, торжествующе смотрел на Черчилля.

Вдруг Черчилль, хлопнув себя по лбу, громко воскликнул, да так громко, что переводчик вздрогнул:

– Вспомнил, господин Хрущёв! Вспомнил! Рузвельт, как настоящий воспитанный джентльмен, чтобы не привлекать внимание посторонних, написал мне, чтобы я застегнул расстегнутую на моих брюках ширинку. Вот я ему этой запиской и ответил.

И, улыбаясь, с иронией добавил:

– А вы эту записку сохраните. Для истории!

Клятва Гиппократа

Эту печальную историю мне рассказал один фронтовик, которого сейчас уже нет в живых, а в то тревожное военное лихолетье ему всего-то было девятнадцать лет. Уже после войны он закончил факультет журналистики Московского университета и до самой пенсии работал в газете. Когда он рассказал мне эту историю, я порекомендовал ему опубликовать её в прессе, на что он ответил, что в условиях социалистической действительности никакая цензура её не пропустит, а если изменить конец и сделать его благоприятным, то теряется весь смысл истории.

Так и осталась она неведомой миру. Я же расскажу её с его слов, а поэтому буду рассказывать от первого лица.

Война всё дальше и дальше катилась туда, откуда пришла, на Запад. Вот уже несколько часов я слушал, как канонада боя удаляется от меня в западную часть горизонта. Совсем недавно бой был здесь, в поле, на котором я сейчас стою в ожидании тягача. Тягач должен оттащить два наших танка, две наших Т-тридцатьчетверки на ремонтную базу. Эти два танка получили в бою незначительные повреждения, и после ремонта могут ещё войти в строй боевых машин. Мне, рядовому бойцу, заряжающему одного из них, было приказано остаться и охранять их. Изрытое траншеями и окопами поле, на котором я нес свою «караульную службу», было совершенно пустынным. Только невесть откуда взявшиеся грачи, которым до войны не было никакого дела, беспечно щебетали в весеннем воздухе. Ранняя весна 1945 года! Близился победный конец войны. Фронт все дальше и дальше катился на Запад. Там, в той стороне горизонта, гремел бой. Конвульсирующий враг ещё не сдавался, но уже ничто не могло остановить победную поступь наших войск. Отсюда и настроение у меня, как и у всех наших бойцов, было хорошее, даже приподнятое. Думалось о чем-то прекрасном, о будущей жизни, об учёбе после войны…

Закинув за спину свой ППШ3, я ходил вокруг подбитых машин, и в голове у меня звучала торжественная музыка Богатырской симфонии Бородина.

Прошло несколько часов, а тягачей всё не было. Да и когда они придут? Но… я выполнял приказ и охранял подбитые танки. А от кого охранял? В поле не было ни души, кроме щебечущих грачей. Мне стало зябко.

Вдруг я услышал скрип телеги и понукающий голос нашего «кашевара», как мы его называли, Ивана Лубкина, развозившего на своей подводе полковое имущество. В этот раз он вёз несколько термосов каши на передовую, чтобы покормить солдат. Подъехав ко мне, он остановил свою клячу, весело приветствовал меня и зачерпнул мне в котелок большую порцию наваристой горячей каши. Ах! С каким аппетитом я уплетал эту кашу! Иван, свернув самокрутку, закурил и присел рядом.

– А что, не холодно тебе? Не озяб здесь? – спросил он меня.

– Конечно, холодно, – ответил я. – Не лето ведь ещё. Видишь, снег кое-где лежит.

– Так чего ты здесь маешься? – говорит Иван. – Кому нужны твои подбитые танки? Кто их украдёт? Вон сколько окопов! Залезай в любой и спи там. Тягачи придут – услышишь.

И с этими словами Иван повёл свою клячу дальше, на передовую.

– А что? – подумал я. – Иван прав. Не посидеть ли в окопе? Хоть от ветра укроюсь. Да и наблюдать из окопа за подбитыми танками можно нисколько не хуже, чем на открытом месте.

И, проводив Ивана, я решительно направился к ближайшему крытому бревнами и ветками окопу. После котелка вкусной, густой каши я был сыт и намеревался отдохнуть.

Спустившись в окоп, я тут же в ужасе отпрянул назад. Прямо на меня широко открытыми глазами смотрел живой немецкий солдат. Он лежал на полу окопа с искаженным от страха и боли лицом. Мне потребовалась секунда, чтобы совладать с собой и вскинуть для выстрела автомат. Ещё бы миг и я выпустил бы по нему очередь из своего ППШ, но немец опередил меня криком по-русски:

– Не стреляй! Не стреляй! – и вскинул вверх руки, как это может сделать лежащий на земле человек.

