Эльдар Бадырханов - Жизнь

• Название: Жизнь
• Автор: Эльдар Бадырханов
• Жанр: Русское современное

Автобиографическая книга о жизни на стыке 80−90-х в большом восточном городе. Перемены оборачиваются враждой, оживают старые обиды, закипают улицы, танки не в силах остановить недовольных, а национальное возрождение начинается с погромов и заканчивается войной. Но не все так плохо: солнце, ветер, пряные запахи, весна и юность.

---

Жизнь Эльдар Бадырханов

© Эльдар Бадырханов, 2016

ISBN 978-5-4483-3227-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1. События

Отец родился в рабочем поселке – скопище бараков при фабрике, а вырос уже в своем доме, который построил мой дед – в поселке Разина на 3-й Араблинке. Название пошло от псевдонима актера театра и немого кино Араблинского, убитого кузеном за то, что играл женские роли. В честь актера назвали то ли улицу, то ли поселок, но народ у нас сам тасовал свои околотки как хотел, и с этим вынуждены были считаться даже почтовые власти. Араблинка стала кварталом поселка Разина. Разинская гора, царица окрестных холмов, с внушительной пещерой, где, по вполне официальному преданию, Степан Разин останавливался и прятал сокровища, возвышалась над ж/д станцией Разина.

1-я Араблинка примыкала к станции, потом шла 2-я Араблинка, а следом наша, 3-я Араблинка, полностью застроенная частным сектором. По названию фильма 1916 года, звездой которого был несчастный актер, «В царстве нефти и миллионов», можно догадаться, на окраине какого города пытались увековечить его память.

Отец рос «араблинским», и он хорошо помнил, кто где жил, у кого какой был садик, где располагались бараки и финские домики, а где – древний, еще деревянный магазин и распивочная – там послевоенные мужики, сняв кепки и почесываясь, запрокидывали водку и пиво, закусывая воблой, винегретом, а пиво и местной экзотикой – вареным горохом нут, пересыпанным крупной серой солью.

Рустам с детства человек без крайностей, умудрялся дружить как с «интеллигенцией» поселка, так и с хулиганами.

У нас в районе водились и настоящие блатные, и даже воры в законе. Были среди них люди с понятиями, спокойные, были отморозки. Но нередко в тюрьму попадали за какие-то незначительные проделки. Товарищ Рустама, парень с соседней улицы, худой и сутулый лезгин Манаф, получил срок за ножевое ранение.

– Товарищ судья, я шел домой, темно, поздно вечером. Ко мне трое пристали в автобусе. Я выскочил и стал бежать. Они меня догоняют. У меня здоровья нету, я же не спортсмен, бегаю плохо. Ну, развернулся и первому засунул ножик в ляжку. Перочинный ножик. Я же не хотел убивать, я в задницу хотел ему воткнуть… А этот фраер как завизжал… Крови много пошло, да.

Попадались и саморазрушающиеся типы. Некто Манюня взрезал вены в белой горячке и кровью написал на побеленной стене «Манюня». Поставил точку и умер.

«Культурными» в те времена у нас на районе в основном считались дети русских офицеров – множество семей военных получили участки в этих местах. Сложился даже целый «военный городок» – однотипные домики с богатыми садами неподалеку от нас. Он все уменьшался и уменьшался, мы с пацанами обчищали сады, а в старину просто так и не попасть было на его территорию. В пору моего детства там доживали свой век армейские пенсионеры в небольших званиях.

Флиртуя с офицерскими дочками, играя с ними и их братьями в «дурачка» и шашки, а с хулиганами в «альчики», а потом в нарды и «покер», Рустам взрослел без тоски. Бедно, но опрятно, не голодно. Не воровал, не сидел, даже не стоял на учете в милиции. Выглядел как хулиган, но зачинщиком драк не был, худой, папироса «Беломор» в уголке рта, не патлатый, а с чубчиком, в кепке; пиджачок, а не замшевая курточка, не «Битлз», но Валерий Ободзинский. После восьмилетки – нефтяной техникум. Если и дрался, предпочитал бить головой: очень удобно, если на противнике пиджак или куртка – есть за что схватиться, пояснял он. Так навесил, ухватив за модный воротник, здоровяку, одногруппнику армянину Диме, вроде из ревности, тот за Эллой увивался, но такой романтичный поступок только отвращение у нее вызвал.

По окончании техникума, вместо того чтобы развиться до советского инженера, пошел работать водителем, шофером, как говорили тогда. Араблинка рождает одних шоферов, говорила его жена, моя мама, вкладывая в это утверждение весь свой центровой снобизм. На Северном флоте, куда его призвали, папа хитро утаил среднее специальное да вдобавок заявил, что восьмилетку закончил на национальном языке.

