Михаил Пронин - Чёрная кошка, или Злой дух

• Название: Чёрная кошка, или Злой дух
• Автор: Михаил Пронин
• Жанр: Русское современное

В книгу вошли повесть «Аутодафе» – дерзкая, но изобретательная попытка, используя существующие до сих пор лакуны в биографии Гоголя, перевернуть обывательское представление о нём как об аскете, которому было чуждо почти всё человеческое, а также авантюрный роман, давший своё название всему сборнику и рассказывающий о странных похождениях московского интеллектуала – женолюба и отчаянного сквернослова, превратившегося в породистого котёнка. 18+ (в тексте романа встречается ненормативная лексика).

---

Чёрная кошка, или Злой дух Михаил Пронин

© Михаил Пронин, 2016

ISBN 978-5-4474-5743-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Я понял, что буду писателем, когда после дембеля, отслужив два года по призыву в мотострелковой дивизии, поступил на факультет журналистики МГУ. Учиться было легко и приятно, а тут ещё в меня влюбилась отменных форм девушка, тоже первокурсница университета, но с психфака. Она любила меня явно крепче и горячее, чем я её. И потому я наслаждался жизнью, не испытывая никаких угрызений. Ещё я увлёкся творчеством и загадочной судьбой Гоголя – штудировал воспоминания и письма его современников, а также монографии его бесчисленных биографов. Один из сделанных мной выводов меня потряс: этот наш национальный гений, в отличие от другого, от Пушкина, совсем не был избалован женским вниманием. Более того, совершенно очевидно, что он так и помер девственником. А меня-то, беззаботного студента, уже вдруг полюбили, да ещё как! Плоть моя торжествовала, а справедливый разум возмущался: я ведь далеко не Гоголь по таланту и ничем не заслужил нахлынувшего половодья чувств. На этом контрасте, своего счастья и гоголевского безрыбья, я однажды до того расчувствовался, по-мужски соболезнуя бессмертному классику, что решил досконально разобраться, почему же у него «не сложилось». И сел писать!

Повесть об официозном праведнике Гоголе, измысленную под таким фривольным углом зрения, опубликовать в те подцензурные годы было невозможно (да и теперь-то на всём белом свете нашлось, как видим, лишь одно смелое издательство). Моя девушка с психологического попросила почитать мою рукопись своего знакомого, детского поэта, – он был известен, издавался огромными тиражами. Но главное, он был лежачий инвалид, и девушка за ним ухаживала. Я неприличным образом потерял дар речи, увидев в кожаном кресле-каталке седую лобастую голову, которая покоилась на младенческом тельце с кукольными высохшими ножками, небрежно задрапированными тонким пледом. Но больше всего поражал какой-то брутальный оптимизм этого человека. Поэт сказал мне, что проглотил мою повесть залпом, не отрываясь, а затем перечитывал её всю ночь, не в силах заснуть. «Продолжайте писать прозу, молодой человек, ни в коем случае не останавливайтесь!» – настаивал он. Уже давно ушёл он из жизни, ещё раньше расстался я с любящей, но нелюбимой девушкой, а сочинять, конечно, бросил… в твёрдой уверенности, что это она, добрая душа, подговорила поэта дать мне лестный отзыв. Стимул писать художественную прозу вернулся ко мне спустя годы, когда я уже был матёрым редактором и успел поработать в штате крупнейших отечественных СМИ. Редактору пристало обладать обширной эрудицией, в том числе в сфере литературы и искусства. Так что не только любопытства ради, но и по долгу службы взял я как-то в руки новинки, одну за другой подряд, от самых модных авторов, оперативно отмеченные престижными литературными премиями. С недоумением осилил первый роман, кое-как дожевал другой, напечатанный завидным тиражом, и потом постыдно забуксовал на тривиальном и пресном опусе третьего лауреата. Я был раздосадован и разочарован. А давай, подумал я свирепо, попробую тряхнуть стариной и создать задорную вещицу, нарушающую унылые каноны, – роман, который мне бы, как требовательному читателю, было интересно когда-нибудь перечитать…

Кажется, опыт удался. Во всяком случае, теперь я точно знаю, что мой лучший читатель – это я сам.

Аутодафе

Воды глубокие

Плавно текут.

Люди премудрые

Тихо живут.

А. С. Пушкин

I

Денег оставалось мало; но он полагал себя неуязвимым, не падал духом, веря в свой успех, в свою счастливую звезду как никогда… Он начал печататься, и его читает образованнейшая часть публики; его обласкал сам Жуковский, великодушно предрекая ему славу первого писателя на Руси; он весьма нежданно – фортуна! – стал дружен с влиятельным Плетнёвым, и скоро конец, конец его ничтожному, душу выворачивающему чиновничеству! К Новому году Плетнёв обещает выхлопотать для него должность преподавателя-педагога в женском институте; представьте себе: милые улыбки, умные беседы, искромётная игра ожившего вдохновения… – о, это святое, отличное место!