Что-то остановило меня от выстрела, но я продолжал держать немца под прицелом. Немец, хоть и с заметным акцентом, но довольно чисто заговорил по-русски:

– Не надо стрелять! Я сдаюсь! Вот мое оружие! – И он указал на свой автомат, лежащий неподалеку. – Это всё. Больше у меня оружия нет.

Я взял его автомат, не выпуская из-под прицела своего, и строго спросил:

– Кто такой? Почему здесь прячешься?

– Я ранен, – ответил немец. – У меня перебиты обе ноги. Не могу даже ползти. Я вот уже сутки лежу здесь и несколько часов наблюдаю за тобой. Если бы я хотел тебя убить, давно бы сделал это без труда. Поверь мне. Я не хотел тебя убивать. И не только тебя. Я никого не хотел убивать.

В голосе немца чувствовалась какая-то интеллигентность и искренность, и я решил при первой возможности сдать его, как пленного, тем более, что с перебитыми ногами и без оружия он мне был не опасен. О своём решении я сказал ему. Он обрадовался и сказал, что именно этого он и хочет.

Мало-помалу я успокоился, присел поодаль от немца, но свой автомат всё же держал на изготовке: всё-таки передо мной был враг.

Прошло какое-то время. Я периодически выходил из окопа, осматривал поле и возвращался назад. Немец всё это время лежал на земле.

Наконец, он попросил меня помочь ему сесть, прислонившись спиной к стенке окопа. Самостоятельно он этого сделать не мог из-за изуродованных ног. Я помог ему и сел рядом. Мы стали разговаривать. Немец говорил на очень правильном русском языке. С виду ему можно было дать лет 50—55. Из разговора с ним я узнал, что он был не последней скрипкой Гамбургского оперного театра, жил в Гамбурге, и у него там осталась семья. Кроме жены у него два сына, которые, по его словам, были не на много младше меня. А на фронт он попал по тотальной мобилизации. Германия катилась к неминуемому краху, и Гитлер гнал на фронт всех, не считаясь ни с возрастом, ни с профессией. Сам он в армии никогда не служил, воевать не умеет и не хочет. А сейчас он очень обеспокоен за своих сыновей, которых уже тоже, вероятно, угнали на фронт. Самой заветной его мечтой было дождаться конца войны и увидеть своих детей.

Так мы сидели и разговаривали. Тяжело было смотреть, как его мучила боль в ногах, но помочь ему я был не в состоянии. Оставалось сидеть и ждать. В разговоре я спросил, откуда он так хорошо знает русский язык. Он ответил, что несколько раз был в Москве, в Ленинграде и в Киеве с концертами, что он вообще любил русскую культуру, а русских композиторов Глинку, Чайковского, Римского-Корсакова, Мусоргского и других ставит в один ряд с Бетховеном и Вагнером.

– Я всегда с наслаждением и слушал, и исполнял симфонические концерты этих великих композиторов, – сказал он. – А что касается русского языка, то я с таким же успехом могу разговаривать с тобой и на английском языке.

– Как же вы, такие интеллигентные и образованные люди решились пойти на нас войной? – с детской наивностью, которую можно объяснить только моей молодостью, спросил я. – Столько горя нам принесли!

– Что ты, мальчик! Да разве я хотел с тобой воевать?! Да разве я хотел уничтожить тебя и твоих близких?! – с горечью ответил он. – Трагедия, случившаяся в Германии – это беда не только одного вашего народа, это трагедия всего человечества и, прежде всего, самого немецкого народа. Я же тебе уже говорил, что двоих таких, как ты, я оставил в Гамбурге. Где они сейчас? Что с ними?

И он застонал ни то от боли, ни то от воспоминаний о своих сыновьях.

Прошло несколько томительных часов. Тягачи всё не приходили. Я выглянул из окопа и увидел возвращающегося с передовой Ивана Лубкина. На телеге лежали три наших раненых бойца, среди которых был командир моей танковой роты майор Звонарёв. Он лежал с раздробленной правой ногой и тяжело дышал. Именно он, майор Звонарёв, приказал мне остаться и охранять танки до прихода тягачей.

– Всё, сынок! Я, кажется, отвоевался! – сказал он мне, как только я подошел к телеге. – Как бы хотелось встретить конец войны в Берлине, да видно не судьба!