Виктор Шлапак - Записки учителя

• Название: Записки учителя
• Автор: Виктор Шлапак
• Жанр: Русское современное

Роман отражает один из сложных этапов развития и автора, и общества, то есть всякого человека, любого общества, любого времени, и помогает читателю пережить его, открыв свое время, которое всегда движется вперед.

---

Виктор Шлапак ЗАПИСКИ УЧИТЕЛЯ роман

I. ДНЕВНИК

1. Отчего болит голова?

Она болит – и это физическая боль. Еще минуту назад все, что я видел, казалось мне нужным, понятным; сейчас же я смотрю на те же самые предметы, и боль снимает с каждой вещи, с каждой мысли их значение, и все кажется уже незначительным, ничтожным, пустым…

Я запрокидываю голову и смотрю на небо, боль как будто утихает, и мне хочется молиться, шептать молитвы небу, одному небу, даже не молитвы, а что-то наподобие… /другого слова нет в мировых языках, чтобы облегчить состояние души человека, когда он ищет спасение и не находит/. Но отчего же болит голова?

Я стою на огороде, окруженном с четырех сторон забором, меня никто не видит, иначе я не смотрел бы так в небо на звезды, я смотрю на них долго, словно стараюсь проникнуть туда, вглубь, а эта глубина – бесконечна, и ничего за звездами не видно, кроме этой же глубины.

Мне становится страшно от этих мыслей и оттого, что где-то рядом, недалеко, я слышу голоса людей, похожие на эти зажигающиеся вечером и светящиеся в глубине звезды.

Зачем я смотрю на небо? Может быть, я хочу спастись от этой боли, от этого страха, от этих голосов людей, нет, не от голосов, не от людей, оттого, что говорят они и как поступают.

Я с женой и дочкой пришли в гости к ее родителям. Минуту назад прибежала, запыхавшись, ее младшая сестра, она поссорилась не со своей подружкой, а с ее мамой, и эта-то мама должна вот-вот нагрянуть. Что произошло – понять невозможно. Я слышу стук, пришла: надо возвращаться. Соседка прямо-таки вламывается в дверь.

– Где мать? Нет?! Передайте: я морду побью Тоне. Девочке четырнадцать лет, а она обговаривает меня: почему я с мужем развелась. Говорит, что я – тигрица. Я предупреждаю, что еще раз, и я ей морду побью. Девочке четырнадцать лет! Какое ее дело?

Жена молчит, соседка повторяет то же самое еще несколько раз и уходит. Жена слушает молча, почти безмятежно и, закрыв дверь, не улыбаясь, но, видя застывшее недоумение у меня на лице, объясняет:

– Если бы я не знала этой женщины, я бы как-то прореагировала.

Я пытаюсь выяснить суть дела, но выяснять суть дела невозможно. Оказывается, что Тоня всего этого не говорила, соседка все выдумала… Ну и ну! Зачем? Боже, как болит голова. Я выхожу во двор и тут же возвращаюсь, услышав крики жены и плач дочки. Открыв дверь, я почти смеюсь: я вижу, как дочка, трехлетний ребенок, замахнулась связкой бубликов на жену.

– Правильно, давно пора, – кричит жена, показывая мне рукой на дочку…

И пошло, и поехало. Когда, наконец, все утихло, кое-как примирилось, я выхожу во двор. Темнеет. Звезды зажигаются прямо на глазах… Мириады звезд. Но теперь космос мне не кажется таким беспредельным, сейчас я вижу беспредельность космоса жизни людей, космоса души человека: надо еще хорошенько разобраться в земных космических пространствах человеческой жизни.

Отчего болит голова?

2. Почему одно и то же?

Я уже десять лет преподаю эстетику в ПТУ, десять лет, даже чуть больше.

Я не чувствую их, я говорю: десять лет и не чувствую, а ведь десять лет есть десять лет. Вот это есть сейчас: секунда, две, а впрочем, сейчас – это и десять лет, мелькнувших, как следующая секунда, и тут же исчезнувшая…

Завтра проверка. Я волнуюсь перед проверкой. Почему? Ведь я знаю! А вдруг не получится? Я помню, как когда-то я давал открытый урок не ученикам, а учителям. Я хотел их распечь и стоял у доски и мямлил какие-то бессвязные слова, едва связывая их. Потом я признал этот урок слабым, худшим, а в себе я понял: я поплатился за попытку унизить людей. Природа человеческая не прощает человеку плохие мысли о другом человеке, даже о себе. Я казнил себя, а они, те, кого я хотел унизить и поучать, хвалили меня.

Мне было стыдно и тогда, и сейчас.

Проверяющая зашла в класс с последним учеником. Я почувствовал какой-то внутренний холод, но я помнил, я помнил все.

Урок получился.

– Спасибо за урок, – сказала она, пожимая мне руку, и, не проверив документацию, ушла.

В пятницу предстоял педсовет по итогам проверки.

Нас собрали в актовом зале. Я сижу и смотрю на людей сквозь призму десяти лет: ничего не изменилось: мастера и преподаватели стараются, как ученики, забиться в последние ряды; все лица испуганы; в президиуме те же люди.

