Наталья Метелица - Отравленная совесть. Призраки прошлого

• Название: Отравленная совесть. Призраки прошлого
• Автор: Наталья Метелица
• Жанр: Поэзия

Эта книга – исповедь. Это и дань памяти тем, кого уже нельзя вернуть. Тем, кто формировал мой характер и судьбу, спасая или калеча ребенка. Всё так противоречиво… Жизнь, полная потерь и обретений – вопреки и благодаря… Книга – это мой суд, обвинение и оправдание. Попытка стать лучше, честнее, добрее, спокойнее… Простить – и вымолить прощение… Это всё то же «Похороните меня за плинтусом», но в реальной жизни двух сестер.

---

Отравленная совесть Призраки прошлого Наталья Метелица

© Наталья Метелица, 2016

ISBN 978-5-4474-8184-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вместо вступления

Люди, которые живут в ином измерении, нежели вы, не смеют не то чтобы рассуждать, а даже думать о том, как мало времени потребовалось вам, чтобы забыть о чем-то, и как долго вы что-то или кого-то помните. Они просто ничего не знают о времени, в котором живете вы.

«Всадник белый в небе несся…»

Всадник белый в небе несся.
Ночь упала, как всегда,
Неожиданно, непросто,
Хоть и кажется простА.

Мерит сердце расстоянье
До тебя, – ладонь найдя.
Запрягает утро сани:
Тот же конь —
 да свист хлыста.

Не разгаданы дороги.
Нет карманов для ножей.
Бывший всадник одинокий
В изголовье у саней.

Не спеши, рассвет ретивый,
Людям судьбы разбивать.
Человек – сосуд сопливый:
Наливать да проливать.

Что ни дай им – не увидят
Дальше носа своего.
Руки свиты, губы сыты,
СЕРДЦЕМ – рядом никого.

Отправляют день в дорогу
Долю новую искать,
Потому что рядом трогать —
Им за счастье не считать.

В небе ясном нет им света.
Черным белое зовут.
Плачут райские ранетки,
Проливается сосуд…

2016

«Мне казалось, что мы ОТТУДА —…»

Мне казалось, что мы ОТТУДА —
где иначе летят планеты.
где иначе зима обута
и иначе весна раздета.
Где иначе рассветы помнят
о закатах и звездной истоме.
Где всегда неразлучны ладони
и часов не бывает в доме.
Где наш дом – один мир и планета!..

Мы Оттуда – чужою натруской —
 проросли на Земле…
чем-то, кем-то…

Оказалось – космический мусор.

«У меня то дождь, то солнце…»

У меня то дождь, то солнце.
Это даже хорошо!
Я люблю, когда забьется
Звездопад под капюшон!

«Наперекор – ни сделать, ни сломать…»

Наперекор – ни сделать, ни сломать.
Наперекор – лишь испоганить душу.
И я б, наверно, съела аттестат,
Чтоб вывернуть учение наружу.

Самой себе глупее стать, чем есть.
А для тебя – глупее, чем я буду.
Наперекор – хотела душу съесть,
Да не нашла достойную посуду…

«Как глупо быть понятной всем —…»

Как глупо быть понятной всем —
Как будто спица в колесе!

Пускай меня поймет лишь тот,
Кто спотыкался о фокстрот!

«Фонари давно остыли…»

Фонари давно остыли.
У аптек – боярышник
выпит кем-то.
Мрак постылый
мнит себя пожарищем.
Так бывает – где невежды
или без Высочества.
Душу клятвами изрежут —
и не спросят отчества.
Так бывает, если хочешь
 в сказку верить новую.
А потом средь ночи бродишь
дурой бестолковою.
 Та же улица. Черна
взглядами случайными.
Сколько слов вошло в меня, —
выйдя прочь отчаяньем.…
…
Впереди светало.
Дворник
упаковки выгребал.
А с деревьев непокорный
сыпал память
лист-опал.

«Похороните меня за…» ложью

«И каждый, кто на свете жил, любимых убивал…»

О. Уайльд

Я не знала, любила ли нас бабушка. Да и не хочу, наверное, знать.

Бабушка уже давно была на пенсии, но продолжала работать, и не где-нибудь, а на заводе «Красный Котельщик» – огнеупорщиком. Тяжелая, вредная работа. Ее коротенькие, грузные ноги наливались вздутыми варикозными венами, и оставалось только удивляться тому, до чего же она быстро передвигается и всё успевает: работа, дом, да еще дочь-инвалид вечно в больнице, навещать с «передачкой», а теперь еще – внуки эти… Одна – от одного брака дочери. Другая – от второго… И сколько бы их еще наплодилось, не останови больница! Да, мать – строгая, гавкает, но плохому не научит. Этих безмозглых всегда учить нужно!

Иногда нашу маму выписывали из больницы: в «отпуск» – под ответственность домашних.

– Что ты делаешь, дура! О господи, мучение мне! Понарожала их на мою голову, и сама, идиотка, по больницам. Мужики тебя и угробили! Никогда мать не слушала. – И отталкивала свою непутевую дочь с такой силой, что та спотыкалась о порог и падала.

