Наташа Труш - Котенька и Никулишна

• Название: Котенька и Никулишна
• Автор: Наташа Труш
• Жанр: Русское современное

…Рассуждая о том, почему кошки любят возвращаться в свой дом, котенька за теплом, уютом и полной мисочкой сухого корма забыл о самом главном – о любви. Это ведь из-за нее подзагулявший основательно кошак, или кошка, уважающая жить «сама по себе», возвращаются в свой дом. Вкусная еда – это хорошо. Когда ее много, этого не ценишь. Когда ее нет, понимаешь, как без нее грустно. Но, насытившись, кошка ждет, когда на голову ей опустится рука, и будет гладить, щекотать между ушами. Вот это уже любовь.

---

Не сложилось у них. И даже изготовленная бабкой игрушка – бумажный бантик на ниточке, за которым полосатый малыш бегал с удовольствием, не подружила девочку и котенка. Бабке было странно это видеть. У нее с детства были котята, которые вырастали в больших котов. Они, как хищники, жили на улице, ночевали в хлеву, у коровы под теплым боком, в дом заходили, как в гости, вкуснятинку из рук принимали с уважением, но стоило пригласить их к игре, как они забывали обо всем и носились, как угорелые за бантиком на нитке. Все дети обожали такие игры. «А тут деточка городская, а котишку не приветила, – размышляла бабка Анна. – Куклы, видишь вот, ей лучше нравятся…»

На даче было раздолье. У Шумилкиных в поселке Метелкино даже не дача была – домина в два этажа, из бревен, с крыльцом высоким. Участок большой, с садом-огородом, и сосновым лесом на задворках.

В доме комнат всем хватало. И хозяину с хозяйкой, и Варе, и у Никулишны была свою конура, которую она любила. Ей здесь все любо было, все дом родной напоминало в заброшенной архангельской деревне, в котором она, уезжая, самолично заколотила окна досками крест-накрест, чтоб стекла целы были. Вдруг еще изба пригодится…

А дверь входную не заколачивала и не запирала: по-деревенскому порядку приставила метлу, в крыльцо растопыренными голыми ветками уперла. «Упала, поди, метла-то давно, – порой думала Никулишна. – Шесть лет уж, как не бывала дома. Да и не бывать, поди, уже…»

В городе ей бывало грустно и тесно. Роста бабушка не маленького, и квартира городская ей была мала. Не понимала Никулишна этого городского уклада, не понимала, как же можно в таких коробках жить?! Потолок на голове, стены бетонные, холодные, окна в мир с пятнадцатого этажа, и вокруг одни этажи-этажи…

И вообще… За водой ходить не надо, за дровами – тоже. Даже стирать не надо. Стирает белье машина. И бани нет! Белое корыто, прости господи, в котором и голова, и ноги, и… прочие части тела.

А вот дом этот за городом, который Шумилкины дачей называли, Никулишне очень нравился. Было в нем просторно и светло. Как входишь в дом, так вверх пространство, простор – до крыши самой, а не потолок над головой, как в городе. И в этом пространстве, в самой верхотуре фонарь висит. Вечером, когда его зажигают, он, словно луна, освещает деревянный дом. И тогда в нем поселяются длинные тени, совершенно не страшные, а сказочно-загадочные.

Слева и справа от входа – лестницы на второй этаж, который, как балкон над первым нависает, с перилами резными, из тяжелых деревянных колобашек. Там, на втором этаже куча комнат хозяйских. А у Никулишны в распоряжении весь первый этаж с кухней, чуланом, и ее персональной норой. Туда, в нору эту, она и принесла котенка. Только сидеть дома он не стал: юркнул в щель – и на волю. Видать, на воле был рожден носатый-полосатый, и как увидел ее, волю-то, так и вспомнил все. Или почудилось ему, что вспомнил? Маму-кошку, и батю-кота, и братьев-сестер. Только не помнил, как у Катерины Ивановны оказался, как семью свою потерял…

Дунул котенок во двор, где хозяин Геннадий разгружал вещи из машины, и принялся носиться челноком по двору, восторженно задрав хвост трубой. Никулишна за ним выползла на крыльцо, ладошку козырьком ко лбу приставила, поискала глазами, а как нашла, улыбнулась ласково. По всему видно: котенку тоже тут больше нравилось, чем в городе.

И потянулись дачные будни.

С утра папа Геннадий и мама Вероника уезжали в город. Приезжали поздно вечером, а то и не приезжали вовсе – оставались ночевать в городе, только звонили, предупреждали, что не явятся.

Потом подались на две недели в гости в Лондон, оттуда еще в какую-то заграницу. Никулишну это мало волновало. Ей все эти заграницы без надобности были. Если бы не эта родня, да не надобность в ней, как в няньке деревенской, так Никулишна дальше границы своего архангельского леса и не выбралась бы. Ну, нарушала бы ее изредка летом, гуляя по грибы и ягоды, а вот чтоб куда-то ехать…

Даже в районный центр не было нужды выбираться, а не то, что в заграницу! Поэтому они с Варварой вдвоем жили, когда Геннадий-бизнесмен и Вероника-фотомодель по Лондонам катались. Варвара была самостоятельной девицей, у которой на даче были свои интересы. Главный интерес проживал за высоким забором: сосед Митя, которого пасли две родных бабки-молодухи. Пасли на совесть, глаз не спускали. И Вареньку к ним в компанию Никулишне велено было отпускать по ее первому требованию. Когда девочка к ним уходила, Никулишна отдыхала без забот. Родители этот воспитательный вопрос сами решали, ее сильно не спрашивали. Да и не ждали они от Никулишны какого-то воспитания своего чада. Она больше не воспитателем Вариным была, а дом сторожила, порядок наводила. Правда, по-своему, по-деревенски. После нее Вероника ничего найти не могла.

И готовить по-городскому Никулишна не умела. Простое что-то, вроде, пюре картофельного, могла сделать, блины стряпала толстые, кожаные – одним таким блином можно было всю семью накормить. Супы варить ей Вероника запрещала категорически – чтоб продукты не переводила зря! Никулишна не обижалась: варила для себя чуть-чуть щей, таких, какие с детства любила. Косточка, хоть бы совсем голая, без мяса, свежей капусты кочашок маленький, морковки да лучку. Да, пару картошин целиковых! Никулишна любила их потом, уже в готовом супе, растоптать, а не резать по-городскому тонкими ломтиками. Для щей картошку лучше топтать.

Такие щи у них в деревне «белыми» называли. Они и в самом деле белесыми были, даже зеленоватыми из-за капусты. Их еще немного молоком для цвета забеливали.

Любила Никулишна такие щи. Могла их каждый день и на завтрак, и на обед, и на ужин есть. Запах у них особый был. И даже городские продукты давали этот дух «белых» деревенских щей.

Гастрономических пристрастий Никулишны ее домашние не разделяли, поэтому для остальных она стряпала из полуфабрикатов котлеты, пельмени, тушила замороженные овощи и жарила картошку-фри.

Вероника давно махнула рукой на Никулишну, и за глаза беззлобно называла «косорукой бабкой». И папу Геннадия, и маму Веронику очень устраивало присутствие в их жизни Никулишны. Она всегда была с ними, и они всегда были свободны. Да, она не могла научить Вареньку музыке и танцам. Она обучала ее ненужному в двадцать первом веке вязанию. Ну, кто сейчас вяжет, скажите? Но Варька с удовольствием ковыряла спицами, а бабка терпеливо поправляла ошибки. Какая-никакая, а занятость.

Никулишна была Вариным телохранителем. Она торчала в песочнице, как изваяние с острова Пасхи, похожая на него внешне грубыми чертами деревенского лица, терпеливо дожидаясь, пока девочка наиграется в куличики. Изредка они на пару ходили в магазин, где Никулишне доверяли покупать только хлеб. Все остальное Вероника и Геннадий покупали сами на рынке и в гипермаркете – большой продуктовой лавке.

И одежду Никулишне Вероника покупала сама. И ведь попадала и в размер, и в расцветку. Этого у нее было не отнять: видела она, что бабке Анне и враз будет, и понравится.

На кармане у Никулишны была ее пенсия, которую она тратила экономно, по-деревенски откладывая часть денег «на черный день». А траты… Да какие уж это траты?! Конфет ей иной раз хотелось простеньких. У Вероники конфеты коробками на кухне лежали, да такие Никулишне не по вкусу были. «Квелые» – так называла она их, и, прихватив матерчатую сумку, с которой не расставалась никогда, шагала в магазин на углу, и приносила оттуда подушечек, или мармеладок. Обязательно без фантиков – «голеньких», вывалянных в сахарном песке.

На даче Никулишна варила варенье, и архангельская чаевница была счастлива: подвал ломился от банок. Она развела плантацию клубники, чем порадовала Веронику и Варвару. Малину не сажала: малина к ним сама «пришла» от соседей – красная и желтая. А еще она соорудила парник, в котором выращивала огурцы и помидоры. Вероника с Геннадием, взглянув на хлипкое сооружение из жердочек и полиэтиленовой пленки за баней, усомнились в его нужности, но Никулишна отстояла его:

– Снаружи не видать, а пусть будет! – заявила бабушка Анна. – Вы еще будете закусывать и нахваливать. А я без огорода не могу! Если не дадите – отправляйте меня назад в деревню!

В деревне у нее все свое росло: и картошка, и лук, и сладкий горошек с морковкой. Огурцы и помидоры не росли – климат северный уж больно суров!

– У меня, может, мечта была – огурцы да помидоры! Дозвольте осуществить!

Шумилкины махнули рукой на мичуринские причуды, и Никулишна взялась раскапывать усадьбу дальше. За парничком появилась грядка с картошкой, которая год от года становилась шире и длиннее.

– Никулишна, картошку-то зачем сажать?! – чуть не со слезами спросил Геннадий. – Мы ж ее не едим!!