Никита Хрущев - Воспоминания. Время. Люди. Власть. Книга 2

• Название: Воспоминания. Время. Люди. Власть. Книга 2
• Автор: Никита Хрущев
• Жанр: Политика
• Год: 2016

Вторая книга воспоминаний Н.С. Хрущева посвящена взаимоотношениям с внешним миром, в первую очередь с ближайшими союзниками – Восточно-Европейскими странами и главным соперником – Соединенными Штатами Америки.

Автор рассказывает о непростом становлении того, что сегодня мы называем Евразийским пространством: создании коалиции Восточно-Европейских и, до определенной степени, Азиатских государств, построении согласованной политики, направленной на улучшение жизни людей, о том, как закладывались основы совместной оборонной стратегии путем создания Варшавского договора (1955) и единого экономического пространства – Совета экономической взаимопомощи (1952).

Особенно интересны свидетельства автора о том, как принимались решения в кризисных условиях.

Фотографии для книги предоставлены Сергеем Никитичем Хрущевым. В оформлении обложки использована фотография из архива МИА «Россия сегодня».

---

В венгерских высших кругах наблюдалось изрядное замешательство. Многих затронули аресты, и не только на самом верху, но и пониже. Поэтому люди осторожно прислушивались к новостям: очень свежей еще оставалась память о Ракоши. Всегда, когда страна переживает такое потрясение, это сказывается болезненно. Венгерская армия тоже оказалась деморализованной. Она не участвовала в контрреволюции, но отдельные офицеры поддались на агитацию. Небольшое число, но зато выступали активно. Да и после разгрома контрреволюции некоторые лица еще долго колебались. Новое правительство потребовало, чтобы люди определили свое политическое отношение к событиям и дали бы заверения, что будут честно служить народу и выполнять решения правительства. Некоторые офицеры отказались от принятия присяги, тем самым автоматически произошло очищение армии от элементов, которые не полностью принимали социалистическое строительство. Армия стала по численности меньше, но по качеству более организованной и сильной.

Несмотря на вопли буржуазной прессы, на обвинения СССР в том, что мы подавили революцию, жизнь быстро входила в колею. Советская Армия вернулась в казармы. Мы дали строгое указание не вмешиваться во внутренние дела Венгрии, в функции ее правительства и партийного руководства. Когда я приехал в Венгрию, то собрал там наш командный состав и разъяснял правильную линию, рекомендуя, каким должно быть поведение наших воинских частей, прежде всего командиров. Солдаты ведь находятся в казармах, но офицеры пользуются большей свободой передвижения. Мы обратились к офицерам с просьбой не мозолить глаза венграм, особенно в первое время после ликвидации мятежа, не появляться на улицах, чтобы не давать пищу для агитации врагам.

А СССР тем временем срочно занялся помощью Египту, ликвидацией военной акции Великобритании, Франции и Израиля. Предложили Эйзенхауэру, чтобы США вместе с СССР выступили против тройственной агрессии. Одновременно составили письма в адрес премьер-министра Великобритании Идена, премьер-министра Франции Молле и премьер-министра Израиля Бен-Гуриона, предупредив их, что есть страны, которые могут встать в поддержку Египта и оказать ему помощь, даже не посылая своих войск, поэтому мы предлагаем немедленно прекратить агрессию[225]. Говорят, что Ги Молле в те дни не уезжал из своего кабинета домой ночевать, а когда получил наше послание, то в спальном белье побежал к телефону звонить Идену. В штанах ли он поднимал трубку или без, сути дела не меняет. Главное, что через 22 часа после получения нашего предупреждения агрессия была прервана.

Когда создалось критическое положение в Польше и Венгрии, породившее для нас трудности, дипломаты Англии и Франции не первого ранга, встречаясь с сотрудниками наших посольств в своих столицах за чашкой кофе, высказывали такую мысль: «Мы с пониманием относимся к сложностям, которые возникли у вас в Польше и Венгрии. А вот у нас трудности с Египтом. Давайте негласно договоримся: вы своими средствами ликвидируете свои трудности, но не мешайте и нам». Видите, как империалисты хотели воспользоваться событиями, чтобы лишить нас возможности подняться в защиту египетского народа против колонизаторов. Но мы быстро справились со сложностями, развязав себе руки. И наш голос в защиту Египта оказался настолько мощным, что вынудил прекратить агрессию. Мы были рады, что у Идена и Ги Молле хватило мужества оборвать войну, которая и для Советского Союза стала своеобразной исторической вехой. Раньше считалось, что тот регион принадлежит Англии. Недаром, когда король Египта Фарук[226] обратился к Сталину с просьбой дать оружие для борьбы против Англии, Сталин отказал, высказав мнение, что там сфера влияния Великобритании и нам нечего совать туда нос. Мы же публично выступили против агрессоров, сами пригрозив им и заявив, что не можем оставаться безучастными и нейтральными. Теперь с нами на Ближнем Востоке стали считаться.

