Любовь Мульменко - Веселые истории о панике

• Название: Веселые истории о панике
• Автор: Любовь Мульменко
• Жанр: Русское современное
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-386-09273-3

Маленькие истории из жизни молодой женщины не могут не быть интересными. Особенно если они написаны с юмором и той удивительной легкостью, которая дается только искреннему сердцу. Любовь, дружба, работа, творчество, – волшебный калейдоскоп неравнодушия, в котором каждый увидит свой собственный удивительный случай…

---

Поездка к Вове, кстати, помогла. Свою печаль только чужой печалью и возможно изгнать. Когда начинаешь думать про кого-то еще. Про хорошего человека в беде. Я вот плохая и все-таки не в такой уж беде. У меня ни брошенной девочки, ни душевой кабинки, ни даже фена.

2012

22 ЯНВАРЯ

Я же так люблю Севастополь. Мне нравится думать, что я там живу: это была бы прекрасная жизнь. Прекрасная – и вроде не моя.

Или – Москву. Тоже люблю, да и объективные есть поводы переезжать, не только чистая лирика, как в случае с Крымом. Но опять: прекрасное и не мое.

В ежедневном режиме Пермь скорее раздражает, чем трогает. А чаще – вообще не осознается как реальные обстоятельства жизни. Условный фон, необязательный, случайный. Но у Перми есть со мной четыре законных раза в каждом году. Когда приходят весна, лето, осень и зима. Когда мир меняется, и я это понимаю сразу, в один момент – когда меняется цвет улицы, свет неба, запах воздуха и вкус сигареты – так вот, когда я понимаю, что наступило следующее время, я понимаю и то, что нахожусь в правильном месте. Правильно праздновать первое сентября там, где стоит твой университет, можно даже не ходить в кампус, достаточно того, что весь город, включая участок, университетом занятый, покрыт одним куском неба. Вы подключены к одной сети. Небо, конечно, простирается над целым миром, и все мы ходим под общим ним хоть на Урале, хоть в Австралии, но я верю, что существуют небесные подразделения – например, пермское.

Радость, даже счастье подключения к сети действует всегда отрезвляюще. Так перед смертью вспоминают, кого любили на самом деле. А потом забывают опять, если смерть не удалась.

Мне кажется, что если я буду жить в другом городе, то весна наступит незаметно, без великого оркестрового вступления, поднимающего всю твою жизнь, начиная с самого дна, – а это все равно что она вообще не наступит.

Я не культивирую в себе малый патриотизм, я думаю, что его отчасти питает инфантильная трусость, боязнь открытого пространства. Точнее, любовь к замкнутому. Клаустрофилия.

Иногда, впрочем, находит: клаустрофилия сменяется клаустрофобией. Невозможно жить в городе, где с тобой произошло столько. Слышать постоянно, куда ни бежала б, всю музыку, которой не унять. Если только ты не принял религиозное решение умереть именно тут, в эту землю и лечь. Тогда – пускать корни, глубже и глубже, и звук выкручивать на полную мощность, все-все-все пермские голоса. Но я думаю, что я так не сделаю. Линейность пугает еще сильнее, чем отсутствие границ и ненаступление весны, а из двух страхов надо меньший.

Я просто сегодня увидела, как небо копит цвет, а солнце мощность, оркестр уже настраивается, это заметно.

А вчера мы ходили с Жужиком на Гришин концерт. Гриша – не город, не весна, он человек-музыкант, но кроме всего прочего еще и крестраж. Нерегулярный пятый в году раз с Пермью, акт ностальгической любви.

24 ФЕВРАЛЯ

Три соседа по плацкартному купе, семья: мальчик лет десяти, бабка и бабища. Точнее, не бабища, а тёхана. Было такое точное слово у нас во дворе. Я только зашла, сумку поставила, а бабка – с волнением в голосе:

– Вы медицинский работник?

Нет, говорю.

– Парикмахер?

И не парикмахер.

– А, – сказала бабка и потеряла ко мне всякий интерес. Интересно, думаю, у нее что, больные волосы?

Мальчик, бабка и тёхана ехали из Москвы в Пермь на семинар пчелолюбов. Сперва ехали тихонько, читали книжку «Мертвые доктора не лгут» (здравая вещь, по всей видимости: покойники действительно не особо-то склонны к обману). Потом решили пожрать – и начались чудеса. Вместо нормальной еды для поезда – яичек, курочки, доширака – тёхана и бабка накрыли поляну баночками разных размеров.

– Пчелы превыше всего, – произнесла бабка. Молитва у них, что ли, перед трапезой. Шовинистическая.

Тёхана (явно верховный жрец) кивнула, поправила футболку с надписью World save bee 2010, насыпала в ладошку колеса трех типов: розовые, коричневые и желтые, – и сунула мне под нос. Это, Любочка, полноценный завтрак. Я соврала, что на диете, мне нельзя полноценный. Не сработало: выбери тогда одну, какая на тебя смотрит. А они все на меня смотрят, таращатся буквально, а я – как Нео. Но у того хоть два варианта, и цвета поблагороднее, и мистический негр в роли предлагающего.

– Савва! – внезапно обратилась бабка к мальчику. – Саввушка, ты сегодня уже промывал мозги?

– Я, бабуль, вчера промыл, больше пока не надо.

– Люба, а хотите, мы вам мозги промоем прополисом?

