Сборник статей - Россия и США: познавая друг друга. Сборник памяти академика Александра Александровича Фурсенко / Russia and the United States: perceiving each other. In Memory of the Academician Alexander A. Fursenko / Russia and the United States: perc

• Название: Россия и США: познавая друг друга. Сборник памяти академика Александра Александровича Фурсенко / Russia and the United States: perceiving each other. In Memory of the Academician Alexander A. Fursenko / Russia and the United States: perceiving each o...
• Автор: Сборник статей
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-4469-0546-1

Этот сборник статей и материалов посвящен памяти выдающегося российского историка Александра Александровича Фурсенко (1927–2008). Его тематика определяется основными научными направлениями, разработкой которых занимался он сам. Сборник открывается мемориальным разделом, в котором публикуется несколько очерков, посвященных различным эпизодам насыщенной событиями жизни А. А. Фурсенко. Основной объем сборника занимают три тематических раздела, в которых сгруппированы статьи российских американистов по различным проблемам истории США, статьи американских русистов по истории России и статьи по истории русско-американских отношений, написанные как отечественными, так и зарубежными историками. Большой интерес представляют также впервые публикуемые здесь документы, принадлежащие перу А. А. Фурсенко. Это и личные письма, повествующие об обстоятельствах, при которых он впервые оказался в частном архиве семейства Рокфеллеров, и официальный отчет о его пребывании в США двадцать лет спустя.

---

Регион Ближнего Востока стал местом приложения новой стратегии, направленной на сдерживание исламского фундаментализма. Более двадцати стран, расположенных в Северной Африке, на Ближнем и Среднем Востоке и в зоне Персидского залива, стали мишенями новой информационной кампании США.[184] Вся деятельность США сводилась к созданию новых каналов международного вещания, которые пропагандировали американские ценности. Было создано порядка десяти новых теле- и радиоканалов, которые сегодня объединены в «Ближневосточную сеть вещания». Однако, несмотря на масштабность, американские программы и ценности остаются непопулярными в странах Ближнего Востока. По мнению экспертов Конгресса США, только треть потенциальной аудитории – а это 27,5 млн человек – смотрят или слушают интерактивные каналы США и только 0,5 % всего арабского населения считают американские каналы вызывающим доверие источником новостей.[185]

Провалы в пропаганде на страны Ближнего Востока подтолкнули Госдепартамент к поиску новых методов влияния на целевую аудиторию. В 2009–2010 гг. была выдвинута идея использования Интернета как средства для мобилизации активной и демократически настроенной массы граждан стран Ближнего Востока вокруг ценностей США. Так родилась цифровая дипломатия, или интернет-дипломатия. Ее отцом-основателем считается помощник бывшего госсекретаря Х. Клинтон – А. Росс. В Госдепартаменте были созданы новые отделы для осуществления мониторинга зарубежных социальных сетей и блогосферы (Digital Outreach Team и E-Diplomacy), а А. Росс стал автором стратегии цифровой дипломатии.[186] Под цифровой дипломатией стало пониматься прямое общение между правительством США и конкретными зарубежными блогерами и активистами, а также быстрое реагирование служащих Госдепартамента на негативную информацию о США в зарубежном сегменте Интернета.

Сегодня цифровой дипломатией занимаются несколько десятков отделов в Госдепартаменте, Министерстве обороны и Агентстве международного развития. Они анализируют сообщения и дискуссии, протекающие во всех возможных международных и национальных социальных сетях. Специалисты отделов принимают участие в дискуссиях, регистрируясь в социальных сетях в качестве рядовых участников или модераторов дискуссий. Они пытаются разъяснить пользователям поведение США на международной арене и опровергнуть дезинформацию, распространяемую в социальных сетях противниками Америки, такими как «Талибан» и «Аль-Каида».

Если обобщить проекты, которые осуществили США в сфере цифровой дипломатии, то их можно свести к следующим направлениям: создание протестного движения в зарубежных странах; создание антицензурных компьютерных программ для диссидентов; формирование диалога между представителями правительства США и отдельными блогерами в зарубежных странах; борьба против медиаджихада в сети Интернет. Однако самым значимым проектом цифровой дипломатии остается «Арабская весна» 2010–2011 гг., когда США действительно сумели мобилизовать самую активную часть населения в странах Ближнего Востока и вывести людей на улицы посредством прямого общения. Сегодня мы можем отметить следующие методы деятельности США в социальных сетях, оказавшие влияние на мобилизацию арабского населения в этот период. Во-первых, это массовое цитирование или репосты тех пользователей социальных сетей, которые призывали к протестам. В 2010 г. США создали несколько правительственных твиттер-аккаунтов (e-diplomacy, tech@state и др.). Они информировали подписчиков о происходящих событиях в странах арабского мира, цитируя пользователей Твиттера, находящихся в эпицентре событий. Во-вторых – это официальные обращения правительства США к протестующим через социальную сеть. Например, американское правительство призывало пользователей подписываться на такие аккаунты, как новости американского правительства на арабском языке (@USAbilAraby), новости посольства США в Египте (@USEmbassyCairo), а также на аккаунт, посвященный всем революциям в странах Северной Африки и Ближнего Востока (@democracyis), и др. Подобная информация содействовала тому, что многие граждане узнавали о существовании виртуального и реального мобилизационного центра для демонстрантов.

Однако подобная деятельность Госдепартамента вызывает нарекания со стороны не только различных правительств, но и американского общества, Конгресса и экспертов в США. Многие противники цифровой дипломатии утверждают, что она сеет политический хаос и приводит к власти антиамериканские силы, а также оборачивается для США нападениями на американские посольства, закрытием таких платформ, как Твиттер или Фейсбук в некоторых странах, и даже использованием цифровой дипломатии репрессивными правительствами или террористическими группировками.[187] Все эти дискуссии привели к тому, что весной 2014 г. определенная часть политического истэблишмента стала выступать за пересмотр современной публичной дипломатии США, за возвращение традиционных форм публичной дипломатии периода холодной войны и за возрождение Информационного агентства США.

Другой важной причиной, которая вызвала к жизни реформаторские тенденции, стали действия России на постсоветском пространстве.[188] Россия снова подтолкнула конгрессменов к серьезному пересмотру методов публичной дипломатии. В итоге был предложен законопроект, который предусматривает создание в 2015 г. нового ведомства – Агентства по международным коммуникациям (U. S. International Communication Agency) – по модели Информационного агентства США периода холодной войны. Это ведомство будет консолидировать все программы публичной дипломатии для выполнения одной задачи – сдерживания идеологий и ценностей нелиберального толка, как это было в период холодной войны.[189]

Публичная дипломатия США родилась как реакция на успехи конкурирующей идеологии в лице советского коммунизма. В период своего становления в годы холодной войны различные программы в области культуры, образования и информации чаще других использовались Вашингтоном для распространения либерализма и американских ценностей в странах Западной Европы, третьего мира и Восточного блока. Исчезновение СССР изменило природу публичной дипломатии. Ее программы стали носить открыто политический характер и превратились в средство участия во внутренней жизни стран постсоветского пространства. В последние годы публичная дипломатия пережила новые изменения, связанные с попытками правительства США найти механизмы прямого влияния на зарубежных граждан. Программы стратегической коммуникации и цифровая дипломатия стали этими механизмами. Кроме этого, активная внешнеполитическая позиция России подтолкнула Вашингтон вернуться к практике публичной дипломатии периода холодной войны, которая до сих пор остается наиболее эффективной с точки зрения обеспечения национальных интересов США.

История России: взгляд из Америки

Gerald Surh. Recent Studies of Antisemitism and anti-Jewish Violence in Eastern Europe, 1881–1914

Jonathan Dekel-Chen, et al., eds., Anti-Jewish Violence. Rethinking the Pogrom in East European History (2011).

Faith Hillis, Children of Rus’. Right Bank Ukraine and the Invention of the Russian Nation (2013).

John D. Klier, Russians, Jews, & the Pogroms of 1881–1882 (2011).

Natan Meir, Kiev: Jewish Metropolis. A History 1859–1914 (2009).

R. Nemes & D. Unowsky, Sites of European Antisemitism in the Age of Mass politics, 1880–1918 (2014).

Yohanan Petrovsky-Shtern, The Golden Age Shtetl. A New History of Jewish Life in East Europe (2014).

This review article focuses on two themes in the period before 1914, anti-Jewish violence and antisemitism. The two themes and their mutual reinforcement reached their high point in the 1881–1914 period, influencing not only the most rapid and consequential transformation of the Jewish population but also the unravelling of the Russian Empire in the same period.

Anti-Jewish violence, most dramatically represented by the pogroms concentrated in 1881–2 and 1903–6, was for Russian Jews the most distinctive, dreaded, and priority-setting events of the period. Russian Jews seem almost always to have lived in liminal fear of discrimination and attack, never more so than in the period after 1881. Violence against Jews, its anticipation and aftermath are encountered in all forms of Russian and Jewish writing, fiction and non-fiction, personal and historical, journalistic and epistolary. Pogroms, their foreboding, and their memory gripped and transformed the lives of Russian Jews in late imperial Russia as no other force did or could do.

The violence mounting in that period has been associated and even identified with the intense and widespread antisemitism prevailing in Imperial Russia, among plebeians and patricians alike. The close relationship between antisemitism and anti-Jewish violence has been so obvious that it has become a historiographic code that has often short-circuited broader inquiry. While pogroms can be and have been seen as themselves instances of antisemitism, their close identification has obscured the fact that there were many persons – perhaps the majority – holding antisemitic views but opposed violence against Jews. On the other hand, many of the participants in the violence were not necessarily persuaded antisemites, but simply looters from deprived subaltern groups or passive witnesses unwilling to intervene on the victims’ behalf. The ready explanation of the violence as the product almost exclusively of ethnic prejudice has relegated other circumstances contributing to the violence to secondary status. This has delayed the formation of a balanced and comprehensive view of the many circumstances and the true complexity that gave rise to violence against Jews. Fortunately, however, most of the studies considered here suggest ideas and contribute directly to getting beyond that distorting bias.

The late John Klier’s detailed study of the pogroms of 1881–1882 is the fullest and most significant recent study that both inter-relates and separates the two themes.[190] This is a major, exhaustively researched opus that revises many common views and beliefs about Russia’s first major pogrom wave and its consequences, including the role of ethnic prejudice. Eschewing descriptions of the ground-level gore, the study unveils the extensive reach and impact of the pogroms on the Tsarist government, Jewish leaders, the Jewish press, the Jewish masses, their mutual interaction, and the pogroms’ influence on emigration and on Jewish organizations abroad.[191] In contrast to the usual polarized views of Russian-Jewish relations in the early years of Alexander III’s reign, Klier’s study reveals a great diversity of opinions among the public, government officials, and the Jews themselves. He reveals the actual alarm in governing circles at the riots and the efforts they made to meet the demands of Jewish leaders. At the same time, he shows the disagreements among the Jewish leaders over who spoke for the entire group and how it should respond to the rioting and to prospects for the future of Jews in Russia.