Возвращаюсь к Венгрии. Весной 1958 года я выехал туда по приглашению правительства и ЦК ВСРП[227]. Было уже тепло. Когда я приехал, Кадар сказал, что на площади организуется митинг. Неподалеку оттуда размещалось посольство США. В нем долго проживал кардинал Миндсенти[228], глава католической церкви Венгрии, занимавший враждебную позицию в отношении социализма. Он представлял самое реакционное крыло контрреволюционных сил, которые действовали в 1956 году. Поэтому мы особое значение придавали этому митингу, не сомневаясь, что и Миндсенти, и американский посол будут наблюдать за ним и, может быть, слушать речи. Хотя им было достаточно агентов, которые присутствовали на митинге и записывали все, что там говорилось. С другой стороны, митинг привлекал всеобщее внимание еще и тем, что, когда стало известно, что я выезжаю в Венгрию, американские журналисты раструбили, что Хрущев носа на улицу не высунет. Если же станет расхаживать по улицам, как он имеет привычку делать, приезжая в другие страны, то это может выйти ему боком: венгры ему не простят применения воинской силы.

Венгерские товарищи открыли митинг. Я там был и выступил. В своей речи упрекал рабочих Венгрии и интеллигенцию за то, что они допустили контрреволюционный мятеж. Особенно адресовался, конечно, к рабочему классу.

На общегородской митинг собралось очень много народу. Кадар показал мне на балкон американского посольства: там стоял посол, а рядом – Миндсенти. «Товарищ Кадар, давайте, когда закончится митинг, сойдем с трибуны и пойдем в толпу», – сказал я. «Народу слишком много», – заколебался он. «Вот и хорошо, что много, пусть американцы посмотрят: они говорили, что Хрущев носа не высунет на улицы Будапешта. Так пусть увидят, как Хрущев и Кадар прямо с трибуны сошли в толпу и смешались с ней. Это будет полезно для прояснения тумана в головах недоброжелателей, для промывки мозгов». Так мы и поступили. Кончился митинг – мы сошли с трибуны и пошли прямо через газон. Это произвело хорошее впечатление и отрезвляюще подействовало на тех журналистов, которые разжигали враждебность, стремясь поссорить СССР с Венгрией. Мы преподали славный урок врагам социализма.

Потом состоялось собрание на крупном заводе. И там я тоже держал речь перед собравшимися, доказывал правильность наших действий. Многие венгры, выступившие на митингах, выражали благодарность СССР и Советской Армии за то, что они выполнили интернациональный долг и помогли ликвидировать контрреволюционный мятеж, порожденный злоупотреблениями властью со стороны сталинистов. Сталин допустил злодеяния в Советском Союзе, а потом через своих советников ту же политику стал проводить и в Венгрии. Могут сказать: «Ну и что же? Подобрали нужных ораторов». Но если судить не по словам, а по выражениям лиц, то будет видно, что митинги проходили с большим подъемом собравшихся. Люди одобряли мероприятия, которые проводились новым руководством Венгрии.

Затем мы с Кадаром поехали в шахтерский район Венгрии, к угольщикам[229]. Кадар когда-то работал там партийным руководителем в подполье во время войны, там его и арестовали. Теперь там состоялся большой митинг, но уже особый. Рабочие-шахтеры всегда проявляли бо́льшую революционность, и я, выступая, ссылался на это и упрекал их. Говорил и о своем прошлом: «Мне, как бывшему шахтеру, стыдно за вас, за своих братьев-шахтеров Венгрии, которые не разобрались в деле и не возвысили своего голоса против контрреволюции». Шахтеры не принимали активного участия в мятеже, но и не выступили активно против, были деморализованы. В ответ выступали многие шахтеры и извинялись, каялись, что допустили такой политический промах.

Потом мы поехали на место строительства металлургического завода на Дунае[230] на наши кредиты и с поставкой нашего оборудования. Тогда этот город называли Сталинварош, потом он стал именоваться уже без имени Сталина[231]. Митинг в нем на открытой площади тоже прошел блестяще. А мы, где бы ни собирался митинг, разоблачали происки контрреволюции, мирового империализма, попытавшегося реставрировать капитализм в Венгрии; говорили о том, что действия, предпринятые под руководством нового правительства и ЦК ВСРП, возглавленного товарищем Кадаром, – в интересах социализма, в интересах рабочего класса, крестьянства и трудовой интеллигенции. Наши слова находили одобрение у слушателей.

Кадар попросил меня встретиться и с представителями интеллигенции. Беседа с ними подтвердила, что интеллигенция с разбором относится к необходимости проведенных мероприятий: в среде интеллигенции мы находили тогда меньше понимания. Однако тучи, собравшиеся над Венгрией, постепенно рассеивались. Когда положение стабилизировалось, венгерские товарищи договорились с румынскими и вернули Надя к себе в страну. Состоялся судебный процесс над ним. Надь был осужден и лично поплатился за жертвы, вызванные осенним путчем. В результате этого у нас вновь охладились отношения с Югославией. Я очень сожалел о том, но ничего не мог поделать. Я не обвиняю югославов в том, будто они пытались способствовать реставрации капитализма в Венгрии. Нет, это глупость. Югославы хотели сбросить руководство Ракоши, чтобы новое руководство установило бы с ними дружеские, добрососедские отношения. Кроме того, Тито с товарищами претендовали на вполне определенную ведущую роль в коммунистическом движении после разоблачения злодеяний Сталина. Я так считал, во всяком случае.