Известно, когда всё кругом вселяет надежды, когда всё так благополучно складывается, – тогда уж везёт даже в мелочах. Вот и климат нелюбимого Петербурга, худой, скверный, вредный своей непрестанной удушливой мокротой и тяжёлыми, влажными испарениями, поднимающимися из гранитного колодца грязно-чёрной реки, да и сам город, удручающий одним даже каменно-серым видом своим, всегда несколько насупленный и как будто напоминающий образцовый тюремный двор, – оба они, и климат и город, этим летом вдруг переменились. Он жил в столице второй год, но впервые впитывал в себя её такой горячий, не по-северному знойный воздух, грелся в позабыто щедрых лучах обжигающего июльского солнца, видел над собой словно другое, обновлённое небо… Над Петербургом небо, к прискорбию, никогда не бывало синим-синим, как море в послеполуденный штиль, но нередко было усеяно какими-то сплющенными не то серыми, не то чёрными, не то чёрно-серыми тучами, с беззастенчивой готовностью источавшими из себя влагу в любых количествах. Оно, это бессмертное небо, не было, впрочем, и теперь сколько-нибудь синим, но не было и обыкновенным, имперски-неприветливым небом – вся тёмная, тоскливая краска, казалось, навеки убралась с широкого холста небосвода, оно очистилось и стало белёсым, совсем-совсем высоким и белёсым, до свечения, будто где-то в вышине образовался стойкий парной туман, очень тёплый и немного элегический. Всё равно это было лучшее небо, какое мог себе придумать педантичный и начальственный Петербург. Между тем город тоже сделался как бы сердечнее, общительнее: откуда только народ взялся! Словно всё пряталось по дворцам да подвалам, а как объявилось солнышко, живые души встрепенулись и, торопясь и захлёбываясь, окунулись с головою в круговорот жизни.

Хороший день. И дышится так легко – ни разу в груди не кольнуло. Он вышел на Невский. Ярмарка лиц, жаждущих богатства, чинов, новых знакомств, развлечений. А вон цыгане пристают к почтенным прохожим. Если в городе появились цыгане – о, значит, погода действительно превосходна. Приглядевшись повнимательней, он облегчённо заметил, что цыгане лезут погадать лишь к тем, кто победнее одет либо непразднично смотрит… и всё ж, и всё ж… он всегда внутренне боялся, а если откровенно, то и чурался этой бесцеремонной нации.

– Эй, симпатичный, – схватила-таки его за рукав загорелая разбитная цыганка, в измятом, пахнущем конским потом цветастом русском сарафане, с поддельным ожерельем на короткой и крепкой шее. – Можно тебя о чём-то спросить?

Он растерялся и молча остановился. Любопытство боролось в нём со страхом и брезгливостью. Цыганка была стара, грязна, боса, помертвелые щёки висели на широком её лице ватными клочьями. Самое же страшное: она загородила от него своим дряблым, толстым телом остальной тротуар, как бы оттеснив от иных гуляющих и словно лишив его их защиты. Чёрные, как смола, круглые глаза её смотрели в его лицо нагло, неотрывно, будто околдовывая.

Он не хотел пойти за ней, но неизвестно почему пошёл. Она отвела его в сторону от нарядного и безмятежного людского движения, под окна наглухо закрытого по случаю воскресного дня глянцево-прилизанного департамента, и задержала подле одинокого высыхающего куста, давно пережившего свой век. Он уже немного опомнился и собрался уйти, удивляясь, чего это он свернул сюда, но старая цыганка легонько отталкивала его и не пускала. Потом она быстро затараторила на родном языке, и откуда-то подошла другая цыганка – совсем юная, лет шестнадцати, а то и меньше, опрятно черноволосая, с фаталистически горящими глазами. Он остался наедине с этой молодой, всё порываясь уйти.

– Погоди, не уходи, – негромко попросила она. – Я тебе что-то скажу…

Голос был ласковый, завораживающий, и невозможно было отказаться его слушать.

– Ну, говори.

– Достань прежде бумажку, какую не жалко.

– Зачем же?

– Просто так – я потом отдам, но чтобы видно было, что тебе не жалко.

Глаза девушки блестели огненно, будто насквозь прожигая внутренний карман его сюртука, где таились последние, до выдачи скудного жалованья, три десятирублёвые ассигнации.

Смутно он понял, наконец, какая опасность ему грозит, безмолвно повернулся и сделал шаг прочь. Она подскочила к нему, неуловимым кошачьим жестом рванула волосок с его затылка и сказала насмешливо:

– Ты несчастлив в любви. Ты добрый, но в жизни тебе не везёт. Ты красивый, а удачи тебе нет.