Руслан Галеев - Трилогия Иводзимы

• Название: Трилогия Иводзимы
• Автор: Руслан Галеев
• Жанр: Киберпанк

Все части трилогии Иводзимы объединены временем и местом действия: далекое будущее, искусственная планета Иводзима. Героям предстоит осознать собственное настоящее через коллективное прошлое человечества. И прежде всего через тот багаж, который, покинув материнскую Землю, люди забрали с собой. Это и коррумпированность власти, но и любовь к ближнему. Жестокое право сильного, но и готовность к самопожертвованию ради слабого. Ненависть к себе подобным и жизнь во имя себе подобных.

---

Трилогия Иводзимы Руслан Галеев

© Руслан Галеев, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

I Все вечеринки вчерашнего дня

«… и кто не был записан в книге жизни,

тот был брошен в озеро огненное…»

Откровение Иоанна Богослова, 20:15

1 Шанти

Она взяла за правило завтракать в небольшом баре с видом на Барабан. Не потому, что нравилось. Меню здесь ограничивалось списком из 15 блюд, да еще тремя вариантами кофе: американо, двойной американо, и американо супер в пол-литровой кружке. В то время, как каждое из двух меню того же «Гуми» с трудом умещалось на сорока страницах, и менялось раз в месяц. Да и в плане контингента «Гуми» был интереснее. Не говоря уже о таких приятных вещах, как видео-консоль в пол стены, правильная музыка и прочее.

И все же, по утрам Шанти приходила в бар «Под Барабаном», заказывала чашку американо, кусок шоколадного чизкейка, закуривала первую утреннюю сигарету и начинала слушать. Такая у нее была работа: слушать, сопоставлять, анализировать. «Специалист Департамента Безопасности по общественным алгоритмам и информационной политике, планета Иводзима» – так это значилось в официальном реестре. Но суть ее работы намного точнее передавало негласное прозвище, которое приклеилось к людям ее профессии в Департаменте. «Слухач». Шанти была «слухачом».

Синдзюко, рукотворное солнце Иводзимы, все еще не взошло из-за горизонта искусственной планеты. Косые лучи цвета свежевыжатого грейпфрутового сока превращали видимый из витринного окна пейзаж в примитивную, но довольно милую стилизацию под нечеткую гамму ранних цветных фильмов. Все цвета казались ярче обычного, и в тоже время словно переставали быть самими собой. Не как алое пятно флага на броненосце «Потемкине», конечно, не так нарочито. Наоборот, мягко, ненавязчиво. И сквозь эту сепию особенно четко становился виден Барабан – гигантский атмосферный ассемблер, сердце планеты, создающий атмосферу, магнитное поле, гоняющий воду по внутренним резервуарам бывшей военной базы. Шанти понятия не имела, как работает эта махина, но она и не хотела знать. Ее вполне устраивала магия непознанного, но такого несокрушимого и реального, магия этого не прекращающегося вращения там, за границами атмосферы. Барабан…

Да, это была приятная вторая причина. Потому что первая ей не очень нравилась.

Именно здесь, в баре «Под Барабаном», встречалась идущая с работы ночная смена обслуживающего персонала очистительных сооружений, с дневной сменой, идущей в обратном направлении. Тут обсуждались новости службы, рождались сплетни, создавались тенденции, и тормозящие потоки. Именно в этом баре решались самые глобальные вопросы унитарной части общества, объединенной профессиональными интересами, географической привязкой и распределением относительно финансовых потоков. Говоря человеческим языком, людей, работающих в одном департаменте, и там же получающих деньги. А ей требовалось быть в курсе происходящего, и уметь оперативно реагировать на изменения настроений среди работников Службы очистных сооружений.

– Ты учти, – сказал на распределении куратор Шанти, толстый и постоянно потеющий тип по имени Гонта, – это очень серьезные парни. Случись чего, им утопить планету в говне – раз плюнуть.

И Шанти учитывала. Когда писала отчеты, и предлагала выделить внеочередную премию, или уволить того или иного сотрудника. Когда решала, стоит ли увеличивать объем работ на том или ином участке. Когда требовала продвижения по карьерной лестнице того или иного работяги. В каком-то смысле жизнь этих людей была в ее руках. А бар «Под Барабаном» в том же самом смысле был ее рабочим местом.

Шанти сидела спиной к залу. Ее работа не требовала визуального контакта. А то, что происходило за витринным окном – требовало. Наступало то странное время, когда сепия античного кинематографа меняла кожу, начинала обновляться, прикидываться сегодняшним днем. Сначала почти не заметно, особенно если не знаешь, куда смотреть.