Тут я поняла, что таблетки – это для детей, а сейчас пошла серьезная тема.

– Вы не бойтесь, я вам покажу.

Бабка, сидя на нижней полке, влила в правую ноздрю вещество из пипетки. Влила – и резко пала через проход лицом о вторую нижнюю полку. Замерла. Лежит, постанывает. Потом садится, взгляд блаженный, щупает себя за темечко: вот досюда прямо дошло, вот до сих пор – чистенько.

Савве, видимо, передалось опьянение бабушки, потому что он подкрался ко мне сбоку, начал тереться головой о шею и подмышку и мяукать. Мур. Мур. Я котик. Давай играть. К счастью, у Саввы оказались нормальные игрушки, а не пластилин из прополиса. Мы расставили на столе солдатиков. Начались боевые действия, я вошла в раж. Давай, кричу, Савва, стреляй вон тому красненькому в башку. А Савва мне строго отвечает: нет такого слова – «башка». Я машинально обернулась на бабку. Бабка смотрела на меня, как я только что – на того красненького. Невероятно, конечно, у меня дома в детстве слова «жопа» не было, а я и то считала, что это запредельное ханжество. И башка, башка точно была!

Тут в вагон проник продавец бижутерии, и я отвлеклась на поединок коробейника с тёханой. Это было как битва экстрасенсов. То есть двух профессиональных впаривателей. Никто не желал уступать. Наконец бабка робко спросила у тёханы: а можно, я это колечко? Конечно, можно, неожиданно легко согласилась тёхана. Но сначала скажи, зачем оно тебе.

– Затем, что женщина «Тенториума» должна себя украшать?

Нет, покачала тёхана головой, затем, что женщина «Тенториума» ХОЧЕТ себя украшать. Колечко в итоге купили, а продавца колец взяли на работу продавцом «Тенториума».

Когда я засобиралась курить, женщины «Тенториума» меня осудили. Я вежливо согласилась: да, привычка вредная, но бросить никак. Женщины «Тенториума» переглянулись.

– Я думаю, цветочная пыльца. Да-да. Пыльца должна помочь.

– Или продукт номер один.

– Или ЭйПиВи.

– Или вот смотрите, прополис еще, он и от курения, и так, на повседневочку. Носа болезни. Слизь, грибочки, соплестой.

Савва напал на меня сзади и укусил в шею: я котик, мур, мур.

Я стояла в тамбуре и курила с наслаждением и думала своими немытыми мозгами: блять-блять-блять.

На выходе из курилки меня изловил Савва: курение убивает, моя мама собирается жить 140 лет, а ты столько не проживешь. Я сказала, что столько мне, пожалуй, и не надо, устану еще. А сколько тебе лет сейчас? – спросил Савва. Я ответила. Да лаааааадно! – воскликнул котик. Я думал, шестнадцать. Ну, хотя бы девятнадцать.

Я поняла по его печальным глазам, что с шестнадцатилетней мной у него вроде как еще могло что-то срастись, но тут уже верняк, по нулям. Савва долго обдумывал противоречие, разглядывал мое подозрительно юное лицо и, наконец, все понял.

– Ты, наверное, делаешь маску Клеопатры из маточного молочка. У меня мама делает. Ей 42, а выглядит на 38.

В качестве прощального подарка я раскрыла Савве тайну. Я ему сказала, что слово башка – есть.

30 АПРЕЛЯ

Наверное, я видела сегодня ночью сон-спойлер про смерть. Как это будет, когда все-таки будет. Хорошо хоть без титра coming soon.

На самом деле, даже не о смерти шла речь в моем сне, а о расставании с сознанием. Об отправлении в большое плавание, где ты не ты, то есть своему сознанию не подконтролен. Не ты плывешь в океане, а тебя плывут, ты плывим. Нет действия, есть только состояние.

Сон так и начался – с плавания, вояж-вояж.

Плыву я в Австрию. По Балтийскому морю. У меня там в Австрии какое-то дело, прямо к конкретному часу надо быть. Движемся странным курсом – чуть ли не через Финляндию, не помню наверняка страну, помню только, что до Австрии пара остановок в других портах. Корабль не корабль, а условное судно. Снаружи я его вообще не видела, а почему-то сразу изнутри. Сперва точно присутствовала крыша, стены, сиденья, другие пассажиры – короче, видимость цивилизации, не сюр. Но потом стен не стало, и крыши, и людей – как-то оно постепенно без палева растворилось. Пол ужался до кусочка размером с меня.

И вот я, как Юрий Лоза, на маленьком плоту, на тесном лежу и вижу небо. Вижу небо, какого не бывает, очень высокое, далеко-далеко наверху, а на нем облака, каких тоже не бывает, облака и свечение. И это невероятно. Это так невероятно красиво и щемяще и пронзительно и вечно и хуй знает как еще, что я не сказать – любуюсь: я глубоко, фундаментально потрясена. Я говорю кому-то, кто рядом, кому-то близкому, другу, не помню, мужчина это, женщина – говорю: о, облака Балтики летом, лучше вас в мире этом я не видел пока. Вот в чем дело, Бродский именно это и видел, не просто питерские облачка, а вот ТЕ САМЫЕ, которые над нами, и мы тоже теперь видим. На что безымянный мой собеседник отвечает: ну мы-то просто видим, а он написал, сочинил. Наверное, все-таки, собеседник была ВВ, потому что это она когда-то первая прочитала мне «Облака».