По правде, Рустам начал складно говорить по-азербайджански в армии, став вроде переводчика для салаги из Баку. Тот не знал ни слова по-русски и не ел сала. Добрый майор в конце концов плюнул и поменялся с ним: вместо походного пайка отдал домашние бутерброды с докторской. Рустам был годен по здоровью к «службе на надводных кораблях», но такая романтика, да еще длиной в три года, ему не пришлась по душе. А с восемью нерусскими классами оставили на берегу, в морской авиации на два года. С правами, шоферским стажем, по-русски говорит отлично, хоть и с певучим акцентом – доверили возить командирских детишек в школу Североморска на автобусе. И снова стал флиртовать с офицерскими дочками, старшеклассницами.

Да, в службе шофером при таком климате найдутся сложности: вставать во мраке и первозданном холоде раньше всех и копаться в моторе фанерного автобуса в лютые метели, и забуксовать, и застрять, и замерзнуть. Но в бардачке хлеб и лук, есть папиросы. Строй не для него, подвозить ракеты к самолетам скорее курьез, стрельба – пару раз в учебке. Оружие его никогда не привлекало, а машины всегда.

Ночью, когда возвращаешься еще в войну построенную казарму, где вдувают в широченные щели ветра Заполярья, можно собрать со спящих шинели и устроиться потеплее. Главное, с утра раньше всех встать. Ночью своя, отдельная жизнь: здоровенные кочегары, голые по пояс, жарят в топке целых кабанов с подсобного хозяйства и пьют спирт. Позвали, налили кружку и угостили мясом. А «деды»? Какие сейчас «деды», полтора года служат и «дедами» становятся, поговаривал папаша. Раньше «деды» по три года служили, ну что, молодым дадут пару раз по заднице табуреткой и все.

Потом целина, танцы в деревенских клубах, воспаление легких и больница в Тульской области, Дон, Подкумок и Алтайский край – морская форма – красиво. Если резко рулить на поворотах на пути к элеватору, девки в кабине летят на тебя, хохочут и ругаются.

Служба осталась мощным впечатлением его жизни, географическим точно – путешествовать он страшно не любил, любил сидеть в своем дворике, смотреть на свои розочки и курить, курить.

Добился расположения Эллы, писал из армии, долго ходил на свидания, в кино и на Бульвар, нашу знаменитую набережную.

Он был беден и опрятен, в аккуратно выглаженной рубашке и всегда с непросохшими волосами, мыл голову и тщательно причесывался на ходу, торопясь на встречу. Карманные деньги водились, а телевизора дома нет, купил как раз перед визитом невесты с родителями. Элла, чтобы разрядить напряжение, попыталась включить телик, провинциально накрытый будущей свекровью белой салфеткой. Жених подавал глазами знаки, но она не поняла, и легкий конфуз вышел: телевизор стоял – но к антенне не подключен, да и никакой антенны на крыше нет.

Женился в двадцать пять, ведь после армии надо жениться, он даже запаздывал. Сам полукровка, полулезгин-полуармянин, женился на армянке. Маме он не нравился: его отсталость, его кепка и пиджак, и немодные штаны, и бесил чубчик, и «монголо-татарские» усики, и нездоровая сутулая худоба. В армии подрос, выпрямился, плечи стали шире, пушок давно сбрит, худоба обернулась модной субтильностью семидесятых. После армии пошил модные клеша, и по совету невесты изменил прическу, осторожно пооброс и завел умеренные бакенбарды по моде. Элла продавила его, Григорий видел зятем непременно армянина, но тесть был мягким, а теща просто понимающей и смогла отрубить: эх, лезгин и лезгин хотя бы мама у него армянка, и ладно.

Там, в юности и в армии, сложился папин характер, его идеология умеренного хулигана, не сидевшего, но исповедующего уличный консерватизм. Бунтовать несолидно, но выслуживаться тошно и беспонтово, для деревенских выскочек. Офицерские погоны папа уважал, но на своих плечах не представлял. В мечтах иногда воображал себя морским офицером, когда долго не отвечала Элла, думал, как в отместку не вернется в Баку и станет адмиралом. Но наяву идти в училище, в военные – нет, дураков нет по команде жить. Сержантские лычки просто презирал – достойнее быть рядовым. На фото из армии лучше стоять вразвалочку с папиросой в зубах, кроме фото из ателье для невесты, конечно. Папа единственный, из потока дембелей, который уволился в форме по уставу, без аксельбантов и россыпей пестрых значков на груди, даже комсомольского не было – он не вступал в комсомол.

Коммунист, комсомолец – слова презрительные, с особой язвительной интонацией произносимые… Ты что, коммунист? Ну, ты коммунист… Но Сталин – настоящий мужчина, а Брежнев – мужик, хороший человек, всем дает пожить, понимает народ. А все равно в парторги идут выскочки, нацепившие галстук. Нормальный чувак галстук носит раза два-три в жизни, один раз на свадьбу – на свадебных фото, черно-белых, он обросший и в галстуке, с видом почти кротким, похож на француза из кино. Потом, лет в тридцать, отрастит усы, станет вроде Мимино, потом будет стричься короче, усы останутся, и будет он напоминать все больше и больше Сталина.