Александр Никонов - Пепел родного очага

• Название: Пепел родного очага
• Автор: Александр Никонов
• Жанр: Прочие приключения

Роман «Пепел родного очага» написан по горячим событиям, которые происходили на рубеже тысячелетий на Северном Кавказе. К сожалению, в центральных издательствах он не был принят, хотя критики отмечали его злободневность и, как сейчас модно говорить, толерантность. Автор вынужден предупредить, что все события в произведении вымышлены, так же, как герои и их имена. Любые совпадения имён и событий случайны.

---

Пепел родного очага Александр Никонов

«Когда в конвульсиях земля забьётся,

И на поверхность бремя тяжкое своё извергнет,

И возгласит (в отчаянии) человек:

«Что происходит с ней?»…

Коран, из суры 99.Перевод В. Прохоровой.

© Александр Никонов, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая

1

Сегодня Хункарпаша проснулся в прекрасном настроении. В распахнутое окно врывался теплый, свежий сентябрьский ветерок, занося в дом запахи крестьянского подворья, дым от вчерашних костров, когда полселения сжигало на огородах картофельную ботву и сухую траву, и звуки раннего утра: перекличку женщин, встречающихся на улицах; мычание коров и блеяние овец, недовольных тем, что их выгоняют на выпасы из теплых хлевов и овчарен; урчание заведенного двигателя машины; стрекот тракторного пускача; грохот конной тележки по вымощенной камнями центральной улице.

У самой оконной створки покачивалась ветка черешни, которую Хункарпаша отрезал каждую весну, чтобы она не скребла по стеклу. Но каждый год к осени она снова вытягивала свою зеленую лапу, словно забавляясь со стариком: отрезай-не отрезай, а следующей весной я опять буду расти! И старый Хункарпаша каждый год радовался этой упрямой жизнестойкости. На самом деле хозяин дома не держал на ветку никакой обиды, просто иногда она будила его посреди ночи тихим поцарапыванием или загораживала вид на улицу, куда старик любил смотреть по утрам, укрывшись тёплым одеялом, опершись руками на подушку и наблюдать, как соседи выгоняют свою живность в стада, как дерутся портфелями мальчишки, провожая в школу востроглазую красавицу – соседку, как над горами восходит солнце, обливающее родное селение теплом и светом. Это было единственное окно в пристрое, сложенном его сыновьями лет десять назад, которое выходило прямо на улицу, и через которое он каждое утро вновь соприкасался с жизнью, говоря самому себе: «Вот и подарил мне Аллах еще один день жизни. Надо бы возблагодарить его». Но не в его привычке было вставать на молельный коврик, который так и пылился под кроватью, и делать утренний намаз. Он просто произносил про себя: «Благодарю, Господи!» Разве этого недостаточно, чтобы Аллах услышал тебя!

И еще Хункарпаша каждое утро с нетерпением ждал, когда же подаст свой хриплый голос Хан, как он звал своего старого петуха. Было этому петуху лет десять. Он и взаправду был похож на восточного хана: в молодости у него был пышный нарядный, прямо-таки павлиний, хвост, который разноцветной радугой свисал прямо до самой земли, оперение петуха, желто – синее, походило на халат, вышитый причудливыми узорами; да и характер петуха – независимый, заносчивый, спесивый – тоже предполагал высокую родословную. Жена давно просила мужа прирезать дармоеда, который уже давно не осеменял кур и даже утром иногда ленился подать голос. С насеста он слезал лишь для того, чтобы поклевать кукурузных зерен, попить горной водицы и задать трепку молодому петуху, который почему-то побаивался куриного патриарха и не вступал с ним в серьезную борьбу, хотя был не менее сильным. «Может быть, и среди кур есть уважение к старшим!» – смеялся Хункарпаша. У него была примета: если Хан прокричит только два раза, то день пройдет благополучно. И хотя лентяй больше двух раз кричал редко, однажды он так раскукарекался, что растревожил все куриное царство селения. И, оказывается, не зря – у соседа загорелся сарай. Огонь быстро потушили, а сосед, чеченец-акинец Басханбек, принес Хану целое ведро отборной пшеницы за своевременно поднятую тревогу. Именно поэтому Хункарпаша и не согласился пустить петуха на суп.

Сегодня он тоже ждал, что же накличет куриный прорицатель, но лентяй молчал и молчал. «Уж не сдох ли!» – с тревогой подумал Хункарпаша и уже собрался без времени вставать с постели, когда за окном разнеслось протяжное:

– Ку-к-ка-р-ре-ку-у-у!

– Один, – считал Хункарпаша, – два… – И когда убедился, что петушиный будильник сработал правильно, добавил: – Слава Аллаху, значит, сегодняшний день должен быть добрым…

А он должен быть добрым, даже очень добрым и счастливым, ведь сегодня в родном доме соберется почти вся их семья: дети, внуки, правнуки, зятья, снохи. Они приедут из Махачкалы, из Дербента, из Хасавюрта, из Москвы и из их небольшого родового аула, который спрятался в ущелье недалеко от Гергебиля. Так происходило каждый год в одно и то же время, когда надо было убирать картошку, снимать виноград, солить капусту, убираться на зиму в доме. «Ах, жалко, что в этом году не будет Лары,» – подумал с сожалением Хункарпаша. Лариса была его самая младшая и самая любимая внучка, только в прошлом году вышедшая замуж за хорошего джигита. Молодые уже ждали первенца, который должен появиться на свет не сегодня – завтра. Не приедет и старший его внук Амир, сын его сына Гусейн-Али, который служит в махачкалинской милиции. Он звонил накануне и кричал в трубку телефона:

– Здравствуйте, дедушка! Как ваше здоровье, как здоровье бабушки? У вас все хорошо?! Какой в этом году урожай винограда? Как у вас нога, все еще болит?!