Я чувствую себя лишним, Я думаю о том, что меня будут хвалить, хочется забиться в угол, и я в душе уже не рад этому хорошему уроку.

Правда, в президиуме, кроме знакомых, двое новеньких, а третий, третьего я знаю очень хорошо. Это Журавлевин. Я его боюсь и презираю.

У него мягкое, кругленькое, белое лицо без морщин, не считая у глаз; хотя он старик, но стариком его нельзя назвать, достаточно было посмотреть, как он несет свою голову, как он ходит по коридорам училища и как он смотрит на людей, бегло, свысока, едва замечая, при сравнительно невысоком росте. И ходит он как-то неслышно, незаметно, словно подкрадывается.

Моей проверяющей нет: и хорошо, и плохо.

Умно, тактично выступают новенькие, оказывается, они из руководящего состава городского управления, я радуюсь, а вот и Журавлевин, он работает давным-давно…

Чрезмерный пафос высоко поднятой головы, вкрадчивая манера речи и мышления.

Я с содроганием ждал, когда он заговорит обо мне, а заговорить он должен был обязательно, и он заговорил:

– В прошлом у товарища имелся ряд серьезных нарушений, а сейчас исправился, претензий нет.

Некоторые заулыбались, кое-кто посмотрел на меня с одобрением, кое-кто с удивлением.

«Неужели и в них жили эти «серьезные нарушения». Какой это «ряд серьезных нарушений», я не знал, не знал десять лет, не знаю и сейчас, но я точно знал, что я был и остался прежним… Я не изменился, не изменяются и они, десять лет считавшие за мной «ряд серьезных нарушений».

«В целом здоровый и работоспособный коллектив», – закончил он.

Да, он, они, подобные, такие люди не изменяются, люди, которые могут говорить одно перед людьми, а на деле делать совсем другое…

Головная боль оживает, возвращается. Почему?

3. Зачем сдавать экзамены.

Экзамены – это не уроки, здесь я отдыхаю, единствен-ное, что волнует, – это заполнение документации, вечно что-то напутаешь, что-то не в ту графу занесешь, где-то что-то не там поставишь, распишешься…

Попробуй вмешаться и сказать, что многое лишнее… – тут же обвинят тебя во всех грехах. Единственное, что остается, это заполнить все бумаги аккуратно и в срок.

Но все-таки экзамены – это и пища для размышлений, это клубок, распутывая который можно понять все-все: время, людей и вообще жизнь и даже больше, как говорят.

С утра я вижу празднично одетых учащихся с цветами в руках. Оказывается, рядом выросла теплица, процветающая на экзаменах, так же, как на процентомании процветает оптимизм без педагогики.

Когда-то, в прожитых годах, я распутал этот клубок вместе с другими преподавателями, теперь все знают свои возможности. Я веселюсь вместе с учащимися..

Никаких волнений – одна уверенность, один оптимизм: все равно тройку поставят, куда вы денетесь? И какая разница, кто написал «Грозу», и кто представитель «Темного царства», зачем нам, слесарям, нужна русская литература?

Экзамены сданы, оценки поставлены: двадцать четыре тройки, шесть четверок, пятерок нет и в помине.

Я заполняю ведомость и заношу к директору на подпись. Он смотрит сразу на итоги. Работает цветной телевизор, с ним в кабинете бывшая ученица, ныне царствующая председатель угкома.

– Сколько процентов качества знаний?

– Семнадцать! – говорю я и показываю пальцем цифру, на которую она смотрит.

– Маловато. Управление требует где-то в регионе тридцати, сорока.

«Регион» – модное слово – свидетельствует о наличии эрудиции, подкованности, деловитости… вставляется в каждую строку.

Я улыбаюсь.

– Это еще хорошо для них, за год было четыре четверки, сейчас шесть.

– Маловато, – отвечает он, улыбаясь. – Вы плохо понимаете политику…

Я смотрю на него и вижу совсем другое: как он идет мимо преподавателей и мастеров, сидящих в обеденной комнатке, идет в отдельный кабинет к директору столовой; с отдельным прибором обедать… А за ним…

Откуда это, почему? Что это: настоящее или прошлое? И зачем сдавать экзамены?

4. Все тихо.

Я забыл, когда это было, год или два назад, может быть, три, но это было.

Я помню эту девушку, сидевшую на первой парте, ее огромные карие глаза под черными дугами бровей. Она много молчала, но тогда я еще не знал, что она много думала.

В училище установили дежурство преподавателей в общежитии. Дежурный оставался, отмечался и уходил.

Утром, когда я пришел на работу, узнал, что эта девушка погибла, бросившись с девятого этажа.

А день шел как обычно, ученики кричали, шумели, я был поражен, удивлен, словно я чего-то ждал, и мне казалось, что все должно идти не так, как шло, как идет. Я мысленно представляю ее, смотрю на нее в своем воображении, заглядываю в ее глаза и спрашиваю… Зачем? Почему? Не верится, но это было!