Бросив прощальный взгляд на молотящий космическое ничто мегалит Барабана, она переключила внимание на одну из абстрактных скульптур Брабека. Два блока из спрессованного мусора, поставленных на ось гигантской шестеренки, и увенчанных крыльями списанной в утиль авиетки. Неясная, скорее механическая гармония в сопоставлении случайных объектов. Что-то одновременно от Шагала и Гигера, но пропитанное очевидным гением автора, оригинальным видением, собственной логикой. Эту скульптуру создавал гений, обладающий способностью совмещения разрозненного в единое.

Там, прямо под крыльями авиетки, между мусорными блоками и жерновом, каждое утро начинает умирать сепия и проступают современные цвета консольного кинематографа. Настолько реалистичного, что порой до зубовного скрежета хочется, чтобы тебя обманули.

Все внимание Шанти сосредоточено на этом волшебном превращении. Это – непрофессионально, но ей плевать. Глаза начинают болеть, потому что Шанти почти не моргает, боясь пропустить кульминационную точку, после которой начнется просто день. Ее кофе остыл, по щеке покатилась первая слеза. Глаза щиплет почти невыносимо. И все же она дожидается. На торцах скульптурных крыльев вспыхивают два ярких солнечных зайчика, стремительно разрастаются в ослепительные боке, замирают. А потом над границей платформы показывается огненная шапка искусственного солнца.

2 Игги и Маша

На Свалке этим утром не протолкнуться. Тут и малазийцы приперлись со своим мусором, и Костас с братьями приволокли какую-то бандуру (с виду, так просто кусок одного из технических блоков с необжитых уровней планеты, и возможно, так оно и есть), и Мама Чоя уже разложилась на кусках пластика: старые печатные платы, какие-то механизмы с циферблатами, шлейфы проводов. Но это не главное, только не сегодня. Хабарщики, бродят мимо лотков с отсутствующими взглядами, и видно, что покупать сейчас, в эту конкретную минуту они ничего не станут. И торгаши это понимают. И самое главное, что это понимает Игги.

Игги – охранник, ему ловить настроение толпы положено, это вроде как его профессиональная обязанность. Только сегодня и ловить-то нечего. Да и если вдуматься, какой он сегодня охранник? Он такой же, как и остальные, просто зритель, нетерпеливо переминающийся с ноги на ногу, в ожидании Дезертиров.

Только что вставшее солнце как будто спотыкается о грязные, сроду не мытые куски пластика, вставленные в окна. Интересно, думает Игги, они когда-нибудь были прозрачными? Наверное, много лет назад, когда это была не планета, а военная база. Да и то вряд ли. Надо бы попросить Марту открыть эти проклятые окна, думает Игги, и не двигается с места.

Пространство бывшего ремонтного цеха все наполняется и наполняется хабарщиками. Стены из полиуглеродного сплава, не выпускают наружу ни звука, так что весь он концентрируется здесь, под сводчатым потолком.

Грохочет дюралевая лестница, и в каморку к Игги поднимается Мэри. Вообще-то ее зовут Маша, но у Игги всегда были проблемы с произнесением русских имен, а Мэри, это вроде ОК, и она нормально воспринимает.

– Эй, Игги, что слышно? – спрашивает Мэри, вытягивая из выреза топа пачку сигарет.

– Пока тихо. Может и не придут?

– Придут, – уверенно кивает Мэри и прикуривает от протянутой им зажигалки.

– Это понятно, – соглашается Игги, и что бы перестать пялиться на то место, куда Мери возвращает пачку, пялится в мониторы.

Их девять, но картинка на них такая, что оставляет массу пространства для воображения. Камеры, установленные под сводами ангара, не протирали несколько месяцев, а не меняли несколько лет. Еще немного, думает Игги, и их можно будет смело продавать с прочим хламом антикварам-технофетишистам.

– Я вздремну пол часика, – говорит Мэри, закидывая ноги на третий, пустой стул, у которого пластик совсем растрескался, и уже никакой скотч не спасает.

У Мэри полугодовалый сын, так что иногда она здорово не высыпается.

Игги замечает, что едва прикуренная сигарета так и дымится в пепельнице, берет ее и делает глубокую затяжку.

Народ по-прежнему бродит между перегородок из спрессованного мусора, неуверенно оглядывается, прислушивается. Игги и самому хочется туда, вниз, он же тоже не железный, он тоже ждет. Но Мэри уснула, а бросать ее одну как-то не хорошо.

Так проходит несколько минут, и сигарета превращается в столбик пепла, а потом проходит еще столько же времени. И даже чертовски грязные линзы камер наблюдения оказываются способны передать, как внезапно изменяется настроение толпы, ее движения, обретая осмысленность. Игги трогает Мэри за плечо.

– Мэри… Просыпайся. Они пришли.

Он падает на колени и торопливо распахивает люк будки. Тут же рядом плюхается Мэри, он чувствует тепло ее плеча.