– Не кричи, сорванец, – перебил его дед, – у меня голова пухнет от твоего крика. И не дави на психику – знаю я тебя, наверно, хочешь сообщить деду какую-нибудь радостную новость, да?

Хункарпаша услышал, как на другом конце раздался задорный смешок.

– От вас, дедушка, ничего не скроешь, вы все всегда знаете! Ведь вы, кажется, в разведке воевали, да?!

– Если будешь пудрить мозги, я тебя отшлепаю фронтовым ремнем. Помнишь такой? Говори по делу, а то у меня и без твоей трескотни дел невпроворот.

– Извините, дедушка, не обижайтесь. Я очень, очень хочу к вам приехать, но не смогу – сегодня мне надо ехать в командировку. Я ненадолго, на полторы-две недели. Как только вернусь, сразу приеду. Поцелуйте за меня бабушку. И, пожалуйста, ничего ей не говорите, а то она будет беспокоиться. Ладно, дедушка?

– Какой ты глупый, Амир, если я ей не скажу, и ты не приедешь, она будет волноваться еще больше. Говори, паршивец, куда намылился, ну!

– Дедушка, зачем вы говорите такие слова: «намылился», «мозги пудрить», «не дави на психику». Ай-яй-яй, нехорошо!

– С бараном свяжешься – у самого рога вырастут. И хватить воспитывать деда. Ты меня понял!? – как можно грознее проревел Хункарпаша в трубку.

– Понял, дедушка, понял. Вы не беспокойтесь, это не опасно. Нам надо сопроводить груз, ну, разное там шарам-барам. – Амир вздохнул. – Жалко, я не увижу дядю Магомеда, дядю Казбека, тетю Зейнаб, тетю Като, своих братишек, сестренок. Передавайте им большой – большой привет, большой, как гора Казбек, светлый, как снег на его вершинах, и теплый, как воды нашего Каспия.

– Тебе бы поэтом быть, – ласково проворчал дед. – Ну, ладно, ты поосторожнее там. Понял?

– Понял, дедушка. Спасибо. Салям?

– Салям, салям, – ответил Хункарпаша уже пикающей трубке и добавил: – Да хранит тебя Аллах.

…Хункарпаша вздохнул и, отбросив одеяло, сел на край кровати. Потер свою раненую ногу, которая, проклятая, зудела каждое утро. Ранение он получил под Опочкой, в сорок третьем, в первом же бою. Тогда фронтовые хирурги не стали вытаскивать осколок, посчитав, что он может задеть какой-то важный нерв, и решили списать молодого бойца вчистую. Но Хункарпаша, как только вышел из госпиталя, порвал справку и снова явился в свою часть, в родной разведвзвод. Командир взвода, капитан Сивашенко, выслушав доклад о прибытии, только вздохнул:

– Как же ты, Паша, с этим подарком к немцам-то ходить будешь. Ладно, оставайся.

Сейчас на месте раны образовался большой, с грецкий орех, желвак. Рана напоминала о себе только в дни ненастья да по утрам, когда расслабленные мышцы чувствовали каждую зазубринку на осколке.

Хункарпаша встал, заправил постель и пошел на кухню. Там на столе уже стоял чайник с заваренными горными травами. Этот чай он всегда использовал для разведения мыльной пены. Он достал пластмассовую чашечку, настрогал туда земляничного мыла, налил заварки и помазком стал взбивать пену. Через несколько минут понюхал, удовлетворенно улыбнулся – хороша пенка!

Дети и внуки над ним смеялись каждый раз, когда он колдовал над своим раствором. Никто не понимал, зачем нужно каждое утро убивать время на взбивание пены для бритья, если в каждом магазине продавали разные гели для бритья и после бритья. И каждый раз Хункарпаша объяснял своим непонятливым внукам, зятьям и сыновьям, что после бритья с такой пеной никакая зараза не пристанет, и если даже порежешься, ранки затягиваются за несколько часов. А какой аромат исходит от кожи, мягкой, розовой, бархатистой, – никаких заграничных одеколонов, лосьонов и гелей не надо! Да что там аромат! Разве можно объяснить этим безусым младенцам, какое наслаждение получает он каждое утро, когда с распаренной мягкой кожи снимает суточный нарост щетины, как сладко пощипывает кожу, как словно мятой воздух холодит щеки. После бритья Хункарпаша каждый раз ощущал себя на десять лет моложе. Ну, если не на десять, то уж на пять точно. А когда Хункарпаша брился при детях и внуках, то в доме ощущался праздник. Они сгруживались около него, смотрели, как он натягивает щеки, подбородок, вытягивает верхнюю губу, смеялись над его гримасами и подсказывали, где осталась хоть одна щетинка. А старик безропотно выполнял все их указания.