Борис Херсонский - Кабы не радуга

• Название: Кабы не радуга
• Автор: Борис Херсонский
• Жанр: Зарубежное современное
• Год: 2015
• ISBN: 978-966-03-5101-1, 978-966-03-7174-3

В сборник «Кабы не радуга» вошли избранные стихи прошлых лет и написанные в последние два года. Их главный герой – время, история, пласты которой наслаиваются один на другой и предстают в парадоксальном смешении.

Для поэзии Б. Херсонского также характерны библейский подтекст, христианские и иудейские мотивы. Мифологические герои живут рядом с реальными людьми и оживают в тех стихах, которые сам автор называет «биографической лирикой».

Название этого сборника связано с библейской Книгой Бытия, где радуга символизирует завет между Богом и Ноем: нового по-топа уже не будет.

Это обещание, обетование звучит на фоне трагических событий последних лет, которые наполнены тревожным ожиданием.

Ряд стихотворений последних лет публикуются впервые.

---

Борис Херсонский Кабы не радуга Избранное и стихи последних лет

«Кабы не радуга, давно бы новый потоп…»

Кабы не радуга, давно бы новый потоп
покрыл бы землю. Но вместо ковчега
несколько авианосцев метались бы в поисках брега.
Но тем и плоха вода, что нет в ней проторенных троп.

И не голубь с вороном, а самолет-разведчик,
в котором, сжавшись в комок, маленький человечек
смотрел бы вниз – хоть какая вершина из-под воды!
Хотя бы верблюжья двугорбого Арарата,
к которой Ной причалил когда-то. Дата
неизвестна, а волны смывают следы.

Подводные лодки с ненужным оружием проплывали бы
над городами и иногда задевали бы
днищем шпили соборов, открывалась бы течь,
но у атомных лодок плавучесть, живучесть,
автономность – короче, у подводников лучшая участь.
Но после потопа все мы подводники, и не об этом речь.

Важно, что никакая беда не постигнет военных,
летчиков, моряков, плененных и убиенных,
глядящих в бинокли, выставляющих перископ.
Тем более, Бог постоянно милость являет:
расходятся облака и радуга в небе сияет,
обещая все что угодно, но не новый потоп.

«Погружаешься в ночь, как в темную воду морскую…»

Погружаешься в ночь, как в темную воду морскую,
теплую, искрящую из-под ладоней.
Ребристый песок под стопой. Жаль, небеса бездонней,
чем любой водоем. Мы получили такую
жизнь, что ни в сказке сказать, ни в передовице,
ни пером, ни кастетом, – короче, есть чему подивиться.

Есть чему подивиться, проглотить, да не подавиться.

Потому что тьма над головой и под ногами.
Враг врагу говорит, прощаясь: расстанемся, блин, врагами.
В аду играют в черт-нечерт копытами и рогами.

В городах говорят стены, окна, витрины:
что мы будем делать, когда будем руины?
Когда сложимся внутрь и укроемся облаком пыли,
кто поверит, что мы действительно были?

Но тепла вода беспросветных ночек,
тают куколки восковые в руках матерей-одиночек.

Не ешь меня, серый волк, оставь вдовице кусочек.

Темна и тепла вода, рожденная до начала,
когда не было тверди небес, ни города, ни причала,
ни корабля. Был белый бычок. Не хвост, а мочало.

Он стоял посреди мирозданья в воде по колено,
шевелил ноздрями, чувствуя запах тлена,
жевал свой хвост, мотал большой головою,
он хотел бы, чтоб хвост был зеленой травою
на зеленом лугу, но нет ни травы, ни луга.

Тьма небесная в тьму морскую глядит:
   они узнали друг друга.

Эвакуация

Просто бежать в толпе. Запрокинув лик,
подавившись криком, выдавливая крик.
Просто дышать в толпе, под звуки сирен,
все равно куда – на палубу судна, давшего крен,
просто лежать в толпе, дышать без оглядки, хрен
знает куда – в порт – чемоданы, узлы, платки,
плывущие на поверхности ревущей людской реки.

Бежать рядом с бабой, младенца к груди,
полный вперед, понимая, что худшее – впереди.
Дышать в толпе, тебя уже не найдут, и сам
никого уже, лица направлены к небесам.

Расширенные зрачки. Крик, застрявший во рту.
У причала кренится на бок железный ковчег.

Завтра газеты напишут о давке в порту.
Погибло около ста сорока человек.

«Межсезонье, межвременье. Из разлома…»

Межсезонье, межвременье. Из разлома
тянет холодом. Зябко. Но это лучше, чем лава
или серный дым. Приехали. Вот мы и дома.
Двойные рамы. Валерьянка с примесью брома.
Мама нюхает рюмку и говорит: «Отрава».

Кот считает иначе. Он выгибает спину,
прыгает на буфет. Смотрит преданно на аптечку.
Пятидесятые годы! Я вас никогда не покину.
Свет вырубают. Капельки стеарина
стекают в граненый стакан. Сквозняк задувает свечку.