– Мамочка, не ругайся. За что, мамочка…

– Раньше надо было головой думать. А вам всё мать – враг. Первая красавица была, голос какой, женихи какие сватались, а ты пошла неизвестно за кого – и чем ты закончила! И эти выродки еще мне! На х.. они тебе были нужны! От убийцы нарожала. Тебя угробил, знал, куда бить, – и дочери своей алименты не платит. —

Это бабушка уже о младшей внучке. С таким красивым именем – Любовь. Мама назвала…

Наступали выходные. Бабушкин маршрут был традиционно одинаков – рынок. «Закупиться» на неделю, ато и месяц вперед. Любимая тачка – и пешком до ближайшего рынка. Ее искусству торговаться и покупать всё вдвое дешевле можно было позавидовать, – если бы не так стыдно!

– Уступай, хозяйка. Это рынок. Ни тебе, ни мне. Видишь, двое сирот на моей шее. Мать их больная – то ли живая, то ли нет. А я на пенсию их кормлю-одеваю. Давай, возьму 10 кг яблок, но цену пополам!

Мы с Любой стояли рядом как живые аргументы, «потупившиеся» от боли и стыда.

– Ба, ну хватит. Пошли уже. Чего ты позоришь нас и себя? Не надо нам этих яблок.

Бабушка уже переходила на болгарский, чтоб никто рядом не понял, и, маскируясь этим «на-своем-языке», вновь позволяла себе откровенный крик:

– Замолчите уже! Я лучше знаю, что надо, что нет! Яблоки – это железо. И матери вашей таскать. Разве их там кормят в больнице!

(Я уже и не вспомню эту фразу на болгарском языке. Да и вряд ли захочу вспоминать.)

По пути домой тачка трещала от мешка яблок, 3-литровых баллонов сметаны, меда, масла… и всякого «бабушкой-выторгованного».

Через месяц или два – мама умерла.

Прыгнула с 7 этажа, куда ее перевели после промывания желудка.

Спасли – от передозировки таблеток. И всё вроде обошлось. И вот уже капельница считает секунды… И врачи, прикрыв дверь палаты, выдохнули: «Спи-отдыхай…»

Но – август. И – открытое настежь окно. На седьмом-то этаже – без нянечки или санитарки рядом…

Спустя три секунды мамы не стало. Столько ей понадобилось, чтобы сорвать капельницу, рвануть к окну и – полететь вниз.

И уже ни одной секунды – на сомнение или страх.

«Прощайте, больницы! Прощай, боль! Прощай, добрая мамочка! И дети, – прощайте. И – простите. Вам всем лучше без меня. Легче.

Я давно уже умерла… Еще 15 лет назад. Когда стала такая же сумасшедшая, как весь этот мир…»

Но мы с сестрой ничего не знали.

Бабушка с дедушкой хранили «милосердное» молчание три дня…

(Да, с дедушкой – таким же трудягой, участником Великой Отечественной, но с которым жена никогда не считалась. Тихий, послушный, почти немой придаток. Периодически он отрывался, бросал уже ненавистную ему жену-старуху, но снова возвращался: общее горе, общие внуки… Да еще приватизация нагрянула – с общими документами и флигелем, который строили по комнатушкам сами, еще в 1953, меся ногами саман, нянча дочь и рожденных следом сыновей – двойняшек. А теперь вот нянчиться с нами.)

– Когда мы навестим маму? Ей же сделали промывание, почему не пускают? – удивлялись мы, пытаясь хоть что-то прочесть по лицу бабушки.

– Нельзя. Врачи сказали, нужен отдых. Увидит вас – расстроится. Винить себя будет. Плакать. Выпишут скоро. Еще увидитесь.

За три дня – ни одной слезы. Они так же возились по двору, в огороде… Иногда о чем-то тихо переговаривались – и нас и радовало, и настораживало это «тихо» меж ними, ставшими хотя бы на время ближе друг другу.

И мы – так же ходили на летнюю практику, обязательную тогда для школьников, так же помогали по дому, так же сидели вечерами во дворе, переглядываясь с сестрой, будто все слова – уже лишние, маленькие. Лживые…

И еще – что-то черное в душе.

…И было третье утро.

Меня разбудила суета в доме.

Люди. Жёны наших дядек. Еще люди.

И всё это – рядом, близко, раздавливающе.

Прищурилась от света, ничего не понимая. Не соглашаясь понимать.

Тетя Лиза протянула мне черный платок. «Вставай, уже пора. Скоро привезут».

И в тот день я уже мало что отчетливо помню. Хотя нет – еще истерический плач бабушки: «Да на кого ж ты нас покинула, доченька, и сирот малых!!!…никогда ты меня не слушалась… угробили тебя люди-советчики… будь они прооокляты…».

И еще – ее властная рука на затылке: «Целуйте давайте в лоб! Застыли как мумии! И люди смотрят!»

И держит. Чтобы поцелуй подольше. Чтоб все успели заметить и на фото осталось. И фотограф – рядом, в черном костюме…