Елена Сазыкина - Девять писем об отце

• Название: Девять писем об отце
• Автор: Елена Сазыкина
• Жанр: Биографии и Мемуары

Роман о жизни Исая Шейниса (1937—1994) – школьного учителя, поэта, барда – охватывает несколько эпох русской жизни: от сороковых годов двадцатого века до наших дней. Главы книги оказываются частями таинственной рукописи, которые взрослый сын Исая ежегодно обнаруживает в своем почтовом ящике. Стремясь выяснить, кто автор и отправитель этих «писем», сын разыскивает людей, упомянутых в рукописи. Все они видят Исая живым в наши дни.

---

– Дверь открывать не буду. Научены уже горьким опытом. У нас в подъезде то ограбят кого-нибудь, то бомжи приходят ночевать, то еще что-нибудь случается. Нет доверия, уж извините. Сколько мы и в ТСЖ жаловались, и в милицию, но им разве есть дело до простых людей? А про Валентину я вам и так расскажу.

– О, как хорошо! Буду вам очень признателен.

– Я здесь живу с пятьдесят четвертого года. А Валентина – она из квартиры напротив. Но нынешние жильцы, ее, конечно, не знают. А если бы и знали, не рассказали бы. Скобари потому что. Ну, в общем, она тогда, кажется, из Москвы приехала – поступать в медицинский. Потом закончила институт, работала в детской больнице – здесь, на 2-ой Линии, может, знаете. Вот. А году в шестьдесят шестом, если я ничего не путаю, она уехала обратно в Москву. Вышла замуж. С тех пор мы и не слыхали о ней ничего.

– А вы Валентину хорошо знали? – спросил Александр.

– Да кто ж ее хорошо знал? Она не особенно-то общительная была, ни с кем коротко не сходилась. Да только мы все на виду друг у друга живем, от людей не скроешься. Тем более она была красавица, тут уж ничего не попишешь. За ней многие ухаживали. Все больше врачи – представительные такие – провожали ее часто, цветы дарили. А которые и замуж звали. Да только она не шла, всем от ворот поворот давала. Говорили, что у нее любовь была какая-то безответная. И что уж он и женился, и дите у него родилось, а она все ждала, что он позвонит или появится. А потом он куда-то уехал из Ленинграда – то ли в Колпино… то ли в Репино… Не помню… Тогда уж и она замуж вышла за москвича и тоже уехала. Наверное, устала ждать – сколько ж можно? Годков-то ей много уже было, не всю же жизнь в девках сидеть.

– Да… Что тут скажешь… – задумчиво отозвался Александр. – А какая она была? Вы можете описать?

– Какая? Да я уж и не припомню… Красивая, высокая… – собеседница задумалась. – Гордая! Да, гордячка она была, ни с кем и не заговорит лишний раз, про себя ничего не расскажет, вот и ходи-догадывайся, что там у нее на уме… Книжки любила читать, стихи всякие. Умная, наверное. Но как я и сказала – себе на уме. Она когда уезжать-то собралась, пришла к нам – предлагала взять кое-что из вещей (все ведь не увезешь с собой); так вот, я ее и спрашиваю: «Что же ты в Москву едешь? Что – в Ленинграде уже и женихов нормальных не осталось?». А она смеется и говорит: «Ну как же? Есть один, да не мой, а из-за него я других не вижу. Поеду в Москву, там попросторнее, да и к дому поближе». Ну, и уехала.

– Ясно, – тихо произнес Александр. – Спасибо большое за рассказ. Не буду вас больше беспокоить.

– Постойте, – сказал голос, и дверь немного приоткрылась. – А вы для чего ее разыскиваете, если не секрет?

– Она была знакомой моего отца по Калуге. Я хотел ей письмо одно передать. Но теперь это не важно. Всего вам доброго, – Александр развернулся и принялся спускаться по лестнице.

– Волосы у нее, кстати, рыжие были. Может, конечно, она потом и поседела, но рыжих по чертам лица всегда узнаешь, – сказал голос вслед уходившему гостю и тут же примолк, а дверь снова закрылась.

Александр остановился, услышав эти слова, но оборачиваться не стал. Несколько секунд он простоял в той же позе – то ли задумавшись о чем-то, то ли ожидая еще чего-то от закрытой двери. Но ничего не последовало. Видимо, голос принадлежал очень любопытной женщине, которая только сейчас поняла, что про цвет волос гость говорил с соседями, а не с ней. И, сконфузившись, она решила не продолжать беседу.

– Вы еще здесь? – на всякий случай спросил Александр, но ему не ответили.

Спустившись на улицу и оказавшись на бледном свету осеннего дня, он еще немного постоял, пытаясь отделаться от наваждения чужой жизни, темноты лестничной площадки и безликого образа двух пугливых соседок – ее обитательниц. Надо было идти обратно, но он все медлил. Он достал из нагрудного кармана куртки старый конверт, на котором выцветшими чернилами было написано: «Валентине», далее шла фамилия, а в поле отправителя – «От Исая Шейниса». Письмо было отправлено в декабре 1953 года из Калуги в Москву. Поверх адреса казенным почерком почтового служащего было выведено: «Вернуть отправителю». Письмо возвратилось в Калугу в феврале 1954 года, так и не отыскав адресата. Наверное, в тот московский адрес, что Валя оставила Исаю перед отъездом, закралась ошибка. Александр вынул из конверта пожелтевшее письмо и еще раз перечитал его:

«Здравствуй, Валя.

Мы не все сказали друг другу тогда, в парке, и почти ничего – на прощание. Наверное, я не смог выразить то, что рвалось из сердца, и теперь жалею об этом, но время ушло.

Если мы еще когда-нибудь встретимся, я непременно спою тебе одну песню. А пока посылаю тебе стихи (звук гитары и голос не пошлешь, к сожалению). Надеюсь, они тебя порадуют и напомнят о том единственном Цветущем Мае.

Твой Исай».

Далее шли слова его первой песни.

«Да, как своенравна судьба… По ее странной прихоти адресат не получил этого письма, и кто знает, как бы сложилась жизнь, если бы получил. Может, и меня бы на свете не было», – подумал Александр, заботливо складывая ветхие листы и убирая их обратно в конверт.

Затем он достал старую фотографию и с минуту внимательно вглядывался в черно-белые черты шестнадцатилетней девушки с длинными волосами, ниспадавшими ей на плечи. Да, действительно, по чертам лица можно понять, какой у человека цвет волос. Он перевернул фотографию и прочел давно известную ему надпись: «Исе на память от Вали». Под этими словами отцовским, но еще по-юношески аккуратным почерком было записано стихотворение Лермонтова:

Нет, не тебя так пылко я люблю,
Не для меня красы твоей блистанье:
Люблю в тебе я прошлое страданье
И молодость погибшую мою.
Когда порой я на тебя смотрю,
В твои глаза вникая долгим взором:
Таинственным я занят разговором,
Но не с тобой я сердцем говорю.
Я говорю с подругой юных дней,
В твоих чертах ищу черты другие,
В устах живых уста давно немые,
В глазах огонь угаснувших очей.

Прочитав надпись, Александр убрал фотографию в нагрудный карман, застегнул куртку и зашагал прочь по той же улице, но уже в обратном направлении – к метро.

Теперь машины ехали ему навстречу, а ветер дул в спину, и так идти было гораздо легче. Он шел и думал о том, почему первая любовь почти всегда оказывается обречена. Наверное, чтобы переплавить это необъятное чувство, взрывающее сердце, в нечто менее смертоносное и более постижимое – в то, что мог бы разделить с тобой другой человек, нужно научиться это чувство умерять и усмирять – облекая его в земные слова и приспосабливая к земной жизни. А чтобы этому «искусству» обучиться, надо, видимо, пройти через горнило первой любви – ранней, безответной и безнадежной.

А еще он думал о том, что в рукописи все было рассказано, и, в сущности, не было никакой необходимости искать кого-то по адресу, возле которого в отцовской записной книжке стояла приписка «на всякий случай». «Надо будет еще раз перечитать Калужскую главу», – подумал Александр, вступая на эскалатор станции метро «Василеостровская».

3. Гномы, белоснежки, снобы

Еврейские мальчики в пединститутах,

В пальтишки одетые, в галоши обутые,

Худые, кудрявые, большеокие,

Не годные к службе, от дела далекие,

В толстушек влюбленные, поэты – мечтатели,

Российской словесности преподаватели.

И. Шейнис

На пороге комнаты стоял старожил Ребров. В зубах его дымилась папироса, дым ел ему глаза. Осмотрев чемоданы и их обладателей, Ребров сказал: «Вы, уважаемые, катитесь-ка отсюда по-хорошему. Народ вы шустрый, носатый, пробьетесь. А тут, видите ли, люди живут, трудяги».

Он перебрал костыли и повел бровью на дверь: «Ну!».

Эдик робко протянул направление из месткома. На шум вышла комендант студенческого общежития Зоя Ефимовна, женщина с багровым лицом и хриплым голосом. Ребров бросил:

– Зоефимна, разберитесь с этими. Какие-то неврастеники, нарушители паспортного режима.

Она посмотрела сквозь Реброва и сказала вновь прибывшим:

– Давайте направления.

Ознакомившись с бумажками, Зоя Ефимовна скомандовала:

– Ну, тройка борзых, занимайте свободные койки. Живите и не дурите тут у меня. Водку не пить, не курить, девок не водить. Все ясно? – а после короткой паузы добавила, – дайте папироску.

«Тройкой борзых» были студенты первого курса Ленинградского педагогического института: Ися Шейнис, Эдик Малиенко и Коля Резников. Коек было двадцать, и пока что занято было не более половины. Так что выбрать было из чего. Другими достопримечательностями комнаты оказались голландская печь в дальнем углу и мебель, оставшаяся еще со времен военного коммунизма.