Военная форма в шкафу. Вечная слава
в виде ордена Красной Звезды и медали
«За оборону Кавказа». Пустая оправа
от пенсне покойного деда. «Не имеете права!» —
кричит сосед в коридоре. В гробу видали
мы этого крикуна. Но это случится позже,
лет через десять. Искусственный спутник где-то
дырявит темя морзянкой. Мороз по коже.
«Он уже знает все. С ним надо построже».
«Не входи сюда! Ты видишь, я не одета!»

Как не видеть! Груди вываливаются из корсета.
Пусто в душе. Перед глазами все то же.

Вчера закончился век.
Завтра закончится жизнь.
Сегодня закончилось лето.

«„Подойди к продавщице, скажи: „гондон“…“

"Подойди к продавщице, скажи: "гондон",
это просто такое слово, пойди, скажи".
Я подхожу к лотку и говорю: "бидон".
Ложь порождает ложь. Жизнь состоит из лжи.

"Если в нее помочиться, живот разнесет
и родится ребенок. Вот, журнал посмотри,
как это нужно делать. Только сопли утри".
Саша, Петя и Феликс. Никто меня не спасет.
Нет, не смотри, беги —
             это твои враги.

В чем отличье кита от рыбы? Не отвечай.
Они над тобой смеются. Господи Боже мой!
Дома готовят обед. На примусе греют чай.
Мама кричит в окно: "Боря! Пора домой!"

Я поймал трилобита!

Он задерживает дыхание и ныряет.
Песчаное дно, ребристое, среди песка
заметны обломки раковин, небольшие камни,
покрытые водорослями. А это
что такое? Какие-то мелкие существа,
похожие на мокриц, разделенные на три части,
снуют, что твои муравьи. Зеленоватый панцирь.
Так это же трилобиты! Ископаемые созданья,
считается, что они навсегда исчезли,
но вот же они, кишмя кишат, хватай, сколько хочешь!

*

Открытие. Мировая слава. Мальчик,
зажав трилобита в руке, выходит на берег.

Боже, как все изменилось! Пляж пустынен.
Ни мамы, ни бабушки. Ни домов, ни деревьев.
Скалы, песок, невиданные растенья,
коленчатые, розоватые стебли, стоящие вертикально.
Листьев нет. Понятно. Мальчик как-то
попал в доисторическую эпоху,
где завались трилобитов, медуз, аммонитов,
но ни мыши, ни кошки, ни тем более человека.

Мальчик, рыдая, бросает в море свою находку.
Она никому не нужна, он никому не нужен.

Никому не нужен, совсем никому не нужен,
Боже, как темнеет перед глазами.

*

Но вот свет возвращается. Он видит небо,
нескольких чаек. Его голова седая
лежит на коленях жены. Над ними склонился
парень в оранжевой куртке. Ясное дело.

Парень спрашивает: сир, ну как вы?
Он улыбается и отвечает: уэлл, кол беседер.

Жена говорит: с ним это бывает,
скоро все пройдет. Парень отходит.

Но если состояние будет критическим, нужно
позвать его, он вызовет эмбюленс. Впрочем,
какая там скорая? Нет страховки,
а с врачами в этой стране, должно быть,
за всю жизнь не расплатишься. Суки.

*

Взявшись за руки, двое уходят.
Песок обжигает ноги.
Теперь тебе лучше, милый? Да, полегчало.

*

Мальчик, сжав кулачок, бежит по пляжу.
– Мама! Я поймал трилобита! Я поймал трилобита!

"До того как Серега превратился в автомобиль…"

До того как Серега превратился в автомобиль,
мощный "пежо", о котором мечтать не мог,
он был ковром. Из него выбивали пыль.
Складывали в сундук. Защелкивали на замок.

Он был незряч. Но все же легко различал
наклеенные картинки из раньших времен.
Пароход "Маврикий" покидает одесский причал.
Царь Александр Третий на фоне трехцветных знамен.

Казак Крючковъ рубил немчуру в куски.
Носатый с пейсами спаивал русского, гад.
Если бы не картинки, Серега бы сдох с тоски.
А так лежал, свернувшись ковром, и был даже рад

спокойствию и темноте. Потом случился пожар.
Ковер ничего не чувствовал, но знал, что сгорел.
На миг Серега прозрел. Он был радужный шар,
летевший над грудой обугленных мертвых тел.

Потом все снова исчезло. Утро было свежо.
Кто-то громко смеялся. Где-то хлопнула дверь.
Тихий голос сказал Сереге: "Будешь черный "пежо".
Это классная тачка. Что, доволен теперь?"

"Беззубый безумец Шапиро идет, прижимая к груди…"

Беззубый безумец Шапиро идет, прижимая к груди
пару-тройку бесценных старинных томов.
Узнавая меня, машет рукой: заходи!
Хоть на пару минут заходи, хоть на тройку слов.

А я б и зашел, да больно квартира тесна,
от двери к дивану прорыто нечто вроде тропы.
Все заполнено книгами. Даже проем окна
наполовину заставлен. Нечто вроде толпы

бесцельных, бессмертных мыслей стоит вокруг
убогого ложа, застланного тряпьем.
Я бы зашел к тебе, мой безумный друг, —
жаль, что в доме твоем нечего делать вдвоем.

Впрочем, несколько лет у него жила медсестра
все из той же больнички для лишенных ума.
Глядя на старые книги, она говорила: "Пора
это убрать к чертям". Но убралась сама.

Одесса, июль 1954