Татьяна Славская - И в зеркале моём, и в зазеркалье… Стихи и проза

• Название: И в зеркале моём, и в зазеркалье… Стихи и проза
• Автор: Татьяна Славская
• Жанр: Русское современное

Это – четвертая книга поэта, прозаика, журналиста Т. И. Славиной (Татьяны Славской). В неё вошли избранные стихи, очерки, рассказы, эссе разных лет, объединенные внутренней темой: найти себя, состояться в этом изменчивом мире.

---

«Девчонка в промокшем платьице…»

Девчонка в промокшем платьице
ловит весенние градины,
смеясь от счастья и холода,
подбрасывает их ладошками…
Скажите, какого цвета
бывает на свете радость?
Скажите, её руками,
наверно, потрогать можно?

«Бумаги лист —…»

Бумаги лист —
и эта ночь моя!
Быть может,
счастье нарисую я…
Не вспышку, нет,
а мягкий отсвет, искорку,
и солнца диск —
ещё не высоко,
и девочка,
нелепая, как искренность,
по росным травам
ходит босиком.

Странное чувство вызывают эти ранние – неужели мои? – стихи… Как же не похожи они на те, что рождаются во мне сегодня. Но только ли годы – между ними? Не просто годы – целая жизнь… Из прошлого пришедшие стихи… Язычества вчерашнего штрихи? Сквозь толщу лет пробившийся родник? Иль… Истины теряющийся лик?

Материнское биополе

Зачем мы в этот мир пришли?

Чтобы пройти с в о е й стезёй

от лона матери родной

до лона матери-земли…

Перед рождением

– Мама, – подумала она, – я хочу к тебе, мама.

Мама не ответила. Не все мысли можно расслышать.

– Я хочу к тебе, мама, – она присоединила к своей просьбе легкое прикосновение.

Мама лежала и думала о чем-то явно постороннем.

– Мама, – повторила она настойчивее, – я хочу к тебе, хочу к тебе.

Мама перевернулась на другой бок, никак не отреагировав. Тогда она стала толкать маму. Толкать и толкать…

Мама улыбалась, но позы не меняла. Неужели она ничего не слышит?

– Мама, мама, я устала быть в тебе, я хочу к тебе…

Мама выполнила ее просьбу. Но только через три дня, когда вмешались врачи.

– Больше ждать нельзя, – сказали маме врачи, – надо ускорять роды.

…Так она появилась на свет.

Спасибо, мама…

=================================================

«Сплошного народу на свете нету, а живут кучками сыновья, матери, жены, – и один дороже другому. И так цопко кровями все ухвачены, что расцепить – хуже, чем убить… А сверху глядеть – один ровный народ, и никто никому не дорог…»

А. Платонов. «Ямская слобода».

=================================================

Маме в день восьмидесятилетия,

25 марта 1993 года

Это трудный разговор, мама. За ним стоит вся моя жизнь, наша с тобой жизнь – такая, какой была, с её горькими и светлыми минутами, с её обретениями и потерями, со всеми её постижениями, дающимися нередко очень высокой ценой.

Нам нелегко было вместе, мучительно нелегко. И нужно было прожить почти целую жизнь, чтобы ответить на вопрос – почему мы, родные, бесконечно любящие друг друга люди, были почти несовместимы в те не годы, а десятилетия, что жили под одной крышей.

Зачем я затеваю этот разговор сейчас, на склоне лет твоих, да и моих, пожалуй, тоже? Что изменит он для нас с тобой? Не знаю. Быть может, он – лишь продолжение того внутреннего монолога (или диалога…), который звучал во мне долгие годы.

У меня взрослый сын, у сына – свой сын, жизнь продолжается, и мы вольно или невольно передаем следующему поколению эстафету разлада или единства, которыми пропитана душа наша. И происходит всё не в умозрительном далеке, а вот оно – здесь, рядом, в конкретной и ощутимой реальности сегодняшнего быта и бытия. Мы передаём эту эстафету самым родным людям, с которыми связаны кровными узами.

Как же важно не нарушить, не разрушить этой связи, потому что слаб без неё и отдельный человек, и все мы, вместе взятые. Родня, родные, род, народ… Нет, не отделить одно от другого, и дай нам Бог не разорвать этих уз.

…И вот я перебираю в памяти события сегодняшней и всей своей жизни, перебираю всю себя, и ищу, напряженно ищу корни свои, свои начала не просто в детстве – в тебе, мама.

Как тесно, как мучительно тесно мы жили! Дело не в том, что была у нас одна комната в коммунальной квартире. Теснота была другой, я долго этого не понимала, хотя и ощущала почти постоянно. Мне только-только исполнилось девять лет, брату – шесть, когда умер отец, и мы были вся твоя жизнь, которой ты отдавалась безоглядно и самоотверженно. Ты сузила её до любви к нам, и в такой очерченности нашего бытия мне не хватало впечатлений для ума и сердца, да и книг в те послевоенные годы в нашем доме было мало…

Мы жили почти наедине с тобой – гости приходили редко, да и тебе было не до походов куда бы то ни было: вечные вдовьи подработки в нелёгкое послевоенное десятилетие, скудный быт и гардероб. И не было у меня той среды, круга общения, в котором человек формирует и оттачивает себя, выбирает ориентиры. Я чувствую невосполнимость этого до сей поры.

А тогда я жила в полувымышленном мире, и чем меньше событий было в моей повседневности, тем больше я заполняла себя мечтами, иллюзиями, почти идеальными представлениями о жизни. Об эти иллюзии и идеализм мне дано спотыкаться и по сей день.

Вечерами я, ещё совсем девочка, не могла уснуть, если в доме хотя бы тихо звучало радио. Мне казалось, что всё мне мешает, всё меня отвлекает. От чего отвлекает? То была еще не осознанная тоска по сосредоточенности и тишине, той, когда можно вслушаться в самое себя. Потом, уже взрослой, мне довелось прочитать, что у каждого – своя норма одиночества, и многое стало понятным. Тогда же я просто ощущала какой-то душевный дискомфорт, мне, почти постоянно обращенной в себя, не хватало тишины, молчания, возможности от всего отключиться, отдвинуться хотя бы на время.

Я хотела тишины, а ты, мама, если можно так сказать, жила вслух. Посмотри, как рано начинает темнеть, говорила ты мне. Знаешь, давай лучше эту вазу поставим сюда… Включу-ка я радио… Так пить хочется, чаю, что ли, согреть… Не забыть бы соли купить, кончается уже… Не забудь, я завтра приду с работы попозже… Ты говорила, а я старалась не слушать, не слышать, не обращать внимания. Я уставала от этой непрерывности и восставала против нее, но и втягивалась невольно, и начинала ловить себя на многословии.

Но что для меня было самым тягостным и болезненным – до отчаяния! – я никогда не была предоставлена самой себе. Ты ходила за мной почти тенью, участвовала в каждом миге моей жизни: все время советовала, помогала, поправляла, одобряла или укоряла, на что-то обижалась, с чем-то не соглашалась, рвалась заменить меня в любой житейской мелочи или откорректировать ее на свой лад.

В любую секунду нашей совместной жизни я находилась под твоим взглядом. Твоя оценка, твое измерение обволакивали, пропитывали, заполняли меня, не просто стесняли мое «Я», а почти стирали его, не давали проступить, проявиться… Я не умела, не знала, как этому противостоять, не обидев тебя, я старалась быть терпеливой, что получалось далеко не всегда, и я, увидев тебя расстроенной или обиженной, страдала еще больше.

Наша, почти трагическая, несовместимость была с нами всю жизнь. Скажу больше. Я, изначально, природно иная, отличная от тебя по характеру, по складу души, по темпераменту, по вкусам и устремлениям, – с каждым годом становилась все более похожей на тебя. Во мне проступали твои реакции на окружающее – быстрые, скоропалительные, импульсивные, которые мне не нравились, мешали в тебе, но трижды – повторенные во мне самой. Я ловила себя на суетливости и мнительности, на утомительном для другого участии в его жизни, многословии, и – ничего не могла поделать.

Я была уже почти твоей копией, почти тобой, мы становились одним целым, словно сросшиеся сиамские близнецы – родные, близкие до предела и так же, до предела мешающие друг другу жить своей жизнью.

Прости меня, мама, мамочка, дорогая моя, прости за то, что я веду этот разговор. Поверь – во мне нет и тени упрека, обращенного к тебе. Было как было. Человек такой, какой он есть, и он не может дать другому больше того, что есть в нем или у него. Ты отдала нам всё, что могла, – больше отдать невозможно. Но мне, сегодняшней, так нужно еще раз прожить, пережить – уже в себе – происходившее с нами…

Ах, мама, мама, как удивительно ты проявляешься во мне, как повторяю я не только твои поступки, характер, твое мироощущение, но и – судьбу.

Ты – врач, и первым моим институтом, правда, всего на год, стал медицинский. Меня хватило понять – это не моя стезя.

Ты была второй женой у моего отца, то же самое повторилось и в первом, и в последнем моем супружестве. А ведь быть второй женой – не просто иная арифметическая последовательность событий, о нет… Это означает – почти постоянно находиться в полосе сравнения с другой женщиной, со всем тем, что было до меня. И не имеет значения, в чью пользу сравнение, сам факт такого подспудного «соперничества» – как груз, как пресс, отяжеляющие жизнь. И в чем только не подозревают вторую жену все и вся! А не корыстна ли? А искренна? А соответствует? И необходимость постоянного алиби – как путы, только не на ногах